Оттого и вмешался в их дела, даже толком ничего не успев понять. Я двинулся на кошку и, встав в странную позу, пригрозил ей руками. Она замерла. Остановился и голубь, не зная, куда ему идти дальше. Ведь помимо кошки вокруг были не менее пугающие люди. Голубь попытался привести крылышки в движение и оторваться от земли, но безуспешно — слишком измучен голодным охотником.
Кошка в свою очередь, испугавшись моих размахиваний руками, юркнула снова под машину и, не вылезая, неотрывно наблюдала за голубем, как бы выжидая нужный момент для атаки.
Не долго думая, я протянул Мефине деньги и попросил её сходить в продуктовый магазин, что находился неподалеку. Через несколько минут она вернулась с пачкой семечек и упаковкой кошачьего корма. Пока я сыпал испуганной птице семечки, Мефина подошла к машине и, нагнувшись, подозвала к себе кошку. Та сразу же выбралась из своего убежища и с жадностью принялась за еду. Голубь же сначала испугался того, что я пытаюсь его покормить, но всё-таки попробовал одну семечку, а за ней и вторую. Мы с Мефиной встретились взглядами и улыбнулись, забыв, куда шли. Мимо нас продолжали проноситься люди, перемещаясь с одного края пешеходного перехода на другой.
Вскоре кошка, доев всё без остатка, куда-то удрала. И теперь лишь оставалось понять, что же станет с птицей. Но долго думать не пришлось.
Голубь вдруг, будто набравшись сил, стал расправлять свои крылышки.
«Лети! — просил я его мысленно. — Пожалуйста, лети!..»
И он полетел!
Когда мы наелись чипсов, Мефина отряхнула руки и потянулась к своей сумке. Я сразу же догадался, что она оттуда что-то достанет. И верно — завёрнутый в яркую упаковку прямоугольник размером в лист А4.
— С твоим Днём, Максимка! — торжественно воскликнула она, вручая свой подарок.
Я с неподдельным интересом принялся разворачивать упаковку, стараясь не порвать её. Внутри оказалась фотокартина. Тот самый пейзаж, который сейчас открывался перед нами во всём своём великолепии.
— Пусть эта фотография станет напоминанием о том моменте, когда мы познакомились. Это наш общий горизонт. Пусть он всегда будет с тобой.
— Спасибо, Мефина, — сказал я. — Теперь вид с этого обрыва останется со мной на всю жизнь, и, что бы ни случилось, я никогда его не забуду.
— Именно! — улыбнулась она, радуясь, что мне пришёлся по душе её подарок.
Я сравнил фото в лакированной деревянной рамке с реальным пейзажем. Огромная заснеженная равнина. Картина даже передавала то спокойствие, которое здесь всегда ощущалось.
Темнело. Мы просидели не один час. Время летело, как частицы в адронном коллайдере, — невыносимо быстро.
— Ты не поверишь, но даже сейчас мне грустно, — тихо произнёс я, когда снегопад закончился. Распогодилось. Небо стало цвета сапфира. Неминуемо приближалась ночь.
— Почему же грустно? — повернулась ко мне Мефина.
— Мне, несомненно, радостно от того, что сегодняшний день для меня особенный. Но, как и всегда, к вечеру я понимаю, что он заканчивается. И завтра наступит уже другой день, и он будет другим, чужим, не моим…
Мефина, кивая, вздохнула, видно, сразу понимая, о чём я говорю.
Я немного помолчал, находясь в раздумьях и вылавливая сосредоточенностью только самое важное из того, что я сегодня понял. В моей голове пролетали десятки мыслей, но выделял я только несущие определённый смысл. Утренние переживания по поводу моего личного праздника помогли мне сделать окончательный вывод. Я проговорил его сначала про себя, а затем произнёс вслух:
— Мне кажется, я кое-что уяснил… Если задуматься, то мой день рождения не наступает именно в марте. Он наступает тогда, когда я сам этого захочу. Ведь день рождения — это не отметка на календаре, а настроение. То настроение, которое бывает только один раз в году, в этот особенный день. Чувство чего-то важного в этой дате исходит изнутри, рождаясь во мне. И я уверен, что могу воспроизводить это чувство всегда, и не важно, какое число на календаре. Будь то зима или лето. День рождения находится внутри, праздник именно там. И когда мне грустно, я могу всегда его вынуть наружу и улыбнуться: «Эй, сегодня же мой день рождения!» И это не будет самообманом. Это будет самое настоящее переживание личного праздника.
— А что, хорошо сказал, — улыбнулась Мефина, обдумывая мои слова. — Мне тоже нужно это запомнить! Буду отмечать свои дни рождения по тридцать раз в год. А почему нет, верно?
Я обрадовался своему умозаключению. В эту минуту оно было для меня неоспоримым фактом.
Мы решили, что пора идти. Я проводил Мефину до угла её панельного десятиэтажного дома, откуда она обычно уже шла сама метров десять и заворачивала к подъезду. Я всегда дожидался, пока она благополучно зайдёт в него, и лишь потом отправлялся домой.
Мы обнялись, стоя на нашем привычном месте прощаний. Затем Мефина зашагала одна.
— И кстати, — обернулась она через несколько метров. — С завтрашнего дня начинаем подготовку к ЕГЭ по математике.
— Нет проблем! — улыбнулся я, разведя руками. — У тебя или у меня?
— А?..
— У тебя дома или у меня?
— Ты знаешь, мне сегодня очень понравилась та пиццерия…
— А-а-а, я понял! — Я сощурился, наведя на неё указательный палец. — Это будет моя плата за подготовку, верно?
— Ну-у как сказать… — Мефина смешно закатила глаза. — Я могу ограничиться только соком.
— Нет-нет, всё в порядке, — улыбнувшись, сказал я, пересчитывая рукой в кармане подаренные отцом деньги. — Пожалуй, лёгкий перекус я смогу нам позволить.
Она посмеялась и двинулась дальше, приближаясь к подъезду. Я стоял неподвижно, глядя ей вслед. И вдруг на меня нахлынула какая-то странная волна чувств, к которым в эти секунды я стал крайне восприимчив. Мне вдруг захотелось полностью отдаться глубокому смыслу какой-нибудь идеи, которая бы и дальше поддерживала моё состояние удивительной оживлённости.
Я окликнул Мефину. Она остановилась.
— Слушай… — Я подбежал к ней. — Помнишь, как сегодня бедного голубка чуть не съела кошка?
— Конечно, помню, — ответила она.
— Можешь сказать, почему, когда мы делаем что-то хорошее, например, спасаем кого-нибудь, то после этого чувствуем себя хорошо?
Только сейчас, неожиданно для самого себя, я осознал, что держу Мефину за руку. Зачем я взял её за руку?..
Мефина несколько секунд молчала. А затем чуть нагнулась вперёд и прошептала мне на ухо несколько слов:
— Наверное, потому, что спасая других, мы спасаем самих себя.
После чего медленно развернулась и пошла дальше. Несколько минут я стоял в одной позе и шёпотом повторял её слова.
Вернувшись домой, я узнал, что отец после обеда уехал в обсерваторию. «А почему бы мне не спасти ещё кого-нибудь в этот день, пока он не завершился? — подумал я. — Отца непременно нужно спасать от работы. Что ж это он, снова останется там ночевать? Делать всё равно нечего, съезжу-ка к нему, трамваи ещё ходят».
В темноте обсерватория выглядела, как всегда, мрачновато. Я взглянул на время в телефоне. Половина десятого. Оглядев наш «Ниссан», припаркованный во дворе, я подошёл к дверям здания. Заперто.
Несколько раз безуспешно подёргав дверь, я обошёл обсерваторию. Затем потянулся к окну первого этажа и поднялся на карниз. Уже много лет форточку в этом окне держали открытой для проветривания коридора. Она была такой узкой, что вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову залезать сюда. Но моему худому телу это было под силу.
Оказавшись в тёмном коридоре, я отряхнул руки и огляделся. Тишина. Посмотрев наверх, в щель между перилами, увидел вдалеке пучок света. Я стал подниматься, но на третьем этаже вдруг замер.
Голоса…
Кажется, отец там не один.
Я прислушался. Какое-то научное собрание? Так поздно?
Скрываясь в темноте коридора, я на цыпочках поднялся на четвёртый этаж и подкрался к чуть приоткрытой двери, из которой сквозил яркий свет ламп. Голоса становились всё отчетливее. Вот только о чём они говорили, я никак не мог разобрать. Какой-то странный язык.
Пригнувшись, я заглянул в помещение. Неизвестная мне женщина, со светло-каштановыми волосами и в красивом белом пиджачке, лежала на столе, крепко вцепившись руками в его край. Перед ней стоял какой-то мужчина в расстёгнутой рубашке. Вдвоём они трясли стол с такой силой, что канцелярские принадлежности скакали словно от землетрясения.
Что это за люди? Что за женщина? Что за мужчина? Где отец?..
Отец…
Да ведь это он и был… Его борода, его рубашка…
Я отпрянул от двери и прижался к стене. В горле что-то застряло, дышать стало тяжело.
А ведь я, дурак безмозглый, думал, что он пропадает на работе потому, что изучает звёзды…
Внезапно мной стала овладевать необычайная злость и обида за маму. В этот момент мне безумно сильно хотелось что-нибудь ударить, разбить, сломать. Так… о чём я сегодня говорил Мефине?.. Нужно просто достать свой день рождения и вернуть то лёгкое и радужное настроение? Да, так и сделать! …так и сделать…
Но как я ни старался в эту минуту отыскать в своём «кармане» ещё совсем недавнюю жизнерадостность, её там больше не было. Видно, по пути сюда где-то выпала и потерялась. Да… на сегодня волшебство закончилось.
Я выбрался из здания, сел в трамвай и в глубокой задумчивости покатил домой.
Глава VI
«Лети домой за стаей солнц»
…Эта скамейка у обрыва стала нашим священным местом. Мы приходили сюда почти каждый вечер и наслаждались прохладой и тишиной. Мы отстранялись от всего и от всех и просто пребывали в своём мире, где всегда спокойно и где так часто видны звёзды. А когда их не было из-за облачности, мы не сильно расстраивались, ведь всегда было завтра. Спасительное завтра, которое много раз выручало и приходило на помощь. Но сколько ещё продлится это наше с ней «завтра», я не знал.
Иногда она рисовала корабли. Сидела на этой самой скамейке и, глядя вдаль, представляла, что пространство за обрывом — это голубой океан, по которому плывут суда. И она не расстраивалась оттого, что почти не умела рисовать. Она наслаждалась самим процессом, а после — дарила мне свои творения. У меня их накопилось уже порядка десяти штук. Я принимал их с большим удовольствием, разглядывая все детали. «Что ты там пытаешься высмотреть? — заливалась смехом она в такие моменты. — Я совсем не умею рисовать, так что перестань делать вид, что тебе нравятся мои каракули!»
— Конечно, нравятся, — отвечал я совершенно искренне. — Они ведь настоящие. Твои. И совсем не важно, что ты не художник. Важно, как ты видишь эти корабли.
И с тех пор я всегда представлял себе за обрывом океан. Представлял, как он тянулся до самого горизонта, поражая своей величиной. Как воображаемые кораблики, которые создавала Мефина, отправлялись в далёкое плавание, где из океана прямиком попадали в небо, исчезая в звёздной темноте. Наверное, находили там свой приют.
Да, в эти удивительные минуты мы сотворяли себе свой смысл, свою утопию. И никто не мог нам помешать, ведь реальный мир оставался за нашими спинами.
Я пообещал себе, что никогда не забуду этих дней. Этих волнительных встреч в девять вечера, бесед до половины одиннадцатого, дорогу к её дому… Разве это можно забыть?
И я отчаянно хотел, чтобы и Мефина никогда не забывала про наше священное место.
Про наш общий горизонт.
* * *
Мефина помогала мне «подтянуть» математику, состоящую из сплошных «X» и «Y», и на финишной прямой школьного марш-броска, что длился одиннадцать лет, сделать последний и самый важный рывок. И всё это для того, чтобы в итоге я оказался на «пьедестале» астрономического отделения Петербургского университета. Бесспорно, когда кто-то помогает извне, это является дополнительной мотивацией: есть чьи ожидания оправдывать.
Поэтому я старался изо всех сил, штудируя учебники по алгебре и геометрии. Вскоре сдал пробный экзамен по математике и приятно удивился, когда объявили результаты. Я справился с заданиями ничуть не хуже одноклассников и даже лучше многих, набрав довольно приличный балл.
На меня даже стали косо посматривать, мол, как ты умудрился списать? Я принялся всем объяснять, что не списывал, но мне, конечно же, не поверили. Мефина не без радости приняла эту новость. «Значит, двигаемся в правильном направлении. Но ещё есть над чем работать, поэтому особо не расслабляйся!»
На дворе стоял апрель. Тот самый месяц, когда весна начинает ощущаться по-настоящему: воздух тёплый, прогретый солнцем; снега почти не осталось. Зима всё-таки сдалась и отступила под натиском прорастающей травы, расцветающих деревьев и пения птиц.
В один из таких прекрасных дней Мефина пригласила меня к себе домой, чтобы позаниматься математикой. Постоянные посиделки в пиццерии утомляли шумом и, видимо, она решила сменить декорации наших занятий. Я, конечно, удивился этому внезапному предложению, но согласился сразу.
Когда я пришёл к ней в шесть вечера, она не открывала. Поглядывая на дверь квартиры, я задумался: а не спутал ли я время договорённой встречи? Да нет… всё верно.
Собирался постучать ещё раз, но дверь всё же отворилась.
Мефина, с чуть покрасневшим лицом, улыбнулась и жестом пригласила войти. «Убиралась», — сообщила она, стоя босиком. Одета она была в джинсовые шортики и фланелевую рубашку в красно-чёрную клетку с завёрнутыми рукавами.
Я вошёл в просторную прихожую. Квартира была как наша — тоже трёхкомнатная, только планировка несколько отличалась. Везде чисто, убрано. Я не спеша принялся оглядывать зал.
— Что-то не так? — Мефина подошла ко мне, когда я целую минуту стоял, не отводя взгляда от фотографии на тумбочке.
— Это твоя мама?..
— А кто же ещё, — ухмыльнулась Мефина.
— Она, видимо, бизнесом занимается каким-нибудь?.. — прокашлял я, чувствуя, как кровь подступает к лицу. — На этой фотографии она в пиджаке…
— С тобой всё в порядке? — Мефина обеспокоенно положила руку мне на плечо и попыталась посмотреть в глаза.
Я кивнул, сделав вид, будто просто кашляю.
— Она занимается сетевым маркетингом, но назвать это бизнесом у меня язык не поворачивается, — ответила Мефина. — Хотя она там и добилась каких-то успехов. А этот белый офисный костюм… она купила его на обычной распродаже. Только и всего. — Мефина иронично качнула головой, отвернувшись от фото. — А папа мой месяц на севере, месяц здесь. Скоро вот должен приехать. Жду не дождусь.
— Понятно… — Я отвернулся от фотографии, желая забыть увиденное. Но оно, как я ни старался, не забывалось.
Мы вошли в комнату Мефины. Небольшая. Кровать, письменный столик и изящное чёрное лакированное фортепиано у окна. Возле стола уже стояли два стульчика со спинками, как бы дожидаясь только нас. Готовы были и принадлежности (ручки, учебники, листы бумаги) для полноценного погружения в алгебраические и геометрические глубины.
Мефина стала упорно объяснять мне логарифмы, но я не мог сконцентрироваться. В людных кафе ещё куда ни шло, а здесь, в совершенной тишине и в присутствии лишь Мефины, я терялся в многочисленных мыслях. Вроде только объяснит мне какое-то уравнение, а через минуту я его уже забываю, и приходилось возвращаться к нему вновь и вновь.
— Ты что-то сегодня не собран, Максимка. Всё хорошо? — мягко спросила она, улыбнувшись.
— Да, конечно, — ответил я, всеми силами стараясь пробудить в себе внимательность. «Соберись! Ты здесь для того, чтобы понять эту тему!»
Спустя час Мефина предложила немного передохнуть и отвлечься. Я поддержал эту идею и откинулся на спинку стула, разминая рукой затёкшую шею. В следующее мгновение мой взгляд упал на фортепиано.
— Я бы хотел послушать, как ты играешь. Можно?
Она задумалась. Но через короткое время уверенно кивнула.
— Что сыграть? — спросила она.
— Что-нибудь такое, что нравится тебе самой, — предложил я и, приготовившись слушать, развернулся в сторону окна. В глаза сразу забил вечерний солнечный свет.