“Поживу так в свое удовольствие и, даже если всё будет складываться лучшим образом,всё равно сделаю ей ручкой. Рано ещё мне становиться на якорь. Бабы на меня пока клюют: перед его глазами промелькнули все, с кем он перезнакомился по интернету, с кем гулял и спал. Надо ещё понаслаждаться жизнью. Тем более не буду долго задерживаться в этом городке, да ещё со старухой...”
На полутёмной, безлюдной платформе к Степану подошел какой-то парень.
– Мужик, дай закурить!
– Пошел ты, некогда мне!
– Зачем обижаешь братана? – словно из-под земли выросла ещё одно тёмная фигура.
Тотчас Степан ощутил, как что-то острое упёрлось ему в грудь.
– Пошли, вякнешь, пришью!
Парни подхватили Степана под руки и пошатываясь быстро пошли в конец платформы. В тёмном углу за пакгаузами Степан получил сильный удар в солнечное сплетение, от чего охнул ивдвое согнулся. Потом били ещё долго. Когда избитый перестал стонать и шевелиться, тот, который был постарше, сказал:
– Хватит! А то окочурится. Влей ему в глотку полбутылки, но смотри, чтобы не захлебнулся. Берём деньги и документы. Бумажник оставь. И пусть здесь отдыхает.
Только через сутки Степан пришел в сознание, а ещё через сутки врачи допустили к нему следователя. Едва выговаривая слова /ему выбили несколько зубов/ он начал медленно отвечать на вопросы.
– Я приехал к женщине. Мы познакомились по интернету. В бумажнике её фото и номер телефона. Позвоните ей и за мной приедут.
– В бумажнике нет ни документов, ни денег, ни телефона. Там только фото и билет отсюда в Свердловск, который нужно закомпостировать.
– Меня избили и ограбили! – простонал Степан. – Я напишу заявление. Уверен, вы найдете бандитов.
– Это не так просто. Сейчас мы можем привлечь к ответственности только вас, как личность без документов и участника пьяной драки.
– Я не был пьяным и не ввязывался в драку!
– У нас имеется заключение медэкспертизы, что вас нашли со следами побоев в состоянии сильного алкогольного опьянения.
– Но я не ...
– Факты свидетельствуют об обратном. Это подтверждается и содержанием записки, найденной в бумажнике.
– Какая записка? Я о ней ничего не знаю!
– Вот она. Извольте. Я сейчас ее прочту:
“Степан! Это тебе за твою подлость. За твой разгульный образ жизни, пьянство, разврат. За слёзы обманутых тобою женщин, за страдание детей, не знавших отца. Это тебе также предостережение на будущее. Обходи стороной Интернет, “настоящий полковник”!”
– Это провокация! Записку мне подбросили. Я требую расследования и наказания избивших меня!
– Это трудно сделать. Записка отпечатана на стандартном принтере. Отпечатков пальцев нет. А избили вас профессионалы. Они не оставили никаких следов. В общем улик нет!
– А Интернет, фото?
– Ваша собеседница, наверняка, как и вы, назвала себя вымышленным именем. Сейчас же закрыла свой сайт на интернете. Ничего уже найти нельзя. А фото – это фотография известной польской актрисы. Как же вы её не узнали! В общем, похоже, что в этой истории самая неприглядная фигура – именно вы. Поэтому вас, как могли, проучили. Послушайте мой совет, но это не для протокола. Не пишите заявлений, не ищите тех, кто с вами так обошелся. Как только придёте в себя, отправляйтесь на вокзал... и уезжайте восвояси. Иначе, боюсь, домой вы уже никогда не вернётесь. И наказать за это никого не удастся.
2005 г.
СВИДАНИЕ С ПРОШЛЫМ
– Сколько времени займёт путь до Твери?
– Полагаю, Леопольд Янович, часа два, два с половиной, если всё будет нормально.
– Хорошо. Думаю, что два часа дороги меня не очень измотают. Готовь на пятницу машину. За мной заедешь в 12.30.
– А как насчёт охраны?
– Не надо охраны. Да, кстати, поедем не на “Мерседесе,” а на “Волге,” чтобы не привлекать внимание, и захвати карту Твери.
– Я понял, но доктор...
– Никаких “но”, Миша, и вообще, чтоб об этом никто не знал.
– Хорошо, как скажете.
Машина мягко катила по Ленинградскому шоссе на север от столицы. Была середина мая, и недавно народившаяся светло-зелёная, свежая листва радовала глаз Лисовскому. Немного насладившись этим буйством зелени, он вскоре задремал и проснулся, когда его потревожил шофёр.
– Леопольд Янович! Подъезжаем, куда дальше?
– Вот адрес, дорогу посмотри на карте.
Они простояли несколько минут на обочине дороги, пока Миша изучал карту.
– Всё в порядке! Нашел, но это почти на самой окраине и довольно далеко.
– Поехали!
Они остановились около небольшого двухэтажного дома дореволюционной постройки. Вид этого давно не ремонтированного строения не внушал доверия. Удивлённый шофёр спросил:
– Адрес вроде бы этот, но неужели вам сюда?
Лисовский некоторое время напряженно всматривался, пока, наконец, не ответил:
– Да, мне сюда. Ты поезжай и найди гостиницу. Возможно, придётся здесь заночевать. Я свяжусь с тобой по мобильнику. Тогда возьмёшь номер на двоих, но на свое имя. Я не хочу, чтобы обо мне здесь знали.
– Как?! Вы будете спать со мной в одной комнате?
– Не переживай и жди моего звонка. Ну, я пошел.
Лисовский не без труда с помощью Миши выбрался из машины и, опираясь на палку, медленно направился к входной двери, ведущей на второй этаж. Дверь оказалась открытой, и он стал медленно подниматься по скрипучим ступеням плохо освещённой лестницы.
Преодолеть даже один марш было для Лисовского тяжелой работой, поэтому он довольно долго стоял, чтобы отдышаться, прежде чем нажал кнопку звонка.
Прошло некоторое время, прежде чем дверь открылась. Лисовский сразу узнал Машу. Хотя прошло так много лет, ему показалось, что она почти не изменилась, разве что немного пополнела, да волосы стали совсем седыми. А вот глаза, большие, карие, которые могли выразить так много, не изменились и смотрели на него с изумлением.
– Ты???!!! Что с тобой случилось?
– Я болен, мне осталось немного. Вот приехал с вами попрощаться.
– Кати нет дома. Она скоро вернётся из музыкальной школы, где преподаёт. Но как такое могло случиться с тобой, такой известной личностью? Как это допустили врачи?
– Они обнаружили болезнь слишком поздно. Видимо, виноват я сам – я никогда не любил к ним обращаться. Я никого не виню. Сейчас мне советуют провести оставшиеся месяцы где-нибудь в горах Швейцарии, возможно, Австрии или на каком-нибудь курорте типа Баден-Баден. Это, может быть, продлит мою жизнь немного. Вот перед отъездом я решил проститься. – Лисовский виновато улыбнулся. – Ты не будешь возражать, если я сяду?
– Конечно, нет, – Маша придвинула ему стул.
Лисовский тяжело опустился на него, снял шляпу и размотал толстый шарф на шее.
“Боже мой! Сколько лет я здесь не был?!” – подумал Лисовский, осматриваясь вокруг, с нетерпением выискивая знакомые предметы.
За этим занятием застала его Катя. Она тоже не сразу узнала Лисовского.
– Отец!? Что с тобой случилось? Полгода назад я видела тебя по телевизору. С того момента ты страшно похудел. И чем мы обязаны этому визиту?
– Он очень болен и уезжает за рубеж, как считает, навсегда, пришел проститься, – вмешалась Маша.
– Катя! – тяжело дыша начал Лисовский. – Ты вправе попросить меня немедленно уйти, но я очень прошу выслушать меня, – он вытер платком потный лоб и продолжил. – Я пришел не каяться или просить прощения. Тому, что я сделал много лет назад, нет прощения! Ты выросла без отца, без его заботы и внимания. Та редкая переписка, которая была между нами, конечно, ни в коей степени не могла заменить тебе отца. Жизнь твоей матери, которая достойна лучшего, была разбита, поэтому смешно говорить о прощении. Сейчас постарайся понять меня, не как твоего отца, а просто как человека, которому скоро суждено уйти, – Лисовский сделал паузу, чтобы отдышаться. – Видимо, так уж создан человек, что перед тем как ему суждено покинуть этот мир, он каким-то образом стремится приблизиться к своим корням, вспомнить всё то, что связано с его родителями, детством, юностью, началом самостоятельной жизни. У меня из всего этого остались только твоя мама и ты. И ещё этот старый дом, который когда-то был свидетелем и хранителем нашей с твоей мамой любви, твоего рождения, начала моего творчества. Поэтому я не мог не повидать вас – это стало для меня насущной необходимостью, навязчивой идеей.
– Конечно, судьба была к нам немилосердна, лишив меня мужа, Катю отца. Да, ты помогал нам, очень помогал нам материально всю жизнь. Это было с твоей стороны порядочно, но, увы, – это лишь малая часть того, что нужно покинутой женщине и её ребёнку. Однако к чему теперь об этом говорить? Сейчас меня больше всего волнует Катя, которая к 50-ти годам так и не сумела устроить свою личную жизнь.
– Мама, не надо об этом!
“И тут, наверное, тоже моя вина, – подумал Лисовский. - Будь я с ними, все могло быть иначе”.
– Кто я, чтобы судить тебя, отец? Бог будет тебе судьёй и учтёт и наши с мамой переживания, и то, что ты, благодаря своему таланту, создал для людей. Те минуты счастья, которые пережили миллионы людей, слушая рождённую тобой замечательную музыку. Господь всё взвесит и вынесет свой приговор.
– Спасибо, Катя, за твои слова. Мне важно было их услышать.
– Несколько лет назад мы прочли в газетах, что ты расстался со своей последней женой? Кто же сейчас ухаживает за тобой?
– Да, она осела в Лондоне. Не вынесла моих постоянных скитаний – полжизни в салонах самолётов. Но наш разрыв, как это ни покажется странным, удивительным образом положительно сказался на моём творчестве. С тех пор я написал симфонию, два квартета, еще кое-что и, наконец, оперу. Премьера её состоялась не так давно в Вене и получила хорошие отзывы зрителей и критики. Сейчас планируется её постановка в ряде стран, в том числе в Ла Скала и Метрополитен опера. У меня было ещё много замыслов, но...
– Надо надеяться на лучшее. Ты выздоровеешь и ещё немало создашь.
Лисовский грустно улыбнулся.
– Ты, наверное, хочешь зайти в ту комнату? – спросила Маша, заметив его взгляд, устремлённый к открытой двери кабинета.
– Да, очень!
Ивот он в той комнате, где родились самые первые звуки его первой симфонии. В этих стенах он впервые почувствовал и осознал, что способен рождать музыку.
“Просто чудо! Цел письменный стол, за которым были исписаны первые листы нотной бумаги, – бледное лицо Лисовского осветилось радостью. – И та же статуэтка на нём – бронзовая собака, молодая и сильная, встала на задние лапы и готовится к прыжку. Так же он тогда, молодой и полный энергии, готовился к своему прыжку в мир творчества и созидания, к прыжку, который, в конечном итоге, привёл его на самую вершину славы”.
– Там в коробке твой сломанный смычок, а в шкафу, вот, посмотри, – продолжала Маша, – твоя блуза, в которой ты ходил в консерваторию, и, наконец, твой костюм, который мы купили для твоего выпускного концерта. Ты помнишь?
– Ты, ты... все это сохранила? – Лисовский почувствовал, что не в силах сдержать слёз.
– Да, я сохранила всё это, но не потому, что думала о том, что это может быть одеждой будущего гения. Нет, совсем по другой причине. Просто я, я ... Теперь же я уверена, что со временем все эти вещи будут в музее и приходящие туда люди будут счастливы как бы соприкоснуться с тобой и твоей музыкой.
Лисовский сделал неловкий шаг к Маше и попытался поцеловать её руку, но, видимо, был очень взволнован и слаб. Это ему не удалось, и он чуть не упал. Женщины поддержали его.
– Извините, как я неловок, чуть не поломал цветы на подоконнике.
– Это не цветы. Здесь у нас в банках рассада помидоров. Завтра суббота, и мы должны ехать на дачу её сажать.
– Какую дачу?
– На нашу старую дачу, там в деревне. Ту, которую построил твой отец.
– Как!? Вам удалось сохранить нашу дачу? У вас не купили её новые русские? И не сожгли хулиганы?
– Да, она цела, хотя и обветшала.
– Не могу поверить! Как я рад! Сколько с ней связано воспоминаний о родителях, о детстве! Как бы я хотел её увидеть вновь! Это возможно?
– Конечно. Ты можешь поехать туда с нами.
– Боже мой! Боже мой! Я не могу прийти в себя. Я даже представить себе не мог, что она цела. Свидание с ней – это такой подарок мне! Разрешите, я сейчас позвоню моему шофёру? Миша. Мы остаёмся в Твери. Закажи номер на двоих и заезжай за мной. – Последние слова Лисовский произнёс без особого энтузиазма. Женщины переглянулись.
– Лёва, я вижу, тебе совсем не хочется ночевать в гостинице. Что, если мы постелем тебе в кабинете на твоём любимом диване, где тебе когда-то так хорошо спалось.
– Маша, Машенька...! Ты просто читаешь мои мысли. Я, я... не знаю, как тебя благодарить. Мне так нужна эта ночь в свидании с прошлым!
– Алло, Миша! Планы меняются. Можешь ночевать здесь или возвращаться домой, на твоё усмотрение, но завтра к 10:00 заезжай сюда за мной. Поедем в деревню километров за сорок.
– Как, Леопольд Янович? Вы будете ночевать в этой...
– Да, буду, и очень рад этому. До завтра.
“Видимо, болезнь начинает сказываться на его рассудке: ночевать в такой дыре и радоваться этому, жаль старика,”– рассуждал обескураженный Миша, мчась по Ленинградскому шоссе на юг по направлению к столице.
До дачи оставалось ещё несколько сот метров, а сердце Лисовского уже начало учащенно биться. Вот сейчас, за поворотом проселочной дороги покажется посеревший от времени и дождей штакетный забор и там между густых сосновых веток начнут проглядываться красные пятна черепичной крыши, а потом сам тёмно-зелёный рубленный дом с желтыми наличниками на окнах. Сколько воспоминаний связано с этим домом!
Вот причудливо изогнутая дорожка, ведущая от калитки к крыльцу мимо берёзы, посаженной родителями почти под самым окном. Их любимая берёза, дающая так много тени и единственно красующаяся своей белизной среди всегда солнечно-светлых стволов сосен. Ещё несколько шагов, и вот широкие ступени крыльца под навесом, ведущие на застеклённую террасу. Сколько раз на них сидел и играл он ещё мальчишкой! Здесь в углу у крыльца было место его верного друга велосипеда, когда он был подростком. А вот овальный обеденный стол, за которым собиралась семья и два мягких кресла: тяжёлых, громоздких, совсем не красивых, но очень удобных.
Лисовский с трудом опустился в одно из них, стараясь вспомнить ощущения комфорта, которые он испытывал, сидя в нём ранее. Но чего-то не хватало, и вдруг он почувствовал в какой-то момент сбоку касание повреждённой пружины – это было то, чего он ждал. Было поразительно, что тело, как бы минуя его сознание, запомнило эту пружину, без неё не было полноты старых ощущений.
За свою жизнь Лисовскому довелось сидеть в разных креслах: и на королевских приёмах, и в салонах “Конкорда”, и в креслах президентских номеров лучших отелей мира. Но сейчас, в этом старом кресле с поломанной пружиной, ему было хорошо, как никогда раньше. В этом доме витал дух его родителей: они очень любили его, были здесь счастливы. Так же любил этот дом и он сам.
Ещё одну ночь свидания с прошлым даровала ему судьба. По выработавшейся с годами привычке он проснулся очень рано. В широкие щели между досками ставен били яркие лучи солнца, высвечивая на дощатом полу светлые теплые полосы. Слегка шуршали ветки, и где-то совсем рядом с окном настойчиво чирикала птица. Пахло сосновым срубом.
“Совсем, как тогда в детстве, когда, проснувшись утром, я радовался наступающему дню, думал о том, что предстоит сегодня, и сердце наполнялось чувствами, которые трудно передать словами. Всё то же вокруг, но совсем другие мысли и думы”.
Лисовский тихо вышел из дома, стараясь не разбудить еще спавших женщин.
Медленно прошел по дорожке и присел на скамейку, обращенную лицом к дому. Перед ним была клумба, на которой только начали появляться первые ростки цветов, тонкие и беззащитные. Но уже зеленели первые листья на лозах плюща, обвивающих террасу. От дома и сосен легли резкие тени. На колено Лисовскому села пёстрая бабочка, словно демонстрируя красоту своего наряда.
Здесь, как и внутри дома, было всё то же, что и много лет назад, как-будто застыло время. В какой-то момент Лисовскому показалось, что вот сейчас на террасе приоткроется дверь и на порог выйдет его мать со стаканом молока в руке и позовет его к завтраку.
“Господи! Как мне здесь хорошо в этой атмосфере прошлого, как мне это все нужно, чтобы поддержать меня в том, что неизбежно предстоит. Нет! Я не поеду в Швейцарию! Никуда не поеду. Останусь здесь до конца. И когда осенью опадут листья, увянет трава и уйдёт тепло, вместе с ними уйду и я”, – решил Лисовский.