В устремлённых на него глазах фрау Шиллер Смирнов прочёл такое, что вынужден был отвернуться.
– Уходите немедленно!
Дверь захлопнулась.
“Вы же не фашист, господин майор, – повторял и повторял Смирнов, не находя себе места. – Да, господин майор не фашист. Он три года шел сюда, чтобы победить эту чуму”.
Хмель прошел, и стало стыдно за свою минутную слабость. Вышел, позвал водителя.
– Собирайся, мы уезжаем! – приказал он.
– Как? Сейчас, среди ночи? Где же будем ночевать?
– Да, немедленно! Вкрайнем случае поспим в машине, не в первый же раз.
2008 г.
ОДНАЖДЫ В 1947...
В 1947 году трое молодых лейтенантов после окончания училища ехали на восток к месту первой службы. Столик в купе был заставлен бутылками — обмывали новенькие погоны.
Под вечер на одной из станций в их купе зашёл низкорослый мужчина с восточного типа лицом. Гражданский костюм выглядел на нем мешковато, не скрывая щуплости хозяина. В руке он держал маленький чемоданчик. Мужчина, видимо, был очень утомлён. Коротко поздоровавшись, тотчас залез на верхнюю полку и заснул.
Между тем лейтенанты продолжали застолье. Недавно кончилась война, и, конечно, разговоры велись вокруг неё. Больше всех разглагольствовал рыжий лейтенант, задававший тон в компании. В какой-то момент, разгорячённый выпитым, он заявил:
– На фронте воевали одни русские. А разные там евреи, косоглазые и прочие чёрные отсиживались где-нибудь в Ташкенте, пока мы, русские, проливали кровь.
– Как же так, – возразил один из лейтенантов, – смотри сколько орденских планок на пиджаке этого. – Он указал на спящего.
– Неужели ты думаешь, что этот хлюпик действительно воевал? Да все они хилые и малодушные. Наверное торговал дынями. А награды купил в Одессе. Там можно всё купить.
Спящего разбудили громкие голоса. Услышав последние слова, он тотчас соскочил с полки.
— Я вам вчера не представился: майор Юлдашев. Воевал с первого и до последнего дня. Недавно демобилизовался и вот еду домой в Узбекистан. Я бы, конечно, мог показать вам документы. Но это просто смешно. Однако кое-что покажу.
Он расстегнул рубашку на смуглой груди, изуродованной шрамами. Самый большой и зловещий из них протянулся почти от плеча до пояса. Лейтенанты ахнули.
— А ты, молокосос, который не нюхал пороха, – обратился он к рыжему лейтенанту, – что ты знаешь о том, что было на фронте, о том, как там сражались люди разных национальностей?! Как ты, подонок, посмел порочить целые народы?! Если ты сейчас не возьмешь свои слова обратно, не извинишься, я застрелю тебя, как шакала, и рука не дрогнет.
С этими словами он достал из чемоданчика именной парабеллум — награда от командующего армией за мужество – и снял его с предохранителя. У лейтенанта мгновенно хмель прошел.
— Извините, товарищ майор, – проблеял он, – мы тут немного приняли ... Я был неправ, извините, пожалуйста ...
Через минуту ни лейтенантов, ни их вещей в купе уже не было. Когда они спешно перебрались в другой вагон, один из них сказал:
— А ведь он действительно мог застрелить. Решимость сделать это я прочёл в его глазах. А ты ещё говорил, что все они трусы.
2007 г.
НА ПУТИ К КАПИТАЛИЗМУ
ПИСЬМО ИЗ ИЗРАИЛЯ
Он шел, как всегда, медленно, тяжело переставляя ноги, стараясь разглядеть под снегом еле заметные наледи, понимая, что падение и любой перелом — это уже конец.
Маршрут был хорошо известен, и сотни раз пройден во время ежедневных прогулок. Вот там, метров через сто, у телефонной будки будет двухминутная остановка, чтобы успокоилось сердце. Потом небольшой подъём и снова остановка на перекрёстке в конце квартала.
В это время дня, в сумерках, на окраине города улицы всегда пустынны. Телефонная будка также была пуста. “Трубку сегодня не оторвали и шелухой семечек не насорили”, – с удовлетворением отметил старик.
Отдыхая, он по привычке осматривал всё вокруг и не мог не заметить свёрток бумаги, чуть припорошенный снегом. Ткнул его ногой. В нём оказались газеты. Из одной из них выпал конверт. Нагнуться и поднять его было совсем не легко. Но старик не пожалел, что сделал это. Конверт местами чуть подмок, однако сохранилась яркая марка с надписью, выполненной восточной вязью, и довольно чётко просматривался адрес. Главное, письмо было не вскрыто и, вероятно, не побывало в руках адресата.
Адрес был местный. Старик хорошо знал эту пятиэтажку, которая была совсем рядом. Как-то вдруг возникло желание самому занести письмо, вручить лично, увидеть удивлённо-радостную реакцию, принять слова благодарности, наконец, просто услышать благожелательный человеческий голос. Может быть, это от одиночества?
Так или иначе, но он начал отклоняться от привычного маршрута: “До программы “Время” ещё часа полтора, успею. Если квартира выше второго этажа, то письмо опущу в ящик”. Почтовый ящик оказался открытым, со сломанным замком, а квартира была на третьем этаже. “Ладно уж, доберусь, как-нибудь потихонечку,” – решил старик.
Остановившись у красиво обитой двери и стараясь отдышаться, он почему-то засомневался: “Правильно ли сделал, что пришёл сюда? В конце концов, я делаю доброе дело – принес письмо”.
На звонок открыли не сразу, а потом без привычного “Кто там?” (видимо изучение его фигуры через глазок не вызвало опасения) дверь открылась, и он увидел одетую по-домашнему, но со вкусом, пожилую женщину с миловидным русским лицом. Последнее обстоятельство удивило старика — это не вязалось с обратным адресом на письме, и он застыл в замешательстве.
— Добрый вечер! – сказала женщина, слегка улыбаясь, словно заметив растерянность незнакомца и желая его подбодрить.
— Добрый вечер! – повторила она. – Вы кого-то разыскиваете?
“Какое у неё необыкновенно милое лицо! – подумал старик. – Как она доброжелательна! Это такая редкость в наше время!”
Резким движением, почти так, как это он делал раньше, старик снял шапку. Он был выше среднего роста, фигура ещё сохранила следы былой подтянутости. Седые, почти белые длинные волосы украшали крупную голову с мужественным подбородком. Когда-то он нравился женщинам.
– Пожалуйста, извините, я тут недалеко живу, гулял, случайно нашёл на улице письмо с вашим адресом. Решил сам занести. Может быть, вы его очень ждёте?
– Письмо, мне? – женщина протянула руку за конвертом.
Старик заметил красивые тонкие пальцы. Она надела очки, висящие на цепочке.
– Да, действительно, это мне. Как я вам благодарна! Вам пришлось специально идти сюда и подниматься без лифта! Вы должны обязательно зайти и передохнуть.
– Нет, нет, я вас не отпущу, – продолжала она, увидев его нерешительность, – заходите, заходите, без разговоров!
Очутившись в передней, старик всё же решил отказаться от приглашения. Но не успел ничего сказать, как женщина, извинившись, быстро прошла на кухню. Из-за приоткрытой двери на старика пахнуло восхитительным ароматом какого-то неизвестного ему кушанья. Он уже давно не ел ничего вкусного. В своей холостяцкой жизни довольствовался только той едой, которую мог сам состряпать в силу не очень большого кулинарного умения и всеобщего дефицита продуктов. Спасали ветеранские заказы, за которыми, однако, приходилось выстаивать в длинных очередях.
Аромат жаренного мяса словно парализовал волю старика. И, когда женщина быстро вернулась, он неожиданно для самого себя спросил:
– Что это у вас так необыкновенно вкусно пахнет? – спросил и смутился.
– Это гамбургеры. Они чуть не сгорели. Я сегодня сама впервые их купила и вот готовлю. Чудесно! Сейчас мы с вами будем их дегустировать. Снимайте скорее пальто. Вот здесь можно его повесить.
– Может быть, не надо? Я, знаете ли, оделся для прогулки и вот это ещё, – он показал на свои мокрые зимние сапоги. – И вообще, столько хлопот.
Хотел ещё добавить, что неизвестно, как примут его визит её близкие, но промолчал.
– Мы сейчас всё устроим. Вот вам тапочки, там можно помыть руки, полотенце голубое. А что касается одежды, то пусть это вас не волнует. Вас никто не осудит — я живу здесь одна.
В ванной он увидел на полочке под зеркалом множество флакончиков и баночек — всего того, что так любят женщины. Всё это создавало особую атмосферу уютного жилья.
“Когда-то так было и у меня дома. Вернее, у нас, – подумал старик. – Как это было давно! Сейчас же только стакан с зубной щёткой и пастой”.
– Меня зовут Вера Петровна. Прошу меня извинить, что приглашаю вас ужинать на кухню. Садитесь сюда, ближе к свету, здесь вам будет удобно.
– Борис Соломонович, пенсионер. Восемь лет назад похоронил жену. В одиночку с переменным успехом борюсь со старостью и болезнями, – с грустной улыбкой представился старик.
– Ну вот, сейчас два советских пенсионера будут кушать гамбургеры.
Плавными движениями, не суетясь, хозяйка красиво накрыла на стол. Жаренные, ароматные гамбургеры показались старику необыкновенно вкусными. От тепла, уюта, вкусной пищи, доброжелательности хозяйки старику стало хорошо и легко, возникли давно забытые чувства спокойствия и умиротворения.
– А теперь пойдёмте в комнату, я вам включу телевизор. Сегодня должно быть что-то интересное про НЛО.
– Нет, нет, пожалуйста, не нужно телевизора. Я его и так смотрю целыми днями, – почти взмолился старик. – Давайте лучше с вами поговорим, если вы не возражаете? Немолодым людям есть, я думаю, что рассказать друг другу.
Они сели друг против друга в мягкие кресла с высокими спинками. В углу старик заметил небольшую икону.
– Вы верующая?
– Да. В детстве меня крестили, однако церковь я не посещала. Лишь после смерти мужа стала активной верующей. Религия даёт мне силу и спокойствие. Правильно сказал кто-то, что если бы Бога не было, его следовало бы выдумать. Бог нужен людям. Вера в него делает людей лучше. Особенно в наше время падения нравственности, утраты идеалов и озлобленности.
– Я атеист, но целиком согласен с вами и уважаю верующих. Уверен, эти люди не могут сотворить зла. А как его много сегодня вокруг нас! Особенно трудно нашему поколению. Оказались мифом наши идеалы. Кажется, что мы прожили жизнь зря, такую трудную, полную лишений жизнь! Это горько!
Беседа была долгой. Старик высказал многое, накопившееся за годы одиночества. Выяснились близкие взгляды и интересы.
– Жизнь не кончается, – словно подвела итог беседы Вера Петровна. - Завтра мы с вами пойдём гулять в наш Зюзинский лес. Обязательно позвоните мне.
“ Какая милая женщина, какая милая женщина! – не уставал повторять про себя старик. – В меня, одичавшего от одиночества, неустроенности быта, переполненного волнениями от того, что происходит в стране и в мире, замученного старостью и болезнями, она – Вера Петровна вселяет спокойствие, оптимизм, надежду”.
От резкого звонка в дверь вздрогнули оба.
— Это, наверное, мой сын Владимир, – проговорила Вера Петровна. – Он сегодня звонил и сказал, что заедет забрать продукты, которые я им достала, а просто так он меня особенно не жалует.
Вскоре в комнате появился довольно холёный молодой мужчина в дублёнке и пыжиковой шапке. В руках его поблескивал брелок с ключами от машины.
— Мать! Я на минуту. Сейчас повезём детей на каток, а вечером у меня презентация.
На приветствие гостя он, как показалось старику, ответил довольно холодно и тотчас удалился. Эту холодность Борис Соломонович объяснил себе тем, что сын застал в доме у матери незнакомого мужчину, зачем он здесь? Между тем в передней из-за неплотно закрытой двери были слышны голоса.
— Ну, мать, ты опять за своё! Зачем тебе этот старый жид? Ведь ты только недавно проводила свою подругу в Израиль. И я думал, что твоя дружба с евреями на этом закончится. Ну что у тебя может быть общего с ними? Из-за них, проклятых, все наши беды: и революция, и наша нищета. Везде они захватили всё. Куда ни плюнь, профессор — еврей, народный артист — еврей, писатель — еврей, художник — еврей. Что делать нам, русским людям? Ну, ничего! Большинство само уедет, а остальных мы тут к ногтю... Ты бы лучше молилась Богу за русский народ!
– Владимир, прекрати сейчас же! Всё, что ты мне говоришь — это из речей руководителей вашего общества. Ты просто, как фашист! А Бога не трогай, ведь он учит терпимости ко всем. Уходи, противно тебя видеть!
Хлопнула дверь. Вера Петровна с горящими щеками вернулась в комнату. Её гость сидел с закрытыми глазами, мертвенно бледный.
– Вам плохо...? Или, может быть, вы слышали? Это ужасно! Я растила его одна и не справилась. Он бездарь, неудавшийся литератор — теперь ищет виновных в своих неудачах. Ещё связался с этой “Памятью”. Мне стыдно и больно за него. Такие подонки позорят наш народ, нашу русскую интеллигенцию. Простите ещё раз, простите...
– Да, я слышал, уж так получилось. У меня тоже был сын, единственный, способный мальчик. После окончания института он мог остаться в Москве, но решил сначала по-настоящему столкнуться с жизнью. Поехал на БАМ. Там погиб, защищая молодого парнишку татарина от пьяных хулиганов. Жена не перенесла этого и вскоре умерла. Сам я еврей на три четверти. У моей мамы отец был русский. Она еврейского языка не знала. У нас в доме на идиш не говорили и я его не знаю. Синагогу я не посещаю, национальных обычаев не придерживаюсь. Я еврей лишь по паспорту. Воспитан на русской литературе. На фронте я защищал от фашизма все народы России, в том числе и русский народ. Был тяжело ранен. Едва выжил. Здесь моя Родина. Здесь могилы моих предков, моей жены, моего сына. Что плохого сделали евреи, в том числе вашему сыну и таким, как он? Страшно слышать то, что только что довелось услышать! Конечно, для меня не новость такие настроения. Читал об этом в газетах, но так — почти в лицо — впервые.
— Вы не должны этого слушать и воспринимать. Это кучка. Паршивая овца не портит стадо. Большинство осуждает этих фашиствующих “мальчиков”. Успокойтесь. Сейчас чайку попьём...
— Нет. Спасибо. Я засиделся. Ещё несколько минут назад мне казалось, что жизнь не кончается, ещё есть надежда на какие-то светлые мгновения. Но сейчас понимаю, что эта надежда — призрак.
Когда до дома оставалось шагов триста, у старика возникла резкая боль в груди. Долго, слишком долго он открывал дрожащими пальцами тюбик с нитроглицерином. А счёт шел уже на секунды. Легче не становилось. Неловко поджав ноги, старик опустился на снег. На узкой дорожке между домами в эти часы не было прохожих. А если бы и были, то подумали — пьяный. Но, если бы и вызвали “скорую”, было бы уже поздно.
Старик понимал, что это последние минуты. Он давно ждал их, по-своему готовился. Но как ни готовься, это бывает всегда неожиданно. В его голове за считанные мгновения промелькнула вся жизнь: детство, родители, школа, институт, работа, фронт, опять работа, семья, одинокая старость. С каждым кадром угасала жизнь. Вот последний кадр. То, что было самым последним на долгом жизненном пути: милая русская женщина, расстилающая скатерть, украшенную крупными яркими цветами.
1995 г.
ЕСТЬ ИДЕЯ
Иосиф учился в школе неважно. И не потому, что не хватало способностей. Просто не хотелось учиться. Любил погонять мяч, в кино сходить или пошататься с ребятами. Был он мастак придумывать разные шалости. Родителей много раз вызывали в школу. Бабушка часто повторяла:
– Ой, Ося! Будешь плохо учиться, станешь сапожником.
И вот накаркала. После седьмого класса он ушел из школы. Поступил в техникум лёгкой промышленности. Как раз к началу перестройки имел диплом по специальности “Технология изготовления обуви”. Светила работа помощника мастера на обувной фабрике. Однако, взвесив всё за и против, Иосиф подался в сапожники. Имея определённый теоретический багаж, он быстро овладел ремеслом и скоро стал ведущим мастером в маленькой сапожной мастерской на одной из московских улиц.