— Бекмурад-бай, братишка Аман, вот кто.
— Погодите, а племянника вашего как зовут? — насторожился Клычли и, услышав имя Берды, еле сдержал изумлённое восклицание. Так вот, значит, кто этот Нурмамед! Это дядя Берды, у которого тот прятал свою Узук, когда сбежал с нею от ишана Сеидахмеда! Клычли захотелось открыться перед Нурмамедом, но, подумав, он решил, что это успеется. Кто его знает, что представляет из себя дядя Нурмамед в настоящее время. Вчера он молился одному богу, сегодня, может быть, молится другому. Да и вообще пет резона называть себя первому встречному — излишняя доверчивость и добру не приводит.
— Вы давно из Ахала? — спросил Клычли.
— Да уже дней пять, — отозвался Нурмамед. — В Карабата останавливался. Днём туда войска прибывать стали. Думал, знакомых, может быть, встречу, вот я пошёл сюда.
— Не встретили?
Нурмамед помолчал и, видимо, проникшись внезапным доверием к собеседнику, сказал:
— Не довелось… Но тут такое дело, братишка, — коня и винтовку хочу себе раздобыть!
— У белых? — поинтересовался Клычли.
— Ай, мне всё равно — что белые, что синие! Нужна исправная пятизарядная винтовка и резвый конь, — вот и всё! Кругом говорят: белые, говорят: красные, а кто такие белые и красные?
— По-моему, попятно, — сказал Клычли. — Белые — это богачи, бывшие прислужники царя, а красные — рабочие и дайхане-бедняки.
— Может, ты врав, а может, дивана, — пожал плечами Нурмамед. — Раньше мы слыхали, что есть белые и жёлтые русские и что они между собой воюют. Может быть, теперь жёлтых красными стали называть?
— Да нет же! — сказал Клычли. — Какие «жёлтые»? Всё так, как я вам объяснил сразу!
— А со стороны Ашхабада какие идут — белые или красные?
— Белые.
— Так… — задумчиво потянул Нурмамед, подумал и решил: — Значит, я к белым примкну.
— Это… почему так?!. — задохнулся от неожиданности Клычли.
— А зачем мне бежать с отступающими? — резонно заметил Нурмамед. — Лучше я буду догонять их с теми, кто наступает.
«Вот это поворот! — огорошепно подумал Клычли. — А я ещё собирался ему всё рассказать!»
— Когда на середину выходят два борца, — сказал он, — трудно назвать победителя, пока лопатки одного из борцов не коснутся земли.
— Верно, братишка Аман, — согласился Нурмамед, — и беглец и преследователь одного бога призывают, да не оказался ли нынче бог на стороне преследователя, а? — Он хитро сощурился.
— Чаще он на стороне бегущего оказывается, — сказал Клычли. — Ещё Кёр-оглы говорил, что отступление может быть выгоднее нападения.
— Ай, мне лишь бы приобрести оружие и коня, — вздохнул Нурмамед, — Нет богатыря, умеющего предугадать исход борьбы. Коня и оружие достану, а там видно будет.
Клычли хотелось крикнуть в лицо Нурмамета обидные слова. Сказать, что если тебе хочется воевать, получишь и оружие и всё, что тебе надо. Но, вспомнив пословицу «Не гладь спину незнакомому коню», промолчал. Если Нурмамед упорствует в своём заблуждении, словами его не переубедишь, тем более, что и отступление Советов говорит не в их пользу.
— Неправ ты, Нурмамед, — без особого энтузиазма начал Клычли. — Пословицы пословицами, но когда человек начинает какое-либо дело, он должен предугадывать его исход. Ты сейчас на сторону сильных склоняешься — не прогадаешь? Семь раз мерить надо — один раз резать. Там, где есть один муж, есть и другой муж — на любую силу сила есть. Тот, кто против тебя встанет, тоже оружие будет держать. Не лучше ли тебе продолжать жить тихо и мирно?
— Всю жизнь семь раз меряю! — с досадой возразил Нурмамед. — Да только всё равно получается либо коротко, либо узко. Разве я думал до сих пор о коне и оружии? Мирно жил, никого не обижал, а получал всю жизнь только пинки да затрещины. Жестокость, братишка Аман, рождает другую жестокость, как тигрица рождает тигрёнка. Если я смирением не сумел побороть несправедливость, попробую побороть её силой оружия.
— Но ведь против тебя будут стоять люди, которые тоже борются с несправедливостью! — возмутился Клычли. — Как же ты в них стрелять станешь?
— В кого попадёт пуля, в того и стану стрелять, — равнодушно отозвался Нурмамед, зевнул и добавил: — Бекмурад-бая убью.
— Так ведь Бекмурад-бай на стороне белых!
— Вот и хорошо — искать его не придётся.
— Ладно, — сказал Клычли, — время позднее, давай-ка лучше спать.
— Давай, — согласился Нурмамед и снова зевнул.
Гибель коня — пир собаке
Солнце уже поднялось на высоту птичьего полёта и базарная площадь была битком набита народом Одни — продавали, другие — покупали, третьи — спешили в чайхану послушать новости. Обычно новости выкрикивал на базарной площади глашатай Керекули, Он и сейчас стоял на своей башенке и, привычно надсаживаясь, кричал:
— Люди! Кто потерял верблюда, пусть идёт сюда! Пусть скажет его цвет, возраст, сколько у него зубов — и забирает его!
— Люди! Кто потерял прошлый базарный день кошелёк, пусть идёт сюда! Пусть скажет, какой кошелёк и сколько в нём было денег — и забирает его!
— Люди! В полнолуние следующего месяца будут выдаваться призы! Кто желает принять участие в верблюжьем бою или скачках, пусть готовит верблюда или коня! Не говорите потом, что не слышали!
Люди слышали, однако их интересовали совсем другие новости, и они шли в чайхану.
Перед полуднем к башенке глашатая, придерживая на боку саблю, подошёл джигит, одетый в русскую военную форму и белый туркменский тельпек. Повинуясь его знаку, глашатай поспешно спустился вниз. Джигит в белом тельпеке что-то негромко сказал. Керекули снова взобрался на своё возвышение, над базаром загремел его зычный голос, покрывая шум толпы:
— Эй, люди, слушайте все! Произошла смена правительства! Объединившись между собой, к нам прибыли Ораз-сердар из Ахала, Эзиз-хан из Теджена, чиновники ак-паши Николая!.. Слушайте, люди, не говорите потом, что не слышали! Все собирайтесь на пустыре возле «Елбарслы»! Полковник Ораз-сердар будет говорить речь!
Обычно пришедшие на базар люди мало интересовались выкриками глашатая Керекули, но сегодня его слушали внимательно. Кто-то принял новость по-своему, и среди базарного гама всё чаще и чаще стало повторяться зловещее слово: «Война!.. Будет война..»
Обеспокоенные люди, ничего толком не понимая, обращались за разъяснениями один к другому:
— Зачем столько много в городе вооружённых?
— Дорвались туркмены до оружия — жди беды!
— Если смена правительства произошла, то кто же нынче у власти?
— Может, царь Николай вернулся на трон?
— Не для того его спихивали, чтобы снова сажать!
— Какая же у нас власть?
— Кто знает…
— Солдаты в какую-то чёрную форму одеты..
— Сам видел?
— Сам.
— Значит, точно, воина будет!
— Откуда ей быть, если правительство уже сменилось?
— Если бы воевать не собирались, столько войск не нагнали бы!
— Говорят, бывшее правительство с пушками в Байрам-Али засело!
— Врут! Я сам сегодня из Байрам-Али — никаких пушек там нет!
— Лишь бы не было войны!
— Да уж кому она в радость! И так чудом выжили, а если воина, то всему конец…
Беспокойных шумных групп на базаре становилось всё больше. Потолкавшись среди них, Клычли вернулся в чайхану. До выступления Ораз-сердара оставалось ещё достаточно времени, можно было не спешить. Клычли с удовольствием выпил чайник чая, заказал обед, со вкусом съел его и снова попросил чаю. Откуда-то вывернулся Сергей, подсел рядом. Покосившись на него, как на незнакомого, Клычли продолжал похлёбывать терпкую зелёную жидкость. Сергей одобрительно кивнул, спросил шёпотом:
— Ты вчера после возвращения с байрамалинской дороги прямо домой пошёл?
— В городе был, — так же негромко сказал Клычли.
— Не ты на Кушкинской улице стрелял?
— А что? Разве плохо я их сдал последнему родственнику?
— Земле, что ли?
— А у них на этом свете других родственников нет! — жёстко усмехнулся Клычли и, не глядя на Сергея, начал рассказывать. Он тоже был в доме, когда казаки явились арестовывать хозяина. На Клычли они не обратили внимания, хотя он уже приготовился представиться им как случайный торговец дынями. Как он понял, аресты шли пока среди русских, туркмен как будто не трогали, однако всё равно доверяться слишком не следовало. Клычли и собирался было вначале отсидеться, но не выдержал плача ребятишек, выскочил на улицу. В сторону, куда повели арестованного, он повернул совершенно случайно и такой же случайной, не обдуманной заранее была его реакция на окрик конвоира. Однако второй раз он выстрелил уже вполне осознанно.
Сергей похвалил его, сказав, что всё хорошо, что хорошо кончается, и предложил, пока есть время, сходить на вокзал, — может, удастся проведать арестованных товарищей.
Несмотря на кажущийся порядок, положение в городе было довольно напряжённым. Среди населения росло недовольство многочисленными арестами. Много рабочих собралось на вокзале. Конвоиры не подпускали их к вагонам, где были заперты арестованные, но рабочие не очень охотно подчинялись и переговаривались со своими товарищами, выглядывающими в зарешетчатые окна.
Много туркмен окружало вагон Эзиз-хана, стоявший прямо напротив здания вокзала. Всем было хоть и жутковато, но любопытно взглянуть на человека, жестокая известность которого далеко летела на чёрных крыльях по селениям и аулам.
Полковника Ораз-сердара в Мары почти никто не знал. Зато имя Эзиз-хана повторяли последнее время мужчины и женщины, старики и дети. Вполне понятно, что и горожане и особенно приехавшие на базар аульные туркмены с опасливым любопытством толпились
у ханского вагона.
Через каждые десять-пятнадцать минут из вагона выглядывал ладно сложённый человек среднего роста с тусклым, побитым оспой лицом. На нём был синий халат, коричневый тельлек и традиционные туркменские чакаи.
— Эс-салам алейкум, почтенные, — обращался он к толпе.
— Валсйкум эс-салам! — хором отвечали собравшиеся, готовясь услышать что-то, может быть, равное слову пророка.
— Молитесь богу, люди, и пребывайте в надежде, — говорил «пророк» и, произнеся ещё несколько столь же банальных фраз, скрывался в вагоне. Люди переглядывались и расходились, недоуменно пожимая плечами. Но на их место уже протискивались новые, и толпа возле вагона Эзиз-хана не редела.
— Слава о нём пришла раньше него самого, — говорили расходясь люди, и это можно было понимать и как одобрение немногословию хана, и как разочарование в нём — яснее высказываться опасались.
— Его лицо соответствует тому, что о нём говорят.
— Будет ли он справедливым правителем?
— Второго Адыл-шаха земля ещё не родила…
— Ай, для нас и ак-паша был неплох!
— Какой бы ни был правитель, лишь бы шёл по дороге справедливости и милосердия…
Сергей и Клычли возвращались с вокзала пасмурными. Ходили слухи, что всех арестованных большевиков белые передадут Эзиз-хану. Если эти слухи правдивы, то вряд ли товарищи останутся живыми: Эзиз-хан кончил играть в милосердие.
Находиться в городе было опасно. Их мог приютить любой отдалённый аул, где сравнительно просто переждать волну арестов. Но уйти, они не могли. Бросить товарищей на произвол судьбы, не попытавшись ничего сделать для их освобождения, — о таком ни Сергей, на Клычли даже не подумали. Но что предпринять для освобождения арестованных, они не знали. Они не знали даже, кто арестован, кто уже расстрелян, кому удалось скрыться.
Пустырь, на который городской глашатай призывал собираться народ, одним своим краем выходил к полотну. железной дороги. Люди, собравшиеся на нём, ждали, посматривая на поезда, в несколько рядов стоящей на линиях. Напротив пустыря располагались два бело-жёлтых вагона ближайшего поезда. Что это за вагоны, люди не знали, однако догадывались, что не простые. И в самом деле, в одном из бело-жёлтых вагонов, принадлежавшем Ораз-сердару, пили водку и закусывали жирной бараниной знатные марыйские баи, во втором агитаторы Ораз-сердара обрабатывали перед выступлением ишана Сендахмеда. Ишан пугался, не понимал, чего от него хотят, почему он должен призывать мусульман на священную войну, от кого нужно защищать ислам. Он невпопад бормотал молитвы, нервно катал бусинки чёток, прося аллаха только об одном: чтобы его оставили в покое. Но его терпеливо убеждали — от его выступления зависело многое, так как окрестные дайхане знали ишана и верили ему.
Ожидание затягивалось, собравшиеся начали нудиться, многие уже жалели, что пришли. Наконец на платформе, соединяющей два бело-жёлтых вагона, стали появляться военные. Первым вышел грузный, невысокий коротко подстриженный полковник в чёрной форме. Это был сам Ораз-сердар. По левую руку от него встал Бекмурад-бай, справа — неулыбчивый и худой русский офицер с пронзительными глазами, которыми он словно прощупывал каждого из толпы, и люди невольно ёжились, втягивали головы в плечи под этим железно колючим взглядом. Офицер-туркмен за руку вывел ишана Сеидахмеда и поставил его рядом с Бекмурад-баем.
Ораз-сердар представился собравшимся немногословно, но претенциозно.
— Люди, — сказал он, — меня зовут Ораз-сердар, а отца моего звали Дыкма-сердар. Наши предки не, ходили на поминки тех, кто умирал не на коне, с оружием в руках! — Полковник помолчал, давая людям возможность полностью постичь значение сказанного, и продолжал: Люди, паши и ваши враги минувшей ночью бежали, оставив Мары. Часть их попала в наши руки. Но часть, к сожалению, сумела спрятаться. Может быть, они стоят сейчас среди вас, но они не смеют поднять голову. Их зовут большевики, это очень скверные люди, не чтущие праха отцов, не признающие освя-шенных веками законов, попирающие самое святое, что есть у человека. Они требуют, чтобы не было у вас личных вещей, личного добра, и даже ваших жён они хотят сделать общими! Вы поняли меня, ишан-ага? — повернулся Ораз-сердар к ишану Сеидахмеду.
— Упаси бог! — чуть слышно пролепетал ишан.
Бекмурад-бай, строго взглянув на него, поднял руку с вытянутым пальцем и гулко крикнул в толпу:
— Большевики говорят, что твоей жены, моей жены быть не должно — все общие! На это ишан-ага сказал: «Упаси бог!»
— Упаси бог! — раздались возгласы из толпы.
— Сохрани нас от позора!
— Будь они прокляты, эти большевики!
— На самое сокровенное руку подняли!
Ораз-сердар довольно улыбнулся, что-то негромко сказал Бекмурад-баю. Тот с достоинством кивнул.
Сергей кусал губы от досады. Клычли жарко дышал ему в ухо:
— Ты слыхал, что говорит, собака, а? Ты слыхал, как людям мозги задурачивает? Я сейчас во весь голос объявлю народу, что они лают, как дурные псы на луну!
— Молчи! — раздражённо отмахнулся Сергей. — Кругом шпиков полно — сразу схватят! Думаешь, своим наганом отобьёшься?
— Народу глаза открыть надо! — яростно кривится Клычли.
— Откроем!.. Народ сам не дурак! Думаешь, это народ кричит? Подголоски байские кричат, прихлебатели байские!
— Люди! — снова заговорил Ораз-сердар, и волна тишины быстро покатилась по рядам собравшихся, отдельные выкрики затихли вдалеке. — Люди, отсюда мы идём на Чарджоу! Это богатый город, нас ожидают невиданные трофеи! Кто что захватит, тот им и будет владеть! Идите с нами, люди! Погибший в этой борьбе погибнет, как герой, оставшийся жить будет жить героем!.. Так я говорю, ишан-ага?
Ишан Сеидахмед несколько раз откашлялся слабеньким дребезжащим голоском провещал:
— Начался газават, люди! Становитесь под знамя пророка! Кто погибнет, сражаясь за веру, тот страдалец, кто убьёт врага, тот праведник! Аллах благословляет священную войну — становитесь под знамя пророка, правоверные!..
— Ложь!! — не выдержав, закричал Клычли, и Сергей стал быстро протискиваться сквозь толпу в сторону от него, — Не верьте им, люди! Война идёт не за религию, и никакого газавата быть не может!
Русский офицер, стоящий рядом с Ораз-сердаром, прищурясь, повёл лезвием взгляда по толпе, высматривая кричащего. Сергей, отвлекая на себя внимание, закричал с другого края толпы:
— На большевиков клевещут! Большевики хотят, чтобы все люди имели достаток и радость в доме! Не идите на братоубийственную войну!
Толпа зашевелилась и зашумела. У Клычли и Сергея нашлись единомышленники. Поднялся невообразимый гвалт, каждый кричал своё, не слушая соседа. Всё чаще слышались крики:
— Это не газават!
— Не пойдём!
Поняв, что словами толпу уже не утихомиришь и что надо как-то создавать переломный момент, Ораз-сердар, наливаясь от натуги кровью, прокричал:
— Люди, разбирайте оружие и боеприпасы!.. Все, кто идёт с нами, получит доброго коня!