амбарочных дверях.
– Вот так запор! Больше амбара...
От неожиданности Семен вздрогнул, стал оглядываться и не мог увидеть крикнувшего.
Он часто закрестился, подумав, что это голос нечестивого. Из-под амбара высунулась голова
Васьки Белого.
– Не бойся, Семен, я не некошной1... Крестиками меня не отгонишь...
– Да чего ты там, окаянный, делаешь? Испужал до смерти...
– Червячков, вишь ли, копаю. Они тут в глине под амбаром жирные, для рыбак будет
скусное кушанье...
Васька присел на рундучок, достал кисет. Мастеря цигарку, кивнул на замок.
– Крепкого сторожа-то поставил. Небось добра много в амбаре?
– Како добро! – равнодушно пожал плечами Семен. – Так, думаю, надежнее...
– То верно, – согласился Васька. – Замок амбара больше, как не надежнее... Сохранит. От
Харламка, от попа, поди, затираешься? Он мужик не промах...
– Не лопочи, – рассердился Бычихин. – Какой бы он ни был, а ныне священная особа,
сам владыка его рукоположил, архиерей... А ты такие слава.
– Так я не про владыку, чего ты мне проповедь читаешь! Да и владыка, видно, хорош,
ежели на Харламка, на пьяницу и блудника, руку положил.
– Грех тебя слушать-то... Тьфу!
Семен, не удостоив Ваську кивком, зашагал прочь. Огромный ключ, подвязанный к
поясному ремню, болтался у него на боку, как сабля. Васька смотрел старосте вслед и
прихохатывал один, втихомолку.
Глава десятая
КАРТУЗ НА МОСТУ
1
Утро было тихое-тихое. Васька Белый с удилищами на пледе спускался с высокого
косогора, шлепая голыми подошвами по утоптанной тропке. Над прудом подымался и таял
клочковатый туман. Березовая изгородь, кусты ольхи и остов старой мельницы светились,
будто обрызганные серебром. Вдоль речной поймы потянул первый ветерок. Васька
радовался хорошему вёдренному утру и предвкушал великое удовольствие подремать над
спокойным и недвижным поплавком. В пруде рыбешка водилась, но Васька без особого
азарта относился к улову. Для него было не столь важно, клюет ли рыба: самому поклевать на
вольном воздухе важнее. Он запасливо прихватил с собой добрый клок сена, чтобы сидеть на
мостовине было мягче. Выбрал удобное местечко, поставил на балку ведерко, жестянку с
червями, размотал леску, (насадил на крючок жирного червяка, поплевал на него и
размахнулся, чтобы закинуть. В это время взгляд упал на необычный предмет, валяющийся
1 Некошной – нечистый, дьявольский.
на мосту.
– Картуз... Чей это?
Васька встал, пошевелил картуз ногой, перевернул его.
– Фу ты, согрешенье! Картуз-то ведь Сенькин... Сеньки Бычихина картуз... Как его
угораздило потерять? Пьян небось был...
Раздумывая над тем, где бы это мог Семен Бычихин вчера напиться, Васька закинул
удочку, укрепив удилище между мостовинами. Легонько всколыхнутая поверхность пруда
опять спокойно застыла, отражая наклонившиеся над водой сваи, прибрежную осоку.
Поплавок лежал недвижимо, будто нежась на речной глади. Васька смотрел на него
неотрывно, пока не слиплись веки. Он сладко задремал и в тихом сновидении ясно увидел,
что поплавок дрогнул и пошел. Васька схватил удилище. Оно выгнулось, леса натянулась,
как струна. Васька усиленно заморгал глазами, дабы прогнать дрему. Дрему прогнать
удалось, а вот вытянуть удочку не удавалось. Неужели такай большая рыба? У Васьки даже
захолонуло под ложечкой. Вот хватит порассказывать! Но удочка засела прочно. Ворча и
чертыхаясь, Васыка закатал штанины, разыскал длинную жердь и, забредя по колено в воду,
стал тыкать жердью в дно. Наверно, коряга какая затонула, лежит на дне. Конец жерди за что-
то зацепился. Васька ещё немножко забрел, пытаясь разглядите, что там такое. В темной
глуби ему почудилось бородатое лицо. Васька перекрестился и кинул жердь. Выскочил на
мост. С моста ясно виделась в воде фигура человека. Васька с криком побежал на Погост, к
сельсовету.
Из пруда извлекли труп Семёна Бычихина. На виске у чего зиял лиловый синяк. Рубаха
была изодрана, а рот забит мукой.
Васька Белый весь дрожал и твердил следователю, мешая ему составлять протокол.
– Картуз увидел, думаю зачем тут Сенькин картуз? Не иначе пьяный шел, обронил... А
он, на тебе! В пруд за каким-то чудом полез. Ты, товарищ следователь, удочку-то мне отдай,
хорошая удочка, жорная... На неё и окунь, и елец, и шаклея, и всякая иная рыба, не говоря
уже о пескаре, идет, хватает даже без наживки. Ей-богу, не вру...
Следователь отмахнется от Васьки слева, тот перебежит направо и опять начинает
расхваливать достоинства своей удочки. До того надоел, что следователь, наконец, не в
шутку рассердился.
– Умолкнешь ты или нет! Вот посажу в холодную, так объясняйся...
Васька сразу замолчал, отошел в сторону, пригорюнился. А и впрямь посадит, такой
сердитый. Удочки не хочет возвратить, говорит, что доказательство. А какое же
доказательство удочка? Не удочка Сеньку утопила, она за утопленника зацепила. Тут-то,
может, и загвоздка. Обвинят вот тебя, Васька Белый, в утоплении человека, что ты будешь
делать? Приуныл Васька всерьёз.
А следователь ломал голову над догадкой, как попал Семён Бычихин в старый
мельничный пруд.
2
Семен Бычихин попал в труд не по своей охоте. Затянул его туда ключ от Платонидиного
амбара, где хранилось церковное добро. Там, в глубоком сусеке, под слоем ржи, сберегались
и деньги. Не раз и не два разрывал Семен рожь, чтобы прибавить к завёрнутому в обрезок
старой поповской ризы новую пачку бумажек. Туда поступали не только приношения
прихожан, но и доходы, невесть каким путем доставаемые Платонидой и Харламом. Семен
не спрашивал, откуда они, он слепо верил Платониде и полагал, что всякое деяние, ею
осененное, есть благо. Доходы копились и копились, пока не пришлось обрывок ризы
заменить старой плащаницей. Платонида тоже была твердо уверена в бескорыстности
Семена и его послушании.
И вот Платонида распорядилась: выдать все деньги ей и Леденцову поровну. Семен
почесал в затылке.
– Ладно ли, матушка...
– Что ладно ли?
– Так эти деньги прихода, а не твой собственные. Одного-то твоего слова вроде мало...
У Платониды запрыгала нижняя челюсть. Она хотела крикнуть, но крика не получилось,
вырвался визг. Преподобная затопала ногами.
– Ты смеешь перечить мне, каиново отродье! Да я тебя прокляну, предам анафеме...
– Ты вольна проклясть маня, матушка, а денег я без ведома верующих не выдам.
С тем и ушел. Тяжелую ночь провел староста, молился богу, просил просветить и
наставить. Просветления не наступало, а мозг сверлила одна мысль: «Раз она святая,
Преподобная, зачем же ей деньги? Зачем она хочет забрать принесенное верующими богу?»
Ответа Семен не находил.
На другой день Платонида снова позвала Бычихина. Она была светла лицом, ласкова,
приветлива. Стала угощать Семена чаем. Сама наливала ему кружку, придвигала, кланялась.
– Пей-ко на доброе здоровьицо, Семенушко. Ты бы в гости ко мне приходил о празднике.
Чего не приходишь-то? Нам с тобой в дружбе надо жить, одному мы богу молимся, Христу-
спасителю, царю небесному.
Бычихни пил чай, слушал Платонидины приветы, а про себя думал: «Не к добру это, не к
добру». В уме Семен решил не поддаваться на улещивания, быть твердым, как апостол Петр.
Пака чаевничали, пришел Леденцов. Обрадованно загрохотал басом. Вытащил из
глубокого кармана рясы бутылку. Заглянул в Семенову кружку.
– Выплесни ты, Семен, эту бурду. Удовольствие пить чай! Мы сейчас нальем той самой,
кою и монаси приемлют...
Без лишних церемоний он вылил чай из Семеновой кружки в лохань, наполнил кружку
водкой.
– А тебя, матушка, ублажить ли?
– Ублажи, ублажи, батюшка...
Поговорили о том, о сём. Платонида умело перевела разговор на старое – об амбаре под
Семеновым замком. Харлам, будто не знавший до сих пор ничего, изумленно воскликнул:
– Не даешь? Платониде, заступнице нашей? Да ты в уме ли, Семен!
У Бычихина покраснели веки, на губах заблуждала пьяненькая ухмылка.
– В уме, батюшка. В полном уме...
– И не дашь?
– Нет, не дам.
Харлам перемигнулся с Платоиидой, скривил губы. Налил ещё кружку Семену, подбавил
себе. Стал рассказывать, как он ездил сегодня с требой в Паршин Прислон. Потом
поговорили о том, что, если сушь еще продержится с неделю, не худо бы по полям с
молебном пройти. Харлам опросил Бычихина, много ли тому выдали авансом в колхозе.
Получив ответ, замотал гривой.
– Немного, немного... да... У тебя семья, жить-то надо... Мы ему из тех сумм отпустим?
Как ты думаешь, матушка?
Платонида согласно склонила голову.
– Отпустим, как же! Я об этом раньше думала...
– Пойдем, Семен, в амбар. Ключ-то при себе?
Харлам уже не спрашивал согласия, он распоряжался.
Семен набычился.
– Нет уж, и тысяч мне не надо...
Харлам резко встал.
– Мало тебе? Возьми больше. Черт с тобой, не разоримся. Пошли!
– Не командуй, отец Харлампий, ты не ферфебель, я не солдат.
Бычихин натянул картуз, пригладил бороду.
– Прощайте-ко, благодарю за угощенье...
– Ты куда? – Леденцов схватил его за плечо. – Уйти хочешь? Врешь, не уйдешь. Давай
ключ!
– Пусти!
Бычихин рванулся к выходу. Поп, скинув рясу, за ним. Крылечная дверь оказалась на
заяоре. Семен кинулся на поветь. Поп – следом. Там загрохотали доски, глухо стукнула гиря.
Оглушенный Семен снова выскочил в сени и метнулся в открытую дверь избы с намерением
выпрыгнуть в окно. На пороге его встретила Платонида, сыпнула в лицо горсть муки.
Бычихин упал. Подоспевший поп сел ему на голову. Семен судорожно забился. Платонида
прижала его ноги, чтобы не стучали по полу.
Леденцов забрал ключи. Деньги и ценности, что хранились в амбаре, сгрузил в
чемоданы. В ту же ночь лесом ушел на станцию и скрылся. Платониде достался кукиш. И в
этом была Харламова ошибка. Платонида, злобно вознегодовав, выдала попа. Его искали года
два. Нашли в западных областях Белоруссии. На суде бывшие сподвижники готовы были
выцарапать друг дружке глаза.
3
Увозить Платониду на пристань после суда довелось Егору. Она лежала в тарантасе
притихшая, жалкая и плакала. Не крестилась, не шептала псалмов. Егор молча подергивал
вожжами, изредка взглядывая на свою необычную пассажирку. Святая, преподобная... И у
этой преподобной не дрогнула рука сыпнуть в рот человеку горсть муки, чтобы задушить его.
Ребят осиротила, не моргнула глазом... А и он, Егор, чуть не поддался этой святоше с
змеиной душой. Пела-напевала, обхаживала, с богом да со Христом подталкивала в Ефимово
болото... Добро, что удержался, не опоганил душу. .
Платонида плакать перестала, из-под платка одним глазом наблюдала за Егором. Слегка
дотронулась до локтя.
– Егорушко, родной...
Вздохнула скорбно. Опять притихла. Егор не оборачивался.
– Вот какая напасть обрушилась, Егорушко, на грешную твою соседку. .
– Сама виновата, – ответил Егор, не меняя позы.
Снова завздыхала Платонида, всхлипывая всё громче и громче.
– Неуж ты такой бессердечный, Егор? Неуж сочувствия в тебе не находится? А ведь я не
чужая тебе, всю жизнь рядом избами жили, – сквозь слезы и рыдания говорила она. – Пущай
я преступница, пущай лукавый попутал меня, от злобной зависти своей толкнул мою руку.
Но вседержитель умеет прощать грехи, только молись с чистой душой...
Телега покатилась под гору, на колдобинах затрясло, стало подбрасывать. Платонида
ухватилась за Егоров рукав.
– Соседушка, войди ты в моё сиротское положение... Богом молю, спаси меня...
Егор придержал коня, высвободил рукав из цепких Платонидиных пальцев. Посмотрел
на нее суровым взглядом.
– Ты о чём?
– Родной мой, вот в лес заедем, отпусти меня, – зачастила прерывисто Платонида. –
Отпусти, будто сбегла... Тебе поверят... А я уж ничего для тебя не пожалею... Будешь сыт и
пьян и богу угоден. И Ефиму окажу, чтобы он тебе всю жизнь должен был... Отпусти,
Егорушко, сделай святое дело...
Егор уставился на Платониду, будто он впервые её видел, смотрел широко открытыми
немигающими глазами. Да человек ли лежит в его телеге на самом деле... Не дьяволица ли
это прикрылась монашеским платком? Неужели могут быть на свете люди гаже этого
существа с благостным восковым лицом?
Платонида, видимо, приняла молчание Егора за согласие, стала подниматься, поправлять
платок.
– Отпустишь, Егорушка?
Егор молча вынул из передка веревку и окрутил пассажирке руки.
– Так-то лучше. А то, чего доброго, сбежишь и взаправду... Тебя, змею, не поймаешь
потом...
Платонида не кричала, когда Егор связывал её, не пыталась сопротивляться. Связанная,
она лежала спокойно, только глаза горели ненавистью и злобой.
– Ладно же, – прошептала она. – Будет тебе, проклятущему, от меня. На дне моря
достану. .
– Не пугай, не шибко пугливый...
– Не шибко? Так на же тебе, терзайся...
Она приподнялась, опершись на связанные руки, и крикнула Егору:
– Твоя Паранюшка-та вдоволь с тем сатаной, попом Харлашкой, поуслаждалась...
Каждую ночь, каждую ночь без тебя... И при тебе не давала маху... А ты, зеворотый, только
глазами моргал да объедки подбирал... Так тебе и надо...
До самой пристани бывшая преподобная выливала все гадости, какие только знала, с
подробностями, с грязным смакованием. Егор с трудом удерживался, чтобы не придавить
коленом эту мерзкую старуху, полную похабства. Она не утихла и на пристани, пока не
заперли её в арестантскую каюту. Вернувшись в Сосновку, Егор поставил коня в колхозную
конюшню, домой не зашел. В правлении он оказал, что уходит в Сузём.
Глава одиннадцатая
ЗАТЕЙНАЯ ШТУКА - ЭЛЕКТРОПИЛА
1
В Сузёме Егора встретили с распростертыми объятиями. Иван Иванович почесал
карандашам бровь, помурлыкал под нос какую-то модную песенку, совсем не подходящую к
случаю, и стал выписывать Егору ордер на жильё.
– Будет тебе сезонить-то, Бережной, – сказал он, с усердием притискивая штемпель. –
Записывайся-ко в наши лесные кадры на постоянно. Тут тебе ныне заделья хватит.
Электропилу освоишь, их понавезли полон склад. Не шибко только что-то на них лесорубы
кидаются. Оно, конечно, механизм, ничего не скажешь. Но кишку эту за собой таскать не
каждому по нраву... Лучковка, говорят, вернее.
– Каку-таку кишку? – удивился Егор.
– Кобель ли кабель, шут её разберет... Вроде толстой веревки, только в резине вся.
Говорят, по ней сила тока бежит... Где мне знать все эти штуковины! Мой техминимум
простой – лучковка, да топор, да сыромятный гуж...
– А кто-нибудь ею работает?
– Электропилой-то? Пашка взял, пробовали ребята. Перегрызает дерева ловко. Только
спина устает да руки деревенеют. Подержи-ка в наклонку и на весу экую орясину, чуть не пуд
тяжестью, околеешь. Да и капризит хуже городовой дамочки. Чуть не по ней – тырк-пырк и
остановилась. Где-то волосок перегорит, в переключателе какого-то контакту не станет – и
стоп. Сырости не любит. Одним словом, хороша бы невеста, да нос кривой...
Егор засмеялся.
– Невеста, видать, добра, а сват и того лучше...
– Я не хаю, нет, – спохватился Иван Иванович. – Механизация передавая, ничего не
скажешь. Согласно техническому прогрессу внедрять положено. Выписать тебе, что ли?
– Нет уж, подожду пока, присмотрюсь. Лучковкой сподручнее...