человека человеком, исчезнет разделение людей на имущих и неимущих, бедных и богатых.
Полное правовое и экономическое равенство, полная свобода личности, полный расцвет
дарований. Коммунизм – это светлое будущее человечества, и мы его завоюем».
Паша сложил брошюру, сунул её за пазуху. Все некоторое время молчали. Один за
другим стали одеваться, направляясь к выходу.
– Слушать-то занятно, да и спать пора...
– Не выспишься – завтра придется в пень носом клевать...
– Пока коммунизма нет, работать приходится...
Бережной подошел к Паше, помялся...
– Ты, Паша, всурьёз этому веришь? – негромко спросил он.
– Как же не верю! – воскликнул Паша. – А ты, что ли, сомневаешься!
– Пошто сумлеваюсь, не сумлеваюсь. Только откуда же всё это возьмется? Ежели всех
богатых порушим, откуда деньги-то получатся?
Паша развел руками.
– Чудной ты, Егор Павлович! Неужели богатеи пашут, жнут и хлебы пекут? Простой
вещи не понимаешь: труд – всему голова. Понятно?
– Это вроде понятно, – чешет Егор затылок, – да без капиталу-то как? Без денег ведь и
соли не купишь...
– Соль будут бесплатно давать, – выпалил вгорячах Паша.
– Всё может быть...
Егор забрал свои точильные приборы, направился домой.
Пилоставня опустела. Паша один склонился над пилой. Он волновался, расстраивался,
думал, что не так разъяснял, не те слова говорил. Не понимают. Почему они не понимают?
Счастье для всех – вот что такое коммунизм. Неужели это не ясно? А вот какой он будет. .
Какой же в самом деле? Хоть одним бы глазком взглянуть! Неужели не дожить? Не может
того быть. Доживу!
– Ты чего, полуночник, лампу-то жжешь? Так на тебя и керосину не напасёшься. Ну-
кося! Сидит один, да ещё и бормочет чего-то. Где был, раньше не выточил? Прогулял, что ли?
Иван Иванович выпроводил Пашу из пилоставни, повесил на дверь замок.
Глава третья
ПУТЕШЕСТВИЕ В ХАНЮГУ
1
Паша Пластинин осмотрел свою бригаду и понял, что она жидковата. Гриша Фереферов
сидит на ворохе сучьев, щечки, что яблоки, губы пухлые, как у девчонки. Шапка сползла на
лоб, один наушник торчит вверх и в сторону, другой опустился вниз. Руками Гриша охватил
колени, закрыл глаза – дремлет. Миша Савельев у костра сосредоточенно подсчитывает что-
то на клочке бумаги, мусоля карандаш. Этот широк в плечах, корпусен – настоящий мужчина.
Только приподнятый нос, обсыпанный веснушками, словно льняными семечками, придает
его лицу детское выражение. Костя Челпанов с Ваней Мезенковым – те совсем мальчишки,
барахтаются в сугробе, кидаются снежками. И усталость их не берёт, огольцов. Сенька
Некрасов ничего бы парень, толковый, прилежный и крепок на выдюжку, только ноги
почему-то зябнут у бедняги. Вот и сейчас стащил валенки, мотает-перематывает онучи, суёт
ноги чуть не в пламя костра. «Молодняк!» –снисходительно подумал Паша о своей армии,
забывая, что и он, ее командарм, далеко от остальных не ушел.
Настроение у ребят, как говорит Паша, неважнецкое. Первого пылу хватило ненадолго.
Вначале казалось, что таким молодцам всё нипочем, стоит только захотеть – и «кубари» так и
посыплются, будто шишки с елок. А они, проклятые «кубари», сыпаться не хотели,
требовали поту и поту. Да что пот! Его ребята не жалели и жалеть бы не стали, будь толк.
Толку-то не получалось, вот беда. И знай Чуренков, какие в его адрес отпускали «похвалы»,
ночи бы не спал. И так, наверно, икалось мужику много раз. Возятся – язык за поясом, а
подсчитают вечером – плюнут. Выходит меньше того, что заготовляли в одиночку. Митя
лишнюю неделю прожил в Сузёме, сам перепробовал и валку, и раскряжевку, и обрубку
сучьев – дело всё равно не клеилось. А понять, где зарыта собака, не мог. Так и уехал в
расстроенных чувствах. Почти каждый день бригаду навещала Макора, старалась
подбодрить ребят, утешала тем, что, мол, вначале всякое дело не ладится. Да утешение-то
было липовое. Долго она крепилась, не выдержала, пошла к Бережному.
– Помоги ты, Егор Павлович! Хоть посмотри, может, совет дашь...
Он пришел в лесосеку бригады. Огляделся кругом, похмыкал, взял пилу, принялся валить
деревья. Да так до вечера и проработал с ребятами. В этот день «кубарей» оказалось намного
больше, нежели в другие дни. Егор был доволен – он показал молодяжкам, как надо
трудиться у пня. Ребята его благодарили, но полного удовлетворения в душе у них не было.
На следующий день выработка уменьшилась. Ещё бы! Одно с Егором Бережным, другое без
него. Этакой богатырь руками может наломать. Не у каждого такая силища...
Гриша Фереферов кинул топор в снег, сел на пень:
– К лешему! Больше не буду я с вами играть, хватит.
Паша Пластинин вскипел.
– Ты что? Бригаду развалить хочешь?
Гриша капризно надул пухлые губы.
– А на кой ляд такая бригада, ежели без неё больше дам...
– А обязательство? А авторитет? Тебе это нипочем?
– Авторитет! – Гриша выговорил это слово с насмешкой. – Всей оравой заготовляем
столько, что одна худая баба переплюнет. Вот твой и авторитет.
Паше нечем было крыть. Он засунул топор за ремень и повернулся к Грише спиной.
Ребята молчали. Неохотно собрали инструмент, поплелись домой. Всю дорогу не вязался
разговор. Только у спуска в лог Костя, увидев заячьи следы, сказал:
– Завтра пойду поброжу за косым...
Ваня Мезенков поддакнул.
– Силков бы понаставить. Их много тут, лопоухих. И шуму-треску дьяволы не боятся...
Паша обернулся, ничего не сказал, поправил шапку.
Назавтра с утра ребята были все в своей делянке. Паша как ни в чем не бывало
командовал, откуда начинать валку деревьев, куда валить вершинами. Застучали топоры,
зашуршали пилы. Ребята работали, а в глаза друг другу смотреть избегали. Паше топор
почему-то казался тяжелым, топорище неловким. В обед он нерешительно высказал
предложение:
– А не съездить ли кому-нибудь, братцы, к Чуренкову. Может, посмотрели бы – пошло
дело...
– Поезжай. У него там, поди, сахар. Чудеса в решете. Шевельнет пальцем – и елка на
боку, – съязвил Фереферов.
– Можно бы и съездить, вреда не будет, – неуверенно поддержал Пашу Сеня Некрасов.
Несколько раз возобновляли ребята разговор об этом. Сошлись на одном: пусть Паша
поговорит с рабочкомом. Если поддержат, отчего не съездить. В рабочкоме Пашу
поддержали. Дали немного денег на дорогу. Ребята тоже раскошелились малость. Паша
повеселел.
– Вы, братва, тут без меня не рассыпайтесь. Уж дотяните как-нибудь...
2
До Ханюги Паша еле добрался через неделю, измученный, голодный, с обмороженным
кончиком носа. Пробирался где пешком, где на попутных лошадях. Ночевать приходилось
как попало, иной раз прямо в лесу, у костра. Обтрепанный, неумытый, с распухшим носом,
он выглядел похожим на бродягу. В Ханюге с трудом нашел ночлег. После подозрительных
взглядов и расспросов хозяев улегся спать на лавке близ самой двери. И проспал беспробудно
чуть не сутки. Проснулся, когда хозяйка затопляла маленькую печурку, чтобы под вечер, к
приходу хозяина из делянки, было тепло в избе.
– Здоров спать-то, – приветствовала она Пашу. – Али уходился крепко?
– Был грех, – позёвывая ответил он.
Пришел хозяин, стали ужинать, позвали и Пашу.
– У тебя, брат, завтрак ещё, – пошутил хозяин.
– А я уж забыл, когда завтрак, когда ужин, – усмехнулся Паша.
– Да, издалека путешествуешь. Небось по важному делу?
Глаза хозяина испытующе ощупывали незваного гостя. Паше не хотелось говорить о
цели своего путешествия. Здесь, в Ханюге, она вдруг стала казаться ему несерьезной,
легкомысленной. Засмеют ещё. Он начал не очень складно толковать о комсомольском
поручении – будто послала его ячейка ознакомиться с опытам работы комсомольцев Ханюги.
– Из Сузёма? В Ханюгу? Пешком? Ну-ну! – покачал головой хозяин и больше
расспрашивать не стал.
Паша чувствовал, что ему не верят. Краснея, он распорол зашитый внутренний карман
пиджака и показал комсомольский билет. Хозяин успокоился. Разговор пошел лучше. Паша
выяснил, где делянка Чуренкова. Хозяин об этом лесорубе отозвался хорошо.
– Мужик работный, и голова на плечах. Какой он из себя? Да обыкновенный, небольшого
роста, коренастый. С лица? Чего ж с лица! И нос и рот на месте, без финтифлюшек. Для чего
тебе дался Чуренков? Он ведь не комсомолец...
– Это я так, к слову, – смутился Паша. – Человек-то он известный. У него, говорят,
бригада хорошая...
– Головастый парень, верно...
Хозяин, видимо, сам знал Чуренкова понаслышке.
Участок Щепки, где заготовлял лес Чуренков со своей бригадой, Паша назавтра
разыскал. Добрался и до делянки, но к бригадиру сразу не пошел, а стал наблюдать со
стороны. Смотрел час, смотрел два, уж начали зябнуть ноги, а ничего особенного высмотреть
не мог. Трое мужчин и трое женщин работали не спеша, с отдыхом, перебрасывались
шутками, временами слышался смех, прозвенела короткая частушка. Который же Чуренков?
Тот, в буденовке, что подпиливает деревья? Нет, говорят, Чуренков приземист и кряжист, а
этот сухощав и высок. Да и с лица вроде не русский. Может, так издали кажется? А не этот
ли, с зеленым шарфом на шее? Вон сейчас раскряжевывает дерево. Он? Моложав, вряд ли.
Так вот же, с девчатами сучья обрубает. Правильно, он – и не высокий, и плотный. Только
зачем бригадиру становиться за сучкоруба? Нехитрая эта работа, справится с ней и
девчонка...
Приспела пора завтракать. Девчата развели костер. Лесорубы уселись в кружок. Паша
подошел к ним.
– Хлеб да соль.
– Присаживайся, гостем будешь.
Лесорубы оглядели незнакомого. Без инструмента, с припухшим носом, странноватый
человек.
– Куда дорогу направляешь? – спросил скуластый в буденовке грубоватым баском.
– Чуренкова ищу.
Все повернулись к тому загорелому, коренастому, что с девчатами обрубал сучья. Он
встал, держа в одной руке цигарку, в другой кисет.
– Это я. Закуривайте.
И протянул кисет. Паша взял, долго свертывал цигарку, не зная, с чего начать разговор,
чтобы не получилось смешно. Чуренков выручил сам.
– Вижу, издалека. Наверно, «секрет» узнавать?
Паша, прикуривая, излишне усердно тянул дым, закашлялся.
– Как вы угадали? – спросил он, вытирая выступившие от кашля слезы.
– Узнать не мудрено. К нам частенько приезжают за «секретом», да уезжают ни с чем.
Чуренков сокрушенно вздохнул, а в глазах мелькала лукавинка, уголки губ вздрагивали.
– Ни с чем уезжают. Походят-походят вокруг да около, понаблюдают... А чего наблюдать?
Только ноги морозить... Да еще носы...
Тут Паша не выдержал, расхохотался.
– Зорок же ты, товарищ Чуренков! А я думал, никто меня не видит, дай, понаблюдаю со
стороны...
– И чего же высмотреть изволили?
– Да как сказать, – в Пашин глаз залетела соринка, он заморгал. – Я ведь недолго...
– Тогда так, – серьезно сказал Чуренков, – вон там, у этой сосенки, топор и лучковка.
Забирай да становись в наши ряды. «Секрет» делом узнается.
– Вот хорошо-то! – обрадованно воскликнул Паша. – Совсем ладно...
Чуренкову понравился этот наивноватый паренек.
– Становись, покажи себя. А заработок получишь по коэффициенту, не обидишься.
– Что ты, товарищ Чуренков! Да я разве...
– Ладно, ладно, действуй... Да ты завтракал? Девчата, покормите его, только быстрей.
Уж и старательно же трудился Паша в этот день на чужой лесосеке! От спины валил пар
облаком, волосы слиплись на лбу. Чуренков посматривал на него, усмехался, ничего не
говорил.
Вечером десятник принял нарубленный лес. Паше показалось, что он ослышался, когда
десятник назвал кубатуру. Он не удержался, заглянул через плечо в ведомость.
– Что? Неверно записал? – насмешливо спросил скуластый лесоруб.
– Я совсем не поэтому. .
Паша готов был сквозь землю провалиться.
– Ты, Хабибула, не смущай человека, – сказал Чуренков. – Где остановился-то, Павел?
– В Ханюге...
– Тогда вот что – иди ночевать к Коле. Пастушенко, приюти товарища, места у тебя
хватит. Ладно? Вот и добро. А ты, Павел, вечером заходи ко мне. Потолкуем, познакомимся
как следует...
Они просидели с Чуренковым за полночь. Павел после шутил, что он прошел вечерний
лесорубческий университет. Простые вещи, кажется, говорил лесоруб, а у юноши буквально
открывались глаза.
– Что самое главное? – спрашивал Чуренков и отвечал: – Самое главное – труд разделить
в бригаде так, чтобы каждый по силам и способностям дело получил. Мы с Хабибулой на
лесном промысле собаку съели. И как видишь, не подавились. Лучковкой владеем, не боюсь
похвастать, изрядно. Стало быть, наше дело – валка деревьев с корня. На раскряжевке у нас
два Николая. Вполне справляются. А трое девчат – Лида, Поля и Катя – с сучками успевают
разделаться. Вот и идет у нас всё как по маслу. Правда, не всегда как по маслу. В лесу
работаем, не в заводском цеху. Случается то там, то тут закавыка. Тогда маневрируем. Коля
Савочкин у нас знаешь как называется? Скользящим. Он и верно скользит. Девчата с сучьями
не справляются – он на сучья. Валка отстает – он на валку. А так его дело – раскряжевка. Ну,
и я сам, бывает, перехожу на тот процесс, который отстает. Мне, как бригадиру, надо всё
держать под наблюдением, всё видеть. А главное моё место на валке. Вот так и ковыряемся
помаленьку. Получается, нельзя жаловаться. Поработаешь с недельку – сам увидишь.
Чуренков помолчал, будто вспомнил, что-то, потер лоб.
– Иные говорят: как же ты, лучкист первой руки и силой не обделенный, соглашаешься
на девчушек робить, которые ещё и для обрубки сучьев не совсем сноровисты? А я отвечаю:
кто знает, я ли на них роблю или они на меня. А правду скажу, я пробовал, один заготовлял –
выработка была почти такая же, чуточку даже меньше, чем в бригаде. Выходит, стало быть, я
ничего не теряю. Тоже и Хибибула. А Коли наши, те выигрывают. О девчатах и говорить
нечего. Получается похоже на чудо: из ничего вино. Чуда, понятно, нет. Выигрыш дает
правильная организация труда, совместная работа.
Паше хотелось спросить, а как, мол, с оплатой? Всем поровну али нет? И нет ли обид?
Да спросить не решался: еще подумает, что такой корыстный человек. А Чуренков сам
заговорил об этом. Он объяснил, как строится у них оплата с учетом способности и умения.
И обид никаких нет, все довольны. Чуренков примолк, легонько позвякивая ложечкой о
стакан. Потом продолжал неторопливо.
– Оплата – дело не последнее. Это так. Но она все же не главное. Соль в том, куда
человек глядит. В моей бригаде народ хороший. Не за деньги работают, нет... Рубишь елку –
простая штука, бревно и бревно. Раз топором – щепки летят. Уж, кажись, грубее твоего труда,
лесоруб, и на свете нет. А ты не просто маши топором, а и думай. Вот раскряжевал ты
лесину. А это и не лесина вовсе – толстая ученая книга, листай её страницы да набирайся
ума. Или, может, это та самая фанера, из которой будут сделаны крылья самолета, и ты,
лесоруб, на них поднимаешься до самых облаков. Возможно, из твоей лесины сделают
скрипку, и, когда она заиграет, какое удовольствие получат люди! Слыхал я, что скоро из
наших бревен будут делать шёлковые рубашки. А что? Наверно, будут. Так вот срублю я
этакую красавицу в обхват, распилю на кряжики, а придет какое-то воскресенье – и она на
мои плечи ляжет, зашелестит, охолодит немножко. Выряжусь в новую шелковую рубаху,