ним лагерь наших пастухов». Как ни напрягал я зрение, ничего не увидел вдали. Едем-едем,
1 Кроншнепы.
и только когда поровнялись с курганчиком, я заметил его при луне. Вот каковы стариковские
глаза!
Сейчас, заслонясь от солнца ладонью, Федор Иванович пристально следит за чем-то.
– Лиса! Не пойму, что она вытворяет?.. А валяется! Наверно, нашла что-нибудь пахучее!
– догадался мой спутник.
Верно! И я хорошо вижу, как лисица припадает головой к земле и трется, трется. Даже на
спине покаталась.
Ради любопытства подъезжаем ближе. Делаем это на виду у зверя, как бы отрезая ему
путь. Случается, что при таком заезде степные лисицы иногда западают. И наш зверь залег.
Суживаем круг; лиса лежит, но мордой всё время вертится в нашу сторону... Вот не
вытерпела, вскочила и понеслась. Подходим посмотреть; что её интересовало. Оказывается,
тут валялись скверно пахнувшие остатки какой-то птицы.
Федор Иванович замечает:
– Скажи ты на милость, что за оказия? Ведь вот и любой пес с нашего стана, если найдет
падаль, обязательно поваляется в ней. Вернется домой, а от него нестерпимой вонью несет.
Сейчас же окружат его другие собаки, обнюхают и по пахучему следу убегают, чтоб и самим
«надушиться».
– Это древний навык у них сохранился. Так поступала первобытная собака. По запаху,
принесенному ею на своей шерсти, стая чутьем находила путь к месту, где валялась добыча,
– высказал я свое мнение.
Старик помолчал в раздумье и промолвил:
– Похоже, что и так...
Едем дальше. Погромыхивают наши дрожки, фыркает конь, бойко дергая вожжи.
– В этих местах надо ждать дичи! – предупреждает дядя.
Как ни мудрено различить темные головки стрепетов меж кустиков травы, мы всё же
заметили стайку. Постепенно сокращая круг, приближаемся к ней. Строгая стрепет птица, к
большому табуну нечего и думать подъехать.
Попался нам маленький табунок, – видимо, ещё не пуганый. Песочно-серые стрепеты,
ростом с тетерева, один за другим пропадают из глаз, прижимаются к земле. Совсем хорошо,
теперь вплотную подпустят!
Лошадь у нас смирная, привычная к стрельбе. Мы с Федором Ивановичем берем ружья и
сходим с дрожек. Дядя с оживлением прищуривает глаза.
Толчком вверх, с треском срываясь из-под ног, стрепеты так проворно летят, с боку на
бок переворачиваясь, что видишь только серебристо-серое мельканье. Частое и очень звонкое
дребезжанье крыльев с присвистом обычно далеко слышно в степи.
Сбитые выстрелами на быстром прямом полете, птицы продолжают ещё некоторое время
кувырком нестись вперед и падают, белея брюшком в траве.
Проследили мы, куда переместилась стайка, и опять подъехали. Теперь не прячась,
настороженно вытянув шейки, стрепеты подпустили нас на дальний выстрел. Но в третий раз
не выдержали нашего приближения и заранее слетели. Пришлось искать другие табунки.
К вечеру мы приехали на полевой стан одной из колхозных бригад.
Дядя передал артельной стряпухе наши трофеи.
– Раз дедушка был в степи, значит жди дичи! – улыбнулась она.
ЗА ПЕРЕПЕЛАМИ
Вечереет. Сижу на корточках у своей походной палатки. Передо мною тлеют угольки в
ямке. Опахивая их широкополой шляпой, раздуваю докрасна, но не допускаю пламени. Над
раскаленными углями, по-охотничьи, жарю нанизанных на проволоку перепелок.
Переворачиваю их с боку на бок, и нежные перепела румянятся. Стекая с них, шипит на огне
жир.
Весь день я провел в камышовых зарослях, наблюдая осевшую там саранчу.
Проголодался. А тут аромат дичи...
Готово мое жаркое. Ставя на огонь чайник, слышу топот. Приближается всадник.
– А! Привет, привет! – говорю я Ахмету, завернувшему сюда проведать меня. – Милости
просим!
Старый чабан, стреножив коня, пускает его пастись.
Мы усаживаемся «за стол» – вокруг кошмы, покрытой камышовой плетенкой.
Покончив с дичью, не спеша принимаемся за чай. Беседуем.
Вот и солнце зашло. В этот переходный от сумерек к ночи час наступает непостижимая
тишина, – степь готовится ко сну.
Вдали заблестели огни костров. Расплывчатым пятном чуть виднеется лошадь.
Стемнело.
Выплывает луна, и когда поднялась и перестала краснеть, опять обозначился конь с
падающей от него тенью.
Бесшумно закружила сова над землей, то исчезая, то показываясь в струях лунного света.
Рассказываю Ахмету, как сегодня на просянище наткнулся на перепелов. Птиц было
много, но, жаль, легавой собаки нет, без неё так трудно искать запавшую в стерне дичь;
приходилось самому вытаптывать её и поднимать на крыло.
Прощаясь со мной, Ахмет как бы вскользь заметил:
– Говоришь, что без собаки трудно поднимать перепелок? Завтра к концу дня приеду.
Сходим за перепелами. Будешь доволен!
Я привык верить моему приятелю, – как он скажет, так и бывает. Ахмет – знатный
человек в степи, все уважают его как знатока овцеводства. И в охоте Ахмет толк понимает,
знает и любит её. Но когда другие поучают его, он не перечит. Даже хвастуна слушает молча,
– неловко сказать: «Привираешь, мой друг».
Занятная охота вышла у нас на другой день.
Выкошенное просяное поле желтеет плотной щеткой жнивья. Мы с Ахметом не торопясь
идем по просянищу, шагах в сорока один от другого. Между нами тянется привезенный
чабаном волосяной аркан, концы его привязаны к нашим поясам. Веревка ползет полудугой,
шуршит по жнивью. Перепела пугаются, то и дело вылетают. Беспрерывно стреляю, –
вспугиваемые арканом птицы летят вперед.
Небольшие буроватые с пестринками перепела, готовясь к отлету на юг, отъелись и так
ленивы, что, пролетев низко над землей двадцать-тридцать шагов, снова садятся.
Поблагодарил я своего друга за эту веселую охоту.
Скоро мы с ним надолго расстались.
ПОДЗЕМНЫЙ ЖИТЕЛЬ
Из мшаг по оврагам чуть заметный ручеек бойко пробирается к берегу реки. Кругом
лесистые горки. Здесь, среди краснолесья вперемешку с березами, собираю грибы. На
прогалинах как будто и негде спрятаться толстому боровику, так нет: коричневая шляпка
хоронится в веточках или присыпана иглами хвои, – попробуй найди!
С огромной высоты едва слышно доносится курлыканье журавлей. Весною они
извещают о своем прилете торжествующими кликами, а сейчас грустно курлыкают. Три стаи
широкими кругами парят одна над другой, строясь в походный клин. В таком построении
всем птицам можно следить за темпом полета вожака и соблюдать одинаковую скорость,
чтобы не было отстающих.
Солнце склоняется к закату. В ложбине, в просвете деревьев, виднеется колхозное поле.
С полной корзиной спускаюсь по крутому откосу. Ещё раз улавливаю прощальный клич
журавлей. Поднимаю голову, ищу их в синеве и... спотыкаюсь о нарытую землю. А!
Подземная крепость мирного барсука. Тут обитает коренастый коротконогий зверь,
величиной с небольшую собаку.
Барсук – родственник быстрой куницы, а неповоротлив, как медведь. И ходит стопой –
как мишка. Глубоко в земле его жилище. Сюда ведет главный ход-нора, а есть и отнорки –
запасные ходы на всякий случай. Барсук – опрятный зверь, имеет отдельную спальню с
мягкой подстилкой, кладовую. Всюду чистота и порядок. Насчет еды он неразборчив:
личинки майских жуков, лягушки, змеи, ягоды, корни растений, грибы – всё годится ему.
Подземный обитатель три четверти своей жизни проводит в логове. Его мощному
плосковатому телу не страшны и обвалы, – как крот, пророется из-под любой толщи. Он ни с
кем не затевает ни драк, ни ссор, но умеет постоять за себя. Однажды пришлось мне увидеть
это. Барсук запоздал с ночной охоты. Утро застало его на пути к «дому». Тут врасплох и
налетели на него собаки. Сцепились в общей свалке и не разобрать – чей верх. Только, гляжу,
вылезает из живой кучи барсук, ощетинился, сердито шипит и отступает. Собаки,
повизгивая, зализывают свои раны от барсучьих зубов и когтей. Прочная же шкура барсука
оставалась невредимой. После такого «угощения» псы уже не набрасывались, а лишь с лаем
провожали толстяка, который добрался до песчаного обрыва и зарылся в валежнике.
И вот теперь, возвращаясь из леса, я споткнулся о свежевыброшенную из норы землю.
Редко увидишь барсука в его домашних заботах. Забываю о своих грибах. Решаю
подкараулить зверя. Зрение у него так себе, но чутье отменное, поэтому затаиваюсь в кустах
за ветром.
Терпеливо жду. И всё же толстый отшельник появляется неожиданно. Высовывается из
норы белая голова с черными полосами по бокам морды. Осторожно принюхивается барсук.
Опять скрылся. Послышалась возня, из норы по откосу сыплется земля. Догадываюсь –
очищает «квартиру», – зимой ведь он спит в ней, хоть и не так крепко, как медведь, в
оттепель выходит на прогулку. Вот снова вылезает барсук. Он пятится, подгребает ко мне
землю.
Очень забавно: пыхтит зверь, ползет задом прямо в мою сторону, а мне шелохнуться
нельзя. Шагов пяти не дополз, отряхнулся, старательно почистил себя.
Куда же неуклюжий толстяк направляется? Ага, к кучам сухой листвы! Заготовил листья
и теперь собирается стаскивать их в свой дом. Хлопотливо возится, подгребает листву
передними лапами к себе.
Вдруг горка листьев сама приподнялась и покатила. Опешил зверь от необычного
явления: никогда ещё листья не удирали от него таким способом. Торопливо догнал
убегающие листья, попридержал лапой и ткнул в них носом, – в чём, мол, тут дело? А кучка
как зафукает да как толкнется – и угодила в нос барсуку. Подпрыгнул барсук, попятился,
дыбом поднялась его щетина. Рассердился, зашипел. Трясет мордой, трет её лапами. А горка
дальше покатила...
То был еж. Он тоже собирал подстилку для логова, набрел на готовое и поживился
чужим добром: покатался в листьях, нанизал их на иглы и потащил.
Испугался барсук и шмыгнул в свою «крепость».
Я взял тяжелую корзину с грибами, спустился по откосу и вышел на тропинку.
В ЧАЩЕ
Если хочешь душу леса по-
стигнуть, найди лесной ручей
и отправляйся берегом его
вверх или вниз.
М. Пришвин
Побываешь в этом краю чащоб и лесных просторов, и не кажется дивным, что здешняя
станция, ближайшая деревня и окружающие их необозримые леса носят одно и то же
название – «Чаща».
Сплошной сумеречный ельник с зубчатыми вершинами заглушил всё растущее в нём.
В обнаженном по-осеннему березняке с осинником по низу хорошо заметны темнины
еловой молоди. Разрастаясь с годами, ели и здесь вытеснят своих соседей, под защитой
которых вначале спасались от поздних весенних заморозков еловые всходы.
Величаво затих красный бор. Сомкнувшись вершинами, разбегаются вширь ровные
сосны с высокими и чистыми от сучьев стволами. Но и меж них темнеют пирамиды елей.
И моховых гладей в Чаще хватает.
Дичные тут места, водятся разные звери, особенно много беляков...
В дождевых плащах мы с товарищем уютно расположились у огня на опушке ольшаника
с елками. Попивая чай, ждем утра, чтобы потешиться с гончими. Это быстроногие зверогоны
из старинной породы, выведенной в минувшие века костромичами. Желтоватые, с темными
«чепраками» на спине, они злобны, вязки. А голоса их на гону – музыка для охотников.
Ожидание охоты веселит нас. Балагуря, мы посмеиваемся, следя за поведением наших
собак.
Нежась на пригреве, дремлет угрюмый Буян. Растянувшись на боку, он грезит во сне:
подергивает лапами – «бежит» и издает приглушенные звуки «ух... ух... ух» – пытается
взлаивать. Лежащая рядом с ним Найда в тревоге открывает глаза, недоуменно приподымает
ухо. Разобравшись, в чем дело, успокаивается. Вдруг Буян вскочил как встрепанный, – ему
припекло брюхо, торопливо отошел – и бух наземь продолжать прерванный сон...
Предрассветная мгла сгустилась. Из мрака неощутимой пылью сеялась влага. Лишь
проведя рукой по лицу, узнаешь, что оно мокрое.
Неожиданно из моховых болот на наш огонек явились пришельцы.
В светлый круг из тьмы вынырнули белые куропатки. Робко приближаясь, они сбились в
кучку, вытянув шейки в сторону ослепляющего их света. Обычно белые, сейчас птицы
розовели в лучах красного пламени. Свет притягивал куропаток.
Заинтересованные, мы повернулись к ним. От нашего движения табунок взлетел с
резким шумом.
Вскочили и забегали собаки, принюхиваясь к следам куропаток...
Мгла рассеивалась.
Вскоре мы затушили костер и пошли в лес. Впереди рыскали псы.
Собак иногда винят в том, что они долго не подымают косого. Совершенно напрасно
винят. В мягкую тихую погоду заяц лежит крепко, а прежде чем лечь, этот плут обязательно
совершит хорошо знакомый охотникам заячий обряд обмана: запутает свой ход к лёжке
«вздвойками» – двойными отпечатками лап по одной тропе, «петлями» – рядом идущими в
разные концы следами, «скидками» – огромными скачками, прерывающими духовитые следы
лапок.
И сейчас гончие что-то задержались в бурьяне, – видно, разбираются в заячьей
«грамоте»...
Но вот в исступлении заголосила Найда, согнав беляка и внезапно увидев его рядом.
Отозвался и Буян. Сначала вразнобой, но уже через минуту в слаженном «дуэте» мчались
собаки...
Умаялся беляк, принялся морочить гончих, – сладу с ними нет. То стон стоит на гону, то
смолкают собаки, теряя запах косого. Ведь вот на какой трюк заяц решился: проскачет по
воде метров двадцать – попробуй тут найти его след! – а затем вымахнет на взгорок и, сидя
под кустом, шевелит ушами, поводя ими в сторону своих преследователей.
Выручил опытный Буян: кинулся на другой берег, описал там круг и перехватил путь
«хитреца». Так и добыли мы мокрого зайца.
К обеденному отдыху у нас было четыре беляка.
Мы знали, что находимся невдалеке от лисьей норы, и решили проверить, нет ли там
лисы.
Мне с гончими пришлось остаться на привале: учуяв собачий дух, лисица ни за что не
покажется из своего подземного убежища.
Товарищ удалился.
Подойдя шагов на двадцать-двадцать пять к норе и не показываясь против дыры, охотник
затопал. Затаился, ждет. Если перед этим лисица не была напугана, не скрылась в нору от
преследования собак, она выйдет наружу.
Прождав немного, приятель приблизился ещё на несколько шагов к норе и снова затопал.
Лиса встревожена загадочной возней над её логовом. Всегда недоверчивая, а сейчас в
особенности, она понимает, что проникающие сверху звуки относятся к ней. Страшась
неизвестности и боясь какой-либо ловушки, пугливый зверь не выдерживает; его тянет на
волю.
Лисица крадется к выходу и, видя, что путь свободен, бросается наутек.
А нам только того и надо. Теперь очередь за нашими зверогонами.
Пущенные на свежий лисий ход, они с места взяли и без скола – не теряя следа – погнали
красного зверя. Не смолкают голоса собак. Лиса повела их большим кругом. Ошеломленная
натиском наседающих на неё псов и занятая только тем, чтобы не угодить им в зубы, она не
успевала хорошенько осмотреться – безопасно ли впереди? А нам это как раз и на руку. .
Через час мы любовались пышным мехом золотисто-рыжей кумушки...