лесозаготовках, Платонида развила бурную деятельность. По её помыслам у «квасника», где
обнаружились костыли, возник навес, а под навесом появилась железная кружка с висячим
замком и сургучной печатью, вокруг «квасника» устроен сруб, на нем крючки, а на крючках
черпачки. Приходи, пей, исцеляйся и опускай в кружку хошь медную, хошь никелевую, а
лучше бумажную деньгу. Об этом шепчут «сестры» всем и каждому при встречах, особенно
хворым, горестным и жаждущим добыть хорошего жениха. К «кваснику» проложена тропка,
ходят туда люди, кто украдкой, а кто и въяве. Дважды в неделю Семен Бычихин отпирает
замок на железной кружке и вытряхивает её содержимое в мешок. По воскресеньям утром
служат молебен у часовни, где висит Парасковья-пятница, а вечером поют акафисты у
«квасника». Во время этих служении производится сбор на тарель. А в будни то в той, то в
другой деревне устраивают крестины – крестят не только новорожденных, но и больших
ребят. За крещенье взимают по таксе, однако же превысить таксу не возбраняется, а наоборот,
поощряется. Семен Бычихин, принимая даяния, не преминет сказать:
– Дающего десница не оскудеет. Не скупись, и тебе воздастся сторицей...
В блаженные, видать, устремляется мужик Семан Бычихин.
И в Платониде большие перемены нашел Егор. Она уже не лебезила, не пела масляным
голоском. Стала она с ним суха и надменна. Голос звучал повелительно.
1 Пасхалия – таблица для нахождения времени пасхи.
2 Иконостас – стенка, каркас, куда ставятся иконы
– Ты вот что, сосед, крыльцо-то у избы почини да покрась. Нынче у тебя не простая изба,
а божий дом. Верующие ходят. Народ уважать надо...
Егора подмывало ответить ей грубостью, да сдержался. Сказал:
– За совет спасибо, соседушка. Крыльцо, правда, починки требует. А вот что избу мою в
молельню превратили, так допреж хозяина спросить не мешало бы...
– Тебе же почесть великая, божеское соизволение...
Егор повернулся к ней спиной, стал колоть чурку. Попалась чурка свилеватая,
неподатливая. Удар, второй, третий не взял её Егор рассердился, хватил со всего плеча. Чурка
раздалась, топор по обух ушел в землю. Егор распрямился, поправил шапку.
– Моего соизволения не было, – сказал он. – Не было и нет. Вот. Скажи, Платонида,
своим, чтобы унесли всё ваше...
Он поднял плаху от расколотой чурки, посмотрел – внутри была гниль. Ковырнул
пальцем, оказал:
– Барахло...
Платонида поджала губы, величаво поднялась на крыльцо, резко стукнула дверным
кольцом.
3
Параня не подпускала Егора к иконостасу и столам.
– Не дам! Не дам прикоснуться. Не тобой установлено, не тобой уберётся. Чего ещё
выдумал – святые образа ему помешали...
Что с ней делать? Мужниного слова не слушает, гневного взгляда его не боится, знает,
что пальцем не тронет, характер не тот. Ощерилась, как кошка перед прыжком, коготки
навострила, того и гляди вцепится. Но и оставить так нельзя же! Будут тут ходить веяние
ханжи да кликуши, сам не заметишь, как оболванят, сделают святошей, а то и юродивым,
затянут в Платонидину компанию – жизни потом не рад будешь. Сумели же скрутить с
Параней, побрызгали родничковой водой – и влип Егор. А тут хоть из собственной избы ноги
уноси. Параня что, тигрица. Он не ожидал от неё такой прыти.
– Пальцем тронешь – глаза выцарапаю!
Егор не спеша подошел к висящей на стене сбруе, вытянул из седелка чересседельник,
сложил его вдвое и с легким размахом погрозил супружнице. Она взвыла и, оглашая криками
улицу, кинулась к Платаниде.
Сгрузив священное имущество в гуменную корзину, Егор стащил его на Платонидино
крыльцо и гам оставил вместе с корзиной. Жена вернулась тихая, смирная. Только в глаза не
глядела. Начала обряжаться, с Егором ни слова. Он выкинул в сени сколоченные из досок
столы из-под церковных книг, в передний угол поставил обеденный стол с крашеной
столешницей. Изба приняла обычный вид. Егор сел у окна. Подождал. Жена не опешила
накрывать к обеду. Он сказал:
– Параня, собери-ка поесть...
Она набросила на столешницу скатерть, поставила солодку, принесла ковригу хлеба,
ложку, нож, налила в блюдо щей. Сама не села.
– А ты что – сыта? – опросил Егор.
Она промолчала. Егор нарезал хлеба, посолил щи.
– Садись, ешь
В голосе мужа послышалось что-то такое, от чего Параня засуетилась, торопливо
схватила тарелку и подсела к столу. Ели молча. Егор изредка взглядывал на жену. Она
уставилась в блюдо и не поднимала глаз весь обед. Вставая из-за стола, Егор распорядился:
– Убери метлой паутину со стен. Вишь, накопилось. Да пол вымой, изобиходь избу. .
Егор ушел чинить изгородь в поскотине. Параня не посмела ослушаться его. Пол она
вымыла, паутину обмела, села у окошка. Хлопнула дверь в сенях. В избу ввалился Харлам.
Он был в поповской рясе, с епитрахилью1, висевшей косо, в шляпе, из-под которой вылезала
1 Епитрахиль – принадлежность священнического облачения, нечто вроде передника.
грива волнистых волос, на концах свивающихся в кольца. Шелковистая, аккуратно
окантованная борода и пышные усы совершенно изменили его. В поповском облике он
выглядел внушительно. Но он был пьян, и шикарная его борода спутана, усы обвисли,
мутные глаза бессмысленно блуждали. Параня ахнула.
– Батюшка! Да как же ты в такую пору? И грех с тобой, не в себе ты...
Хардам кинул сверток с крестом и кадилом на стол. Шатнулся.
– Параша...
Растопырив пятерню, он покрутил пальцами в направлении кровати.
– Спать хочу...
– Дурень! – рассердилась Параня. – Куда ты к кровати лезешь? А если он сейчас придет?
Ведь и тебе и мне конец будет...
– Царствию твоему конец... Приготовь постель, Параша... Помолебствовал усердно... Сон
долит...
Харлам с трудом сволок с шеи епитрахиль, скомкал и бросил под лавку. Стал снимать
подрясник.
– Ой, что мне с ним делать? – заломила руки Параня. Обхватив размякшего попа поперек
тела, напрягая силы, она вытащила его в сени, с великим усилием затолкала на поветь,
заперла в чулан и закидала чуланную дверь чем попало, чтобы муж, вернувшись, не вздумал
туда заглянуть. Поповское облачение она поскорее снесла к Платаниде.
– Что же мне, мать, делать? Распьянёшенек пришел... А мой-то изгородь поправлять
отправился. Ведь вернется не за чем. Услышит храп в чулане, али тот спьяна голос подаст,
пропали тогда...
Платонида рассердилась, заметала глазами огненные стрелы.
– Без соображенья да, окаянный! Вот проспится, дам ему...
Платонида задумалась, перебирая цепочку наперсного креста.
– Как же, однако, выпутаться? Ты вот что, увидишь в поле Егора – сразу же мне стукни.
Я уж как-нибудь улажу...
Найдя решение, Платонида успокоилась.
– Ступай и глаз с поля не спускай.
Глава восьмая
ТАЙНА СВЯТОГО КРЕЩЕНИЯ
1
Ефим Маркович жил тихо и незаметно. Вернувшись из дальних мест, он заехал в
Сосновку только на денек, посидел с Платонидой в нетопленой горнице, сходил в баню и
отправился в Сузём. Там нашлось ему дело около тракторно-ледяной дороги. С широкой
лопатой ходил он по трассе, поправляя снежное полотно, ездил на бочке с водой, поливая
санную колею. Тихий, исполнительный, всегда готовый к услугам, он понравился дорожному
мастеру и начальнику лесопункта. Ему стали поручать более выгодные работы, отличать
премиями и подарками, поселили в лучший барак, а потом дали и отдельную комнатушку. В
свободное время Ефим Маркович занимался сапожным ремеслом. Оно было близким к его
старому кожевенному промыслу: там кожа, и тут кожа. А заказчики не отличались большими
претензиями, сапоги им нужны не для форсу. Требовали прочности, а не изящества. Ефим,
зная толк в коже, умел и тачать. Нужны бродни – он сработает бродни, желаете ботинки –
пожалуйста. Правда, на танцы в них, может быть, и не всякий решится идти, а по лесу
бродить можно, хоть в дождь, хоть в слякоть – воды не пропустят, не забывай лишь обильно
смазывать дёгтем. А с наступлением зимы несут в починку валенки. И опять, как пожелаете:
с кожаной обсоюзкой, с подмёткой, а то и с полными накладными головками. Получаются
при этом не валенки, а бурки, теплые и при сырой погоде прямо незаменимые. Начальство
радо: стихли требования открыть сапожную мастерскую. Доволен и Ефим Маркович: таксы
казенной нет, мастер один-единственный, не хочешь – можешь не приносить.
К следующему сезону на краю поселка появился домик, небольшой, да крепко
сколоченный, обнесенный частоколом. На калитке надпись: «Цъпная собака». Васька Белый,
прочитав эту надпись, радостно смеялся.
– В самую точку. Все будут знать, кто тут живет...
А сапоги в починку по весне всё же принес. Ефим Маркович сказал:
– Достань соленой трески, живо подобью подмётки.
В ту пору в лесных лавках долгое время не было рыбы. А северный мужик без трески
плохо себя чувствует, люби ею осолониться. Васька обещал добыть трески. Когда сапоги
были готовы и Васька пришел за ними, Ефим Маркович посмотрел на него одним глазом,
устремив другой на окно, и спросил:
– А треска?
– Вот, ей-богу, Ефимушко, сбегаю в воскресенье до пристани, возьму на пароходе в
буфете. Далеко ли сбегать-то, пустяк, километров тридцать будет ли...
– Сбегаешь, тогда и сапоги получишь.
– Да как босиком-то, Ефим? В уме ли ты? Еще ледянка не растаяла, на дорогах снежница,
простужусь...
Ефим Маркович тихо взял из Васькиных рук сапоги, сунул их под лавку. Стал вкручивать
в дратву щетинку. Глазом кольнул Ваську.
– Будет треска – будут сапоги.
Васька помялся-помялся, повздыхал-повздыхал и ушел ни с чем. А в воскресенье он в
старых валеных опорках зашлепал по сырой весенней дороге через лесные полноводные
ручьи, по болотинам и мочажинам к пристани. На его счастье, рыба в буфете оказалась. Он
принес сапожнику здоровенную рыбину, держа её за хвост, шлепнул со всего маху на стол.
– Давай сапоги!
Ефим безмолвно вручил сапоги, а когда Васька ушел, сказал:
– Ничего трещёчка дородная...
В домик к Ефиму перебралась из деревни жена. Изредка стала к нему наведываться и
Платонида. По вечерам слышался иногда рык отца Харлампия. Зачастила к Ефимовой
супруге в гости Анфиса. Да и Параня подчас появлялась на улицах поселка. Говорят, она
чаще ночевала не у мужа, а в том же домике на окраине. На это не обращали внимания: мало
ли кто к кому ездит и кто у кого ночует.
2
После ссоры Егора с женой из-за церковной утвари их отношения совсем расстроились.
Параня не проморгала тогда прихода мужа с поля, вовремя предупредила Платониду, и та
сумела отвлечь его внимание, затеяв длинный разговор о божественном. Весь вечер
настойчиво и терпеливо поучала она Егора, наставляя его в вере Христовой. Он сначала не
обращал на нее внимания, ужинал, медленно и обстоятельно резал хлеб длинными тонкими
ломтями, прижав к груди ржаную ковригу, солил суп, тщательно размешивая соль в блюде
ложкой. Казалось, Платонидины наставления не касаются его ушей. А она зудила и зудила,
как неотступная муха. Бережной не выдержал:
– Уймись-ко, Платонида, всё равно без пути звенишь. Не маленький я...
– Да ты хуже маленького. Дитя ты настоящее. Совсем безбожникам поддался, они из тебя
веревки вьют. Митя твой то и знает, что громит бога. А чего он понимает? Где у него
умишко? Материно молоко ещё на губах не обсохло. А ты ему в рот заглядываешь...
– Ну, дай бот, чтобы такой умишко у всякого был...
– Я не про то говорю. Пущай башковит, он, верно, башковит. Только не в ту сторону
башка клонится. И почто ты слушаешь безбожные охулки, Егорушке? Зачем изгоняешь храм
божий из своей избы? Одумайся! Радоваться бы тебе да бога славить...
Егор и хотел бы заставить Платониду замолчать, да как? Не проймешь её ни здравым
словом, ни бранью. Чем больше возражай, тем дольше будет зудить. Он слушал-слушал,
натянул кепку и хлопнул дверью. Платонида, скосив губы, заморгала Паране. Та высунулась
в открытое окно, крикнула обиженным голосом:
– Куда ты, на ночь глядя, Егор? Не сидится тебе дома...
Не расслышав, что он ответил, закрыла окно и сказала:
– Слава тебе боже, унес черт...
– Придется уж мне сегодня у тебя ночь бодрствовать. Ежели вернется, так быть начеку, –
сказала Платонида зевая.
Она принялась за вязку, лениво перебирая проволочными спицами. Кивнула.
– Сходи-ка проведай, как он там, батюшка-то, будь он неладен...
3
– Что такое с Григорием? – раздумывал Паша Пластинин, наблюдая за членом своей
бригады Фереферовым. Изменился за последнее время парень, стал нелюдимым,
задумчивым. И на работе сторонится товарищей, старается держаться особняком. Несколько
раз Паша пытался с ним заговаривать, выяснить, какая беда с ним приключилась, но толку не
добился. Улыбнется Гриша кротко, застенчиво, опустит плаза долу. «Женихаться, может, пора
парню», – подумал Паша и оставил его в покое. А тут ещё бригадира вызвали на совещание в
область. Возвратясь, Пластинин узнал, что Гриша болен. Что с ним? Говорят, лежит весь в
жару, бредит. Паша в тот же дань поехал в Сосновку навестить товарища. Он застал его в
тяжелом состоянии. Парень еле узнал своего бригадира, а узнав, забормотал что-то странное
и закрестился. Паша вопросительно посмотрел на Гришину мать, склонившуюся над
кроватью. Она жалостливо вздыхала, поправляя подушку. Гриша заметался, скинул одеяло,
приподнялся на локтях. И Паша, не веря своим глазам, увидел сквозь разрез сорочки на
Гришиной шее серебристый крестик на медной цепочке.
Как и большинство сосновских ребят, Гриша Фереферов не был верующим. Хотя в
комсомоле он и не состоял, но давно потерял веру в бога, в церковь не ходил, никаких
церковных обрядов не исполнял. Почему же и как появился крестик на шее? Ломая голову в
догадках, Паша с грустью смотрел на разметавшегося на постели товарища.
– Врач был? Какую болезнь признал? – опросил он Гришину мать.
Её ответ ошеломил.
– Почто врач? Отец небесный, заступник наш, сохранит и помилует. Святая
великомученица Парасковья заступится.
Паша, не говоря ни слава, направился к председателю колхоза, выпросил лошадь и
поехал за врачом. Выяснилось, что у Гриши крупозное воспаление легких. Доктор
опрашивал, где мог Гриша подхватить такую болезнь в летнюю пору. Мать молчала и
крестилась, шепча молитвы. Так от неё ничего добиться и не могли. Уж потом стало
известно, отчего захворал Гриша.
Долго и обстоятельно обрабатывали парня церковники. С помощью матери они
старались обратить его в лоно Христовой церкви. Запугивали женщину тем, что, если и её
сын останется неверующим, на том свете его ждут страшные адовы муки, а при втором
пришествии Христовом он не сможет из-за своего смертного греха стать одесную1 царя
небесного. Сын сначала смеялся над материными увещеваниями, но потом постепенно всё
больше и больше стал им поддаваться. На помощь матери Птатонидиными наперсницами
была направлена девушка, на которую Гриша начинал заглядываться. И парень в конце
концов не устоял.
Платонида сказала:
– Надо парня крестить.
– Он крещеный, матушка...
– Что крещеный! Яд безбожия вытравил из его груди старую бтагодать. Только новое
крещение исцелит душу грешника. Крестить надо. И другим пример будет...
4
В жаркий летний день у «квасника» собрался весь Платонидин синклит. Голосили