— О чем?
— Ствол, у тебя сейчас кто-нибудь есть? С кем ты встречаешься... э... и вообще?
— Да, — говорю. — У меня есть девушка.
— И как ее зовут?
— Звездочка, — говорю. — Но сейчас мы с ней не видимся.
— Решили устроить себе перерыв?
— Ну, типа того.
— Порезвиться на травке?
— Мы не резвимся на травке. Ее вообще не выпускают из дома. Мама ей не разрешает никуда выходить.
— Все ясно. — Ральф говорит: — Отношения между мужчиной и женщиной — они всегда непростые. Всегда подавляют и обременяют. А, вот и вино.
Официант приносит вино. Держит бутылку, обернув ее полотенцем. Ну, как будто бутылка грязная или противная, хотя она вовсе не грязная. И не противная. Это очень хорошая бутылка. Просто шикарная. Официант разливает вино по бокалам. Один — для Ральфа, второй — для меня. По вкусу — как черная виноградная шипучка, только без газа.
Ральф говорит:
— А вы с этой девушкой... с твоей подругой...
— Со Звездочкой.
— Да. — Ральф говорит: — Вы со Звездочкой. Вы с ней...
— Что?
— Вы с ней...
— Что?
— Вы с ней ходите по ресторанам?
Я качаю головой.
— У нас с ней не так много денег.
— Жаль. Очень жаль. — Ральф поднимает глаза к потолку. Под потолком крутится вентилятор. — Ничто так не сближает, как интимная трапеза при свечах. Сколько сердец соединилось над ресторанными столиками.
Я пожимаю плечами.
— Я бы сказал, что немало.
— Ну, — говорю, — это все для богатых.
— У вас тоже должны быть свои рестораны, которые недорогие.
— Ничего у нас нет.
Ральф задумчиво чешет подбородок.
— Тогда как же вы сходитесь? Э... в смысле, общаетесь?
— Ну...
— Любовь расцветает в подходящей для этого обстановке. А если такой обстановки нет... как же тогда?
— Я не очень в этом понимаю. — Я пытаюсь ему объяснить: — Я просто люблю ее, и все такое. Очень люблю. Но когда я не ем таблетки...
— Таблетки?
— Да, — говорю. — Ну, знаете. Ешки и стразы.
Ральф понимающе кивает и говорит:
— Понятно. Продолжай.
— Когда я не ем таблетки, я вообще ничего не могу. Ну, в смысле любви.
— У тебя сложности?
— Да.
— Тебе трудно выразить...
— Да.
— Трудно сказать ей...
— Ага.
— Что ты ее любишь.
— Нет. — Я подбираю слова. Думаю, как лучше сказать. Этот дяденька — он все понимает. С ним можно говорить обо всем. — Я ей всегда говорю. Ну, что люблю. Это как раз очень просто. Сказать можно все, что угодно. Говорить — это совсем не сложно. Сложно другое. Понимаете, я не могу... как бы это сказать. Ей вечно хочется всяких глупостей. А мне совершенно не хочется никаких глупостей. Мне хочется глупостей, только когда я наемся таблеток или когда Звездочка на меня сердится и не хочет, чтобы я к ней приставал. У нас так всегда: мне хочется, только когда ей не хочется.
— Да, понимаю. — Ральф Эггертон кладет руки на стол, на клетчатую скатерть, которая белая в красную полоску. — Тут мы имеем классический случай репрессии.
— Что? — говорю.
— Это когда человек подавляет свои сексуальные желания. Из страха показаться смешным. И позволяет страстям прорываться наружу только в моменты, когда партнер...
Я киваю. Хотя ничегошеньки не понимаю.
—...не позволяет достигнуть взаимного возбуждения.
— Ну ладно. — Мне как-то не по себе. Такие разговоры меня смущают. Это не тот разговор, чтобы его разговаривать с человеком, с которым мы собираемся делать бизнес. И я спешу сменить тему: — А когда мы займемся делом?
— Ого. — Ральф говорит: — Ты, я смотрю, юноша нетерпеливый и рьяный. А Коробок, когда тебя рекомендовал, говорил совершенно другое. Впрочем, это понятно, что ты волнуешься. Все-таки твой первый выход... вторжение в новую область деятельности, так сказать...
— Да, мне не терпится приступить к делу.
— Я уже вижу.
— Ага, — говорю. — Мне предстоит еще многому научиться.
— Замечательно. — Ральф говорит: — Тогда не будем откладывать. Официант...
— А как же ужин?
— Да черт с ним, с ужином. Официант...
Я сижу в кресле, которое очень удобное. Чувствую себя как дома. Сижу, положив ноги на низкий столик. Ботинки я снял, а носки оставил. На столике стоит чашка с кофе. И ваза с фруктами. И еще — лампа горчичного цвета. И еще — журналы. Столик так и называется: журнальный. То есть он для журналов. Беру один из журналов, которые на столике. Листаю. Журнал называется «Текстура древесины сегодня».
— Что-то плечи болят. — Ральф массирует плечи, которые болят. Он в рубашке и галстуке. А потом он снимает галстук и говорит: — Приму, пожалуй, горячий душ. Может, поможет. — Ральф Эггертон идет в ванную. Дверь в ванную — коричневая, точно такого же цвета, как и брюки у Ральфа. Из ванны доносится шум воды. Воды, льющейся из душа.
— А у меня ничего не болит, — говорю.
Ральф выходит из ванной. Он теперь без рубашки, он ее снял. Волосы у него на груди — рыжевато-коричневые, как у пряничного человечка, который снял свою пряничную рубашку.
— Хорошо принять душ, замечательно освежает. Смыть с себя грязь и пот. А потом растереться жестким полотенцем. — Ральф задергивает занавески, прячась от ночи, которая темная и синяя. Занавески — желтые, цвета меда, и все разрисованы завитками, как будто кто-то мешает мед ложкой.
— Я вообще-то почти не потею, — говорю я.
Ральф не слышит. Он опять ушел в ванную. Он уже не в коричневых брюках. Ну, которые от костюма. Он их снял. Теперь он только в носках и трусах. Он выходит из ванной, ну, то есть не то чтобы выходит совсем — останавливается в дверях. Стоит, улыбается мне. А потом говорит:
— Зря ты не хочешь помыться.
— Я, наверное, пойду. — Я встаю с кресла.
— Ствол, пожалуйста, не уходи. — Ральф стоит в дверях ванной и говорит: — Угостить тебя хересом?
— Лучше соком. Апельсиновым, с газировкой. — Я сажусь обратно в кресло.
— Значит, останешься?
— Если мы сразу займемся делами, — говорю. — Я хочу делать бизнес.
— Замечательно. Вот это по-нашему. Сразу к делу. — Ральф нажимает на кнопки на телефоне. Телефон пищит, как человек, которого заперли в комнате, и он не может выйти. Ральф говорит в телефон: — Э... стакан апельсинового сока с газировкой. Два-один-шесть. — Ральф смотрит на меня. — Я сейчас, на минутку. Ты подожди, хорошо? — Он уходит в ванную. Не закрывает дверь, то есть она остается открытой. Мне слышно, как он поет в душе. Он поет «Напевая под дождем».
Я сижу в кресле, которое совсем неудобное. Сижу, качаю головой. Думаю про себя: ладно. Это же бизнес. Целый день заниматься делами, с утра до вечера. Ну и что?
Ральф поет в душе:
— Танцую голый под дождем.
В дверь стучат. В дверь, которая в коридор. Я иду открывать. Там стоит парень, служащий отеля. Он принес мне апельсиновый сок. В стакане на подносе. Я беру у него стакан с соком. Опять сажусь в кресло. Сижу, пью апельсиновый сок с газировкой и думаю: сейчас мы с Ральфом займемся бизнесом. Интересно, а как это делается? Я же почти ничего не умею. Я только в общих чертах представляю, чем занимаются бизнесмены. Заполняют какие-то документы. Печатают на компьютере всякие бумажки. Считают цифры. Прорабатывают планы. Ведут деловые переговоры с другими бизнесменами. Много кричат. Почти не улыбаются. Смотрят в окно из своего кабинета в офисном здании, высоко-высоко, на двадцатом этаже. Звонят жене, говорят ей: «Сегодня я поздно».
Ральф выходит из ванной. Он совсем голый. Даже без трусов и носков. Волосы на ногах аккуратно причесаны и похожи на полоски на брюках. Его безобразник нацелен прямо на меня, как будто он рад меня видеть. Все же забавно устроен мир.
Я говорю:
— Научите меня, как печатать на компьютере.
— Как печатать на компьютере? — Ральф стоит, уперев одну руку в бок. Рука похожа на ручку на заварочном чайнике. — Научить тебя, как печатать?
— Ага, — говорю. Я сижу в кресле и пью апельсиновый сок. — Я хочу научиться.
— На компьютере. — Ральф улыбается и говорит: — Ствол, ты не мог бы подойти ко мне. Подержать... э... дверь ванной. Ну, чтобы она не закрылась. Пока я...
— Она же открыта.
— Да тут сквозняки, и дверь иногда закрывается сама. От сквозняков. — Ральф говорит: — Она хлопает, и я пугаюсь.
— Нету здесь никаких сквозняков.
Ральф возвращается в ванную и говорит:
— Сейчас будет сквозняк. Потому что сейчас я включу вентилятор. Чтобы разогнать пар. От душа.
Я встаю с кресла. Из ванной доносится шум вентилятора. Подхожу к двери в ванную. Держу ее, чтобы она не закрылась.
— Спасибо. — Ральф выходит из ванной. То есть не то чтобы выходит совсем. Останавливается в дверях. — Так на чем мы там остановились? Да. Как печатать на компьютере. Нет, Ствол, ты еще подержи ее, дверь. — Он уходит обратно в ванную и говорит уже оттуда: — Есть специальная программа. На ней можно выбрать и отредактировать текст. — Он снова подходит к двери. — Непосредственно текст можно печать в режиме вставки и в режиме замены. Набор в режиме замены позволяет заменить существующий текст. — Ральф уходит обратно в ванную. — Фрагменты текста можно выделять при помощи «мыши» и перетаскивать их с места на место. — Ральф снова подходит к двери. Он то подходит к двери, то уходит обратно в ванную. А я стою, держу дверь и слушаю, что он говорит. Он говорит: — Также есть очень полезные опции «копировать», «вырезать» и «вставить». Их можно заранее задать в «умном» режиме, и тогда программа автоматически убирает лишние пробелы, которые могут остаться после удаления выделенного фрагмента. — Ральф ходит туда-сюда все быстрее и быстрее. — И добавляет пропущенные пробелы, когда фрагмент текста вставляют... — Туда-сюда, туда-сюда. У меня уже начинает рябить в глазах. — ...вставляют... — Ральф вдруг резко срывается в ванную и кричит как ошпаренный: — Из буфера обмена. — И больше уже не выходит.
Я качаю головой. Что он там делает, непонятно.
Когда он выходит из ванной, я сижу в кресле, пью апельсиновый сок с газировкой и читаю журнал, который раньше лежал на журнальном столике, а теперь не лежит, потому что я взял его почитать. Журнал называется: «Открытая дверь». Ральф какой-то весь красный и запыхавшийся. Он больше не голый. Теперь он в халате. Он завязывает халат и говорит:
— Ствол, у тебя сигаретки не будет?
Подземная корова
Я поднимаюсь по лестнице, приставленной к стене дома снаружи. Это дом Звездочкиной мамы. А лестницу я украл рядом, в соседнем саду. Я поднимаюсь по лестнице вверх, а во мне поднимается боль. Мы поднимаемся вместе. Боль — внутри, я — снаружи. Поднимаемся до самого верха. Я тихонько стучусь в окно. Это Звездочкино окно, то есть окно ее комнаты, которая в доме. Который дом ее мамы.
Звездочка открывает окно и выглядывает наружу. Лицо у нее удивленное. Она открывает окно и говорит:
— Это ты. — Она шепчет: — Что ты тут делаешь...
— Привет, — говорю. — Я пришел за тобой. Буду тебя спасать. Давай собирайся. Пойдем погуляем.
— Мне нельзя никуда выходить. Мама не разрешает.
— Пойдем, — говорю. — Я тебя буду ласкать и вообще делать приятное.
— Я никуда не пойду. Мне нельзя.
— Ну пожалуйста, Звездочка. Ну пойдем. Мне так хочется поласкаться.
— Не могу. Мне нельзя. — Звездочка качает головой и говорит: — Я никуда не пойду лишь потому, что тебе вдруг хочется поласкаться.
— Ну пойдем, Звездочка. Я тебя очень прошу.
— Нет.
— Мы только чуть-чуть поласкаемся, — говорю. — А потом ты вернешься.
— Я никуда не пойду. — Звездочка говорит: — Если я выйду совсем на немножко, а потом сразу вернусь обратно, то какой смысл выходить? С тем же успехом я могу сразу остаться дома и вообще никуда не ходить.
— Тогда можно я войду к тебе? — говорю. — Мы чуть-чуть поласкаемся там, у тебя. А потом я уйду.
— Нет. — Звездочка говорит: — Если ты хочешь просто по-быстрому поласкаться, а потом сразу уйти, тогда тебе лучше вообще не заходить. Мне вообще непонятно, зачем ты пришел.
— Я только просуну голову в окно, — говорю. — И чуть- чуть поласкаю тебя языком. Я даже не буду входить.
— Нет, не надо.
— Тогда можно я суну в окно безобразника?
Звездочка качает головой.
— Хочу засунуть его в тебя. Ну, как ты любишь.
Звездочка качает головой.
— Да я даже не буду входить, — говорю. — Просто вытащу безобразника, и просуну его в окно, и засуну в тебя.
Звездочка смеется. Я ее рассмешил, сказал что-то смешное. На самом деле мне даже не хочется доставать своего безобразника, и все такое. Мне просто хочется, чтобы Звездочка рассмеялась.
— Ничего не получится. — Звездочка говорит: — Он у тебя не такой длинный, ну, твой безобразник.
— Все получится, — говорю. — Я его тренировал, ну, чтобы он растягивался.
— Ничего ты не тренировал.
— Он у меня очень длинный. Как длинный носок.
— Нет, не длинный.
— Тогда разреши мне войти, — говорю. — И засунуть его в тебя у тебя в комнате.
— Нет.
— Все будет хорошо.
— А вдруг не будет?
— Если он безобразник, — говорю я вполне резонно, — это не значит, что от него будут какие-то неприятности и безобразия.
— От него всегда только одни неприятности и безобразия.
— Да нет, — говорю. — Это просто такое название. Безобразник. А он совсем даже не безобразит, ну, разве что самую капельку.
— Ну...
— Название вещи и вещь — это две разные вещи.
— Он называется безобразником, потому что от него одни безобразия. И неприятности. — Звездочка говорит: — И мы всегда из-за него ссоримся.
— Мы можем назвать его как-нибудь по-другому. Как- нибудь так, чтобы не спорить. И чтобы от него не было безобразий. И тогда, если мы назовем его по-другому, никаких безобразий не будет.
— Все равно он останется тем же, чем был, даже если назвать его как-то еще. — Звездочка пожимает плечами и говорит: — Все равно он останется точно таким же. Другое название — оно ничего не изменит.
— Тогда давай сделаем так, — говорю. — Ты выйдешь ко мне. Все равно, если честно, я ни о чем таком вовсе не думал. И даже не собирался. Я пришел совершенно не потому. Я пришел, чтобы тебя спасти. Как тогда, когда мы спасали ту тетеньку. От того парня, который был злым волшебником. Мы хорошо всех спасаем, правда?
— Это я спасла тетеньку. — Звездочка говорит: — А ты ничего даже не делал. Ты никого не спасал, потому что ты плохо спасаешь.
— Тогда спасайся сама, — говорю. — А я подожду тут, снаружи.
— Тогда это вообще не имеет смысла. Нельзя спасать себя самому, надо чтобы кто-то тебя спасал. Иначе это вообще не спасание. Это просто я выйду наружу. Просто выйду и все, без спасания.
— Тогда выходи. Выходи, Звездочка, я тебя очень прошу. Мы поиграем. И пойдем к Коробку, и возьмем у него таблетки.
— Таблетки. — Звездочка говорит: — Он даст нам таблетки?
— Ага, — говорю.
— Ну хорошо. — Звездочка говорит: — Сейчас только спрошусь у мамы.
Проблема со Звездочкой в том, что если она собралась у кого-нибудь что-то спросить, то она обязательно пойдет и спросит. Спросит что-то такое, чего ей обязательно не разрешат и вдобавок рассердятся. Но Звездочка все равно пойдет спрашивать. А потом на нее непременно рассердятся. Мы все это уже проходили.
Вот как все было. Когда я сказал: Звездочка, выходи просто так, не надо ничего спрашивать у мамы. Она сказала на это... Она вообще ничего не сказала, а просто пошла к своей маме, чтобы спросить у нее, можно ли ей выйти со мной. Это же дурость — идти и спрашивать, когда я ей говорю, что не надо никуда ходить. Но она все равно пошла, разбудила маму посреди ночи, и мама, конечно, сказала «нет». Звездочка вернулась к окну и сказала: прости, Ствол, ничего не получится. Мама мне не разрешила. И тут в комнату к Звездочке входит мама. Подходит к окну, делает сердитое лицо и говорит мне: а ты что здесь делаешь? Я же тебе говорила не подходить к моей дочери. Я слезаю с лестницы и бегу прочь, за угол. Я прячусь там, за углом, и смотрю на дом, на Звездочкино окно. Жду, пока там не погаснет свет. Потом возвращаюсь. Беру лестницу, отношу обратно в соседский сад. Туда, откуда взял. Я же не дурак. Она мне еще пригодится, ну, лестница. Когда я приду к Звездочке в другой раз. Нога немного болит, я ее подвернул, когда прыгал с лестницы. Я возвращаюсь к себе домой. Вот как все было. Я только потратил зря время.