Такие разговоры случались часто, и каждый раз комбат обещал Косте, что это в последний раз.
— Волнуюсь, – признался майор, – не прислали связного! Давай, голубчик, ну ей Богу последний раз, а мы с Графом доберёмся — дорога теперь есть.
Костя даже не пошевелился.
— Кто здесь в конце концов командир? – рассердился комбат. – Отправляйся!
Комбат остался один. Санки, в которые был запряжён Граф, стояли у самой дороги. Быстро смеркалось. Линия переднего края всё ярче очерчивалась багровым заревом. Сзади темнел лес. Приближалось время прохода штурмовых частей. В белых маскировочных халатах, с суровыми лицами, озаряемыми зеленоватым светом ракетных вспышек, безмолвными рядами двинулись солдаты прорыва. Таинственностью и холодом повеяло на майора от этого безмолвного движения белых теней, нарушаемого слабым хрустом снега и шорохом халатов. Пожелав им удачи, майор вздохнул с облегчением — задача была выполнена. Теперь по дороге, плотно утоптанной теми, кто пошёл в бой, можно было вернуться в расположение батальона. Граф медленно затрусил, увлекая за собой лёгкие санки. Майор задумался и вдруг, метрах в восьмистах от себя, увидел тени, легко скользившие на лыжах параллельно дороге. “Должно быть, наши,” – в первое мгновение подумал он. Но какое-то подсознательное чувство заставило майора вложить обойму в висящий у него на груди автомат и расстегнуть кобуру “ТТ”. Несмотря на вмешательство кнута, Граф не выражал желания увеличить скорость, а тени на лыжах не отставали. Вдруг слева с другой стороны раздалось короткое и лающее: “Русс, сдавайсь!”
Резко повернув голову, майор увидел двух идущих в нескольких метрах от него лыжников. Пальцы сами нажали на спусковой крючок автомата — фигуры упали в снег. Стало ясно, что майор столкнулся с вражескими разведчиками.
Услыхав выстрелы комбата, лыжники устремились к нему. Зазвучали автоматные очереди. Встав на колени на самое дно санок, майор отчаянно стегал лошадь, но обстрелянный, высокомерный Граф был неумолим. Лыжники приближались.”Неужели конец, – подумал майор, – так глупо — у себя в тылу”. И вдруг Граф рванулся и, словно подхлестнутый кем-то, пустился в бешеный галоп, которого ещё никогда не приходилось видеть комбату. “Только бы не перевернулись санки!” – думал он, отвечая короткими очередями на выстрелы отстающих лыжников.
Санки не опрокинулись, и вскоре, они примчались в расположение батальона. Только тут майор заметил кровавый след, тянущийся за санями. Бешеный галоп был лебединой песней Графа Монтекристо. Лошадь начала спотыкаться и затем с храпом упала на бок. Майор соскочил с санок и застыл, пораженный глазами лошади: в них было такое отчаяние, тоска. Майору, который много раз видел смерть, стало не по себе. К лошади поспешили бойцы. “Как она могла столько бежать с такой раной?” – раздались недоуменные голоса.
Майор побрёл в командирскую землянку. Начальника штаба и комиссара он застал за столом. В углу на печурке уютно пыхтел чайник. Комбат молча подошел к сидевшим и попросил налить водки. Он всё ещё не мог прийти в себя, но не от стрельбы, не от смертельной опасности, которая ему ещё совсем недавно угрожала, а от скованного болью взгляда по-человечески умных глаз Графа Монтекристо. Этого невозможно было забыть!
Начальник штаба ждал обычного комбатовского: “Хватит”. – Давай ещё, – прохрипел комбат и опрокинул целый стакан.
Комиссар первым догадался, что с комбатом что-то произошло. Он встал, поднёс к носу пахнущий перегоревшим порохом ствол автомата комбата и понимающе подмигнул начальнику штаба.
Ни о чем расспрашивать было не нужно. Всё и так было ясно. Шла война.
1958г.
Белая ворона
Солдат в задумчивости медленно шел вдоль оград изб. Их часть, потрёпанную в тяжелых боях с русскими, отвели в тыл на несколько дней на отдых. “Ужасная война, – думал он, – сколько крови уже пролилось и сколько прольется ещё?” Как не хотелось ему идти воевать! Как было тяжело расставаться с уютным, утопающим в цветах домиком на окраине крошечного городка в Вестфалии, в котором время словно замерло на столетия. Но при тотальной мобилизации в 1942 году забрали и его – единственного сына одинокой матери.
На краю деревни около ветхой избы его внимание привлекла старуха, которая колола дрова. Женщина с усилием поднимала увесистый топор, после каждого отколотого полена отдыхала, тяжело дыша. Солдат был поражен увиденным. “Может быть и моя мать сейчас мучается, выполняя непосильную работу, – подумал он. – Придет ли кто-нибудь ей на помощь?”
После некоторых раздумий он прошел за ограду и взял из рук женщины топор. Та испуганно отбежала в сторону, не понимая, что будет дальше. Солдат скинул шинель... Через полчаса, когда выросла горка наколотых поленьев, он устало воткнул топор в колоду, вытер рукавом потный лоб и ничего не говоря ушел.
Ночью к старухе тайком пробрался её сын – Федор, минёр в партизанском отряде.
– Когда же ты, маманя, успела столько? – спросил он удивлённо, увидев наколотые дрова.
– Это не я, а солдатик один.
– Какой солдатик? Фриц, что ли?
– Ну да, он.
Фёдор был поражен.
– Он, наверное, того... – Фёдор покрутил пальцем у виска.
– Ты что? Он так помог мне! Дай Бог ему здоровья!
– Какое там здоровье?! Их всех, гадов, нужно поубивать!
– Ты этого не тронь! Если встретишь, не убивай! Ты его узнаешь: он такой..., – старуха запнулась, – такой ... худенький, в серой пилоточке.
– Все они в серых пилотках, гады! Они ещё получат...!
Утром солдаты, и среди них тот, что колол дрова, уехали на грузовике с открытым кузовом. Вдвух километрах от деревни на просёлочной дороге грузовик подорвался на поставленной Фёдором мине. Все, кто ехал в нём, погибли.
2009 г.
НАСТОЯЩИЙ ГЕРОЙ
За успешные действия в тылу врага было решено наградить правительственными наградами группу наиболее отличившихся партизан. Представленных к званию Героя Советского Союза, привезли на Большую землю.
В преддверии вручения наград устроили им торжественную встречу, накрыли столы. Руководил мероприятием какой-то штабной генерал. В ожидании появления героев он просматривал список награждённых. Дойдя до одной из фамилий, генерал побагровел и громко воскликнул:
– Что уже и жидам стали давать Героя?
Владелец злосчастной фамилии, как раз входил в помещение. Услышав только что произнесённые слова, он без раздумий схватил со стола первую попавшуюся бутылку и стукнул ею генерала по голове. Генерал рухнул на пол. Скандал, замешательство! Виновника взяли под стражу, генерала отправили в госпиталь.
О произошедшем доложили Пономаренко – первому секретарю ЦК Белоруссии, возглавлявшему партизанское движение страны. Пономаренко был в растерянности: за такие поступки полагается трибунал, но ударивший был командиром одного из лучших партизанских отрядов. Ну и генерал тоже хорош... Что делать? Это надо решать в верхах.
Сталин, выслушав Пономаренко, после короткого раздумья произнёс:
– И вправду, герой. Дайте ему “Красное Знамя” и пусть дальше воюет.
2006г.
это вам за всё...
Обутая в старые галоши, в которые с трудом втискивались опухшие больные ноги, Арина перепиливала в одиночку двухручной пилой толстое бревно. Работа длилась уже не первый день. Это был тяжкий труд для старухи, которой перевалило за восемьдесят. Но, что делать? Как пережить приближающуюся зиму без дров?
За этим занятием её застал солдат, резким движением отворивший висящую на одной петле калитку.
– Яйки, млеко! Бистро, бистро!
– У меня ничего нет. Разве не понятно, что у хозяйки такой развалюхи ничего не может быть.
Солдат или ничего не понял, или не хотел понимать. Он отворил ворота хлева и был разочарован. Хлев был пуст. Ещё в прошлом году забрали кормилицу – козу, которую долго оплакивала Арина. Разозлённый неудачей солдат направился к курятнику.
“Как хорошо, что я упрятала Хохлатку,” – подумала Арина. Она сделала это еще утром, когда солдаты в очередной раз нагрянули вих деревню. В курятнике солдата также ждало разочарование. Он уже собирался уходить, когда Хохлатка, разбуженная скрипом отворяемой двери, начала копошиться в углу, заваленном соломой, а затем вылезла и доверчиво пошла навстречу солдату. Она привыкла, что вслед за привычным скрипом двери появляется хозяйка, которая непременно приносит какое-нибудь скромное угощение. Обрадованный солдат схватил Хохлатку и крепко сжал. Непривычная к столь грубому обращению, курица возмущённо заквохтала, норовя клюнуть солдата. Тогда он сжал рукой её ноги и вниз головой вытащил из курятника. Увидев это, Арина в отчаянии бросилась к солдату; плача, она просила оставить ей курицу, говорила, что это единственное, что у неё есть, умоляла, почти валялась в ногах.
“Что хочет эта глупая, старая женщина? Как она не понимает, что я победитель. Что я могу делать на этой земле все, что хочу. И раз я голоден, я обязательно заберу эту птицу”.
Меж тем Хохлатка, раскрыв крылья, дёргалась и рвалась изо всех сил.
Это рассердило солдата. Он размахнулся и ударил курицу о бревно. Тело Хохлатки сразу обмякло. Она перестала дёргаться.
Не в силах видеть это, Арина закрыла лицо руками. Так она простояла некоторое время, а потом медленно пошла к курятнику. В нём было зловеще тихо. Ещё совсем недавно здесь была Хохлатка, не только её кормилица, но и её подруга, собеседница – в общем, единственное живое существо, которое оставалось рядом с ней, доживающей свой век старухой. Ещё вчера она привычно угощала Хохлатку прямо с руки, а та аккуратно склёвывала нехитрое лакомство. Ещё вчера она гладила золотисто-серебристые перья на её спине, рассказывая ей о своих хворобах, о бедах одинокой старости. Ивот теперь она ее лишилась! Как пережить это горе...
Пошарив в соломе, в привычном месте она нашла яйцо. Одно, небольшое, последний подарок Хохлатки. Арина осторожно отнесла его домой и закутала в тёплое тряпьё. “Сейчас не ко времени, но вдруг удастся сохранить его и вылупится цыпленочек, а потом вырастет новая Хохлатка”. Как ей хотелось верить в это!..
Арина не могла успокоиться, не могла вечером заснуть. Корила себя за то, что не ударила этого наглого рыжего лопатой по голове. “Я всё равно долго не проживу, а так может быть стало одним супостатом меньше,” – думала она. Эта мысль не давала покоя.
Ночью, когда стихли громкие голоса подвыпивших солдат, Арина прихватив бутылку с керосином, заткнутую бумажной пробкой, поплелась к дому, где они заночевали. Убедившись, что рядом никого нет, она полила приступок входной двери керосином и со словами: “Это вам за Хохлатку, это вам за всё!” – чиркнула спичкой. Пламя мгновенно заиграло на сухом дереве.
Арина не успела уйти далеко, как к ней подбежали двое полицаев.
– Ты что здесь в такой час делаешь, старая? Что это за бутылка? – спросил один из них, увидев бутылку, которую не успела спрятать Арина.
– Давай сюда! Понятно, – сказал он, понюхав, – ясно, кто устроил поджог! Ну ты за это получишь...!
И они потащили за собой упирающуюся Арину.
На другой день в деревню прибыл для расследования случившегося офицер “СС”. Ему рассказали о произошедшем.
– Сколько солдат пострадало?
– Ребята хорошо погуляли и были сильно на взводе. Трое, видимо самых пьяных погибли, пятеро получили сильные ожоги.
– Мерзавцы! Дисциплина совсем расшаталась! Вызвать ко мне их командира! Он за это ответит! А сейчас я хочу допросить партизана. Мне сообщали, что поджигатель задержан.
– Партизана нет.
– Как это нет?!
– Это не партизан. Это старуха.
– Старуха???
– Да, старуха. И очень древняя. Едва ходит.
Офицер был поражен: “Если старуха совершает такое, то как нам победить этот народ? Война так затянулась, ей не видно конца. Наверное, я ещё не скоро увижу свою Гретхен”...
– Что делать со старухой? – прервал его размышления вопрос.
– Как обычно, что делают с поджигателями...
Когда Арину, окружённую солдатами, куда-то повели, она понимала, что это последние минуты её жизни. Жалела ли она о том, что жизнь кончается?
“Днём раньше, днем позже, – думала она. – Всё равно совсем близка голодная смерть. А так я сгубила хоть сколь ниесть ворогов, пришедших, чтобы нести людям горе. Жаль только что без меня пропадёт последнее яичко Хохлатки”.
В самую последнюю минуту она успела прокричать: “Это вам за Хохлатку, это вам за...''
Присутствующий офицер спросил полицая о том, что прокричала старуха.
– Она прокричала о какой-то Хохлатке. Совсем с ума сошла!
ВЫ ЖЕ НЕ ФАШИСТ...
Получив приказ, майор Смирнов тотчас выехал к месту нового назначения. Путь был довольно долгий – из Кенигсберга в Баварию. Всё по дороге носило следы только что закончившейся войны. Сравнивая увиденные разрушения с теми, что Смирнову довелось повидать на Брянщине и на Украине, его не покидала мысль: “Мало немцам досталось. Им бы наше горе: мало, мало им...”
К вечеру уставший водитель попросил об отдыхе. Вскоре они въехали в маленький городок, стоящий на берегу неширокой извилистой реки, где-то впадающей в Одер. На крохотной площади, куда сходилось несколько улиц, высилась уцелевшая кирха с забитой досками входной дверью.
Внимание майора привлёк домик с обилием цветов за низкой оградой. “Кругом разрушения, а тут цветы,” – с раздражением подумал Смирнов, однако велел водителю остановиться.
– Фрау Шиллер, – представилась хозяйка дома – аккуратно причёсанная блондинка в переднике. – Конечно, вы можете у нас переночевать, но у нас совсем нет продуктов, чтобы что-нибудь для вас приготовить.
В машине были консервы, взятые на дорогу. И вскоре майор Смирнов уже мог отведать сваренное хозяйкой блюдо.
Фрау Шиллер помогала дочь. Как показалось Смирнову, девушка лет семнадцати, полностью оформившаяся, с развитой грудью, которой было тесно в узкой кофточке. Девушка была весьма миловидной и, как подумалось, смотрела на него с интересом. Майор был молод, высокий, черноволосый, приятной наружности, был образован, знал языки. Он всегда нравился женщинам. Девушка вызвала у него желание познакомиться с ней поближе. В этом он окончательно утвердился после выпитого за столом: “Я победитель, заслужил возможность расслабиться... и ей я, кажется, нравлюсь... Так почему же нет?”
Улучив момент, когда фрау Шиллер вышла из комнаты, Смирнов тоном, не допускающим возражения, сказал, обращаясь к девушке:
– Приходи ко мне сегодня в одиннадцать!
– Как это? – девушка испуганно посмотрела на него.
– Ты что, не поняла? Придёшь в одиннадцать! Я буду тебя ждать!
– Зачем? Я должна спросить разрешения у мамы.
– Что ещё? – резко спросил Смирнов. – Ты всё прекрасно поняла.
– Хорошо, хорошо, господин офицер. Не сердитесь. Я приду.
Ровно в одиннадцать в комнату Смирнова постучались. “Вот она, немецкая пунктуальность,” – радостно подумал он. Однако вместо девушки в комнату вошла её мать.
– Что это значит? – сердито спросил Смирнов.
– Прошу меня выслушать, господин майор, – в голосе женщины зазвучали, слёзы. – Я прошу вас, я умоляю... пощадите мою дочь – ей всего пятнадцать! Она... она девочка. Я понимаю, вы молоды, вам нужна женщина... Возьмите меня, – фрау Шиллер начала дрожащими руками расстёгивать пуговицы на платье.
– Прекратите! Как вам не стыдно! – Смирнов не мог сдержать злобы. – Вот вы просите пощадить вашу дочь, а я прошел пол своей страны. И видел там столько крови, столько насилия. Вам такое не может привидеться. Ваши солдаты не щадили наших девушек, наших детей. Вы первые пришли в наш дом.
– Я всё понимаю, – голос фрау Шиллер дрожал. – Война – это ужас, это кошмар. Нет прощения тому, что делали некоторые наши... Надругаться над детьми – это не могли делать люди. Это делали нелюди – фашисты. Но ведь вы... вы не фашист, господин майор.