А в голове Лисовского, вне зависимости от его воли, уже начала рождаться музыка. Какие-то первые ноты, фразы, аккорды – всё это складывалось, создавая первые штрихи мелодии. Наверное, никто и никогда не объяснит, как рождается музыка, как из ничего вдруг где-то в сердце, в мозгу человека возникает то сладостное для ушей тысяч, что тревожит, зовёт, волнует, радует, но никогда не оставляет равнодушным.
Лисовский не думал, что ему будет суждено ещё раз пережить эти ни с чем не сравнимые, волнующие минуты радости творчества. “Пожалуй, я мог бы написать Реквием, – подумал Лисовский, – если бы только хватило сил”.
* * *
Осенью того же года в газетах многих стран мира появилось печальное сообщение. Вот что писала одна из них:
“Всё культурное человечество понесло невосполнимую утрату. На днях в России в Тверской области в сельской глуши в доме своих покойных родителей скончался выдающийся композитор и музыкант современности Леопольд Лисовский.
Уже будучи смертельно больным, он написал свое последнее и, может быть, самое гениальное произведение – Реквием, которое поражает с одной стороны красотой гармонии, с другой – глубиной раскрытия темы извечной борьбы жизни и смерти и трагедии утраты.
2002 г.
НАШИ В ИММИГРАЦИИ
ЧЕТЫРЕ МИНУТЫ, КОТОРЫЕ РЕШИЛИ ВСЁ
Путешествие заканчивалось. Это стало очевидно, когда пароход подошёл к устью Гудзона и по правому борту чуть означились контуры Сигейта. Хотя из-за пелены мелкого дождя не был виден высокий берег Нью-Джерси, всё же было ясно, что пароход уходит от большой воды. Качка заметно уменьшилась, не так резок стал ветер. Однако профессор не знал, что предстоит ещё целый час движения корабля вверх по Гудзону мимо статуи Свободы, а затем острова Гавернер к причалам Ист-ривер.
Глядя на эту нечётко различимую южную оконечность Бруклина, профессор думал о том, что к счастью завершается этот долгий и изнурительный путь из Европы в Америку. Он вконец измотал его жену, плохо переносящую качку. Кутаясь в свою тёплую меховую шубу от ноябрьской прохлады и сырости, он не мог не думать о том, что ждёт их, двоих пожилых людей в Америке. В этой ранее столь далёкой и неизвестной стране у них не было ни родственников, ни друзей. То, что следовало бежать из России от большевиков, два года назад совершивших октябрьский переворот, не было сомнения. Уж очень много интеллигенции пострадало за это короткое время. Вся жизнь встала как бы с ног на голову. Впереди маячили мрачные перспективы, ибо к власти пришли разрушители культуры, нравственных устоев и идеалов. Но правилен ли окончательный выбор в пользу Америки?
Полгода они мотались по Европе, измученной мировой войной, и профессор пришел к выводу, что его технические знания сейчас здесь никому не нужны. Европа была в состоянии политической нестабильности и экономического оцепенения. Из Америки же, избежавшей войны, доходили сведения о размахе строительства городских дорог, развития промышленности и энергетики. Это и оказалось решающим в вопросе: куда ехать.
Профессор поселился вблизи Даунтауна, где-то на границе Сохо и Гринвич-виллидж на тихой улице в маленькой квартирке с одной спальней. Двух- и трёхэтажные дома с фигурными решётками на окнах, многочисленные маленькие кафе и крошечные островки скверов напоминали жене профессора столь полюбившийся ей Париж. Несмотря на нелучшее для Нью-Йорка время года, они много гуляли. С каждым разом всё больше удалялись от дома, знакомясь с новыми местами, всё лучше узнавая этот многоликий, полный контрастов город.
Знакомясь с городом, с его архитектурными памятниками, культурой, любуясь Гудзоном, профессор не переставал думать об их с женой будущем. С первых же дней пребывания в Америке он начал посылать свои резюме в различные фирмы. Профессор полагал, что им могут заинтересоваться как специалистом по расчёту и конструированию металлоконструкций, имеющим большой опыт практической и педагогической деятельности. Его имя было довольно хорошо известно в научно-инженерных кругах России и Европы, и он надеялся, что в какой-то мере и в Америке. Рассчитывал, что это будет способствовать его быстрому возврату к трудовой деятельности, без которой он скучал. Поседевшие борода и усы несколько старили профессора. На самом деле он только подбирался к 60-ти годам и чувствовал себя способным ещё много и долго трудиться.
За полгода жизни в Европе без работы не столь значительные накопления профессора сильно поубавились, и здесь в Америке они продолжали стремительно уменьшаться. Несколько раз они с женой пересматривали свой бюджет, каждый раз урезая его. Положение приближалось к катастрофическому. Было решено продать несколько драгоценностей из семейных реликвий, на что жена согласилась со слезами. Супруги стали ограничивать себя в питании. С ужасом думали о том, что случится, если кто-нибудь заболеет и потребуется врач и лекарства.
Ежедневно профессор отправлял по несколько резюме. Ответов всё не было. В один из январских дней он продал практически за бесценок свои карманные золотые часы на массивной золотой цепочке. Часы были подарены ему на 50-летие сотрудниками технологического института, где он читал лекции. Часы были красивыми, с трогательной надписью. Профессор ими очень дорожил. На деньги, полученные от продажи часов, они смогли продлить ещё на две-три недели своё существование.
Часто ночами, мучаясь от бессонницы, профессор вспоминал свою прежнюю жизнь. Свой институт, где почти 30 лет преподавал, своих студентов, аспирантов, конференции, учёные советы, где он появлялся всегда подтянутым, одетым с иголочки, обязательно с белым накрахмаленным воротничком, который менялся ежедневно. Вспоминал свою творческую работу над проектами, которую он так любил. Она доставляла ему столько радости от результатов содеянного!
Вспоминалась также большая уютная квартира на Васильевском острове, обставленная старинной мебелью и милыми сердцу вещицами. Его кабинет – самая любимая комната, где он надолго оставался со своими книгами, которые он собирал всю жизнь и которыми очень дорожил. Здесь, в этой торжественной тишине, рождались новые мысли, здесь так замечательно думалось и творилось. А дача в сосновом лесу на берегу залива, которая строилась по его замыслу, где всё было так удобно, продуманно, уютно. Такое уже никогда не повторится. А он с его знаниями и умением никому не нужен в этой стране!
В конце января, когда почти совсем были потеряны надежды на лучшее, пришло приглашение на интервью в большую компанию далеко от Нью-Йорка. Читая его, профессор побледнел, жена разрыдалась.
— Я соглашусь на любую работу: инженером, техником, наконец, простым чертёжником, — сказал профессор, успокаивая жену.
Тотчас началась подготовка к отъезду. В тот же день вечером они сели в поезд, а через два дня профессор уже входил в кабинет главы компании, который изъявил желание лично с ним познакомиться.
Кабинет представлял собой большую комнату, довольно скромно обставленную. Огромный письменный стол хозяина размещался прямо напротив массивной двухстворчатой входной двери, так что входящий оказывался лицом к лицу с главой компании. Перед письменным столом стояло два кресла и маленький рабочий стол, на который посетитель мог положить свои бумаги. За спиной хозяина висел огромный портрет Джорджа Вашингтона. На стенах справа и слева от входной двери одинаковые большие почти вокзальные часы с чётким циферблатом и секундными стрелками. В какое бы кресло ни сел посетитель, прямо перед его глазами оказывались эти часы. Как понял профессор, они должны были напоминать посетителю о занятости хозяина, о необходимости сведения времени визита до минимума. Об этом, кстати, предупредил профессора и секретарь – молодой человек в строгом костюме, который проводил профессора до кабинета и открыл перед ним дверь.
– Я хочу познакомиться с вами, – обратился к профессору глава компании мистер Н., слегка пристав с кресла и протягивая ему через стол руку. Затем он жестом пригласил профессора сесть.
– Для меня многое значит личное впечатление о человеке, – пояснил он далее. – Мы получили ваше резюме. Я для начала хочу предложить вам выполнить одно поручение, связанное с проблемой, которая нас очень заботит. Идёт строительство крупного железнодорожного моста, и я хочу, чтобы вы рассмотрели проект и высказали свои замечания, замечания свежего человека. Эта работа будет вам оплачена при всех случаях: будете ли вы у нас в дальнейшем работать или нет. Я жду вас через две недели с заключением.
С этими словами мистер Н. сунул в руки профессору увесистую папку с чертежами и расчетами. На этом приём был закончен.
В гостиничном номере, где они с женой остановились, профессор ознакомился с содержанием папки. Он быстро понял, что данный ему срок не так уж велик и предстоит напряженная работа. Но это было ему в радость – он так соскучился по делу!
Четверо суток профессор не выходил из дома. Все столы, стулья и кровати в номере были завалены чертежами, расчетами, проверочными выкладками, которые профессор выполнял с помощью своей видавшей виды логарифмической линейки.
На пятые сутки профессор метеором ворвался в приёмную главы компании. Одной рукой он держал растрёпанную папку с проектом, другой придерживал спадающее с носа пенсне. Пуговицы сюртука были расстегнуты, галстук съехал в сторону. Он буквально оттолкнул преградившего ему путь секретаря, который твердил, что мистер Н. без приглашения не принимает, а в данный момент к тому же очень занят. Между тем профессор влетел в кабинет. Не обращая внимания на присутствие там посетителя, двинулся прямо к письменному столу.
Мистер Н., казалось, был удивлён появлением профессора. Тем временем профессор, не дожидаясь приглашения, устало плюхнулся в кресло и, ещё не отдышавшись, начал быстро говорить.
— Мистер Н., умоляю вас! Немедленно позвоните и дайте приказ остановить строительство моста! В расчете левой опоры шестого пролёта допущена ошибка, и опора может рухнуть в любую минуту!
Профессор буквально задыхался от волнения.
— Звоните же скорее, прошу вас!
– Успокойтесь, мой друг! Ничего страшного не произойдёт.
Мистер Н. улыбнулся профессору и отпустил с изумлением наблюдавшего эту сцену посетителя.
— Эта опора уже рухнула, – сообщил он профессору, когда за ушедшим закрылась дверь. – Слава Богу, обошлось без жертв и, Слава Богу, это случилось с другой компанией. После этого происшествия нам отдали проект на экспертизу. Десяток инженеров в течение почти месяца искали ошибку, пока её смогли обнаружить. Вы же это сделали в одиночку за четыре дня! Извините меня за этот тест, который вы выдержали на отлично. Поздравляю!
С этими словами мистер Н. встал из кресла, обошел свой огромный письменный стол, подошел к профессору и пожал ему руку.
– Вы приняты на работу в нашу компанию, – сообщил мистер Н., вернувшись на своё место.
– Спасибо, но я должен быть с вами искренен до конца, – чуть придя в себя от услышанного, заикаясь от волнения заговорил профессор. – Вы должны знать обо мне всё. Я иудейского происхождения. Но поскольку мой отец был купцом второй гильдии, я смог учиться в гимназии и Петербургском технологическом институте. Затем продолжил образование в Англии. Однако на моей родине в России из-за моей национальности мне была закрыта дорога в университет, и я не смог стать российским академиком.
Мистер Н. прервал профессора резким взмахом руки.
— Здесь в США это не имеет никакого значения. Мы ценим только талант, знания, деловитость человека. Я знаком с вашей нынешней ситуацией, – продолжил он, – и настаиваю, чтобы вы немедленно поехали и купили себе всё, что необходимо для нормальной жизни, в первую очередь, дом и автомобиль. Я советую вам выбрать для проживания Истсайд. Это тихое место в пригороде. Мне хочется, чтобы сегодня ночью вы хорошо выспались в своей кровати, так как завтра в 8.00 часов я жду вас на работе в хорошей форме. Вот вам чек в качестве аванса вашей будущей зарплаты. До свидания!
У профессора помутилось в глазах от цифры со множеством нулей на протянутом ему чеке. Прощаясь, он взглянул на вокзальные часы на стене кабинета. Беседа, решившая его судьбу на долгие годы, длилась всего 3 минуты 47 секунд.
1998 г.
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В АМЕРИКЕ
Было решено, что семья на пару дней задержится в Нью-Йорке перед вылетом в Джоржию. Там в Атланте уже несколько лет жила сестра Розы, которая и вызвала их в Америку.
На две ночи, после прибытия в аэропорт имени Дж. Кеннеди, семью приютила одинокая подруга Розы, проживающая в небольшой квартире в Бруклине. Детей положили спать валетом на узкий диван в гостиной. Родители легли рядом на полу на довольно широком, но, может быть, чуть жестковатом матрасе. Измотанные перелётом, дети заснули мгновенно. Рома тоже вроде задремал, но вскоре проснулся, ощутив на себе взгляд Розы.
– Ты что? Почему не спишь? – Роза прижалась к мужу.
– Скажи мне честно: тебе верится, что мы уже в Америке? Что кончилась, наконец, кошмарная жизнь в России, позади все эти интервью в посольстве, в ОВИРе, все эти жуткие хлопоты, переезды, перелёт через океан и завтра мы увидим Нью-Йорк, Манхэттен? Увидим этот самый прекрасный город в мире, его негласную столицу!
– Да, сбылось то, о чём мы так мечтали! Просто не верится! А теперь спи, завтра у нас такой интересный день, – Рома обнял жену и стал нежно её убаюкивать, словно ребёнка.
Утром все проснулись рано. Даже малышей не пришлось будить.
— Мы едем в Манхэттен! Мы едем в Манхэттен! – щебетали они, с трудом произнося незнакомое название.
Видимо, взволнованно-радостное настроение родителей передалось и им. Вся семья надела самое лучшее из одежды, что было у них, и это придавало предстоящему событию дополнительную торжественность. Гостеприимная хозяйка убежала на работу ещё раньше их, оставив схему сабвея, карту Манхэттена и не забыв дать несколько наставлений.
И вот Манхэттен, знакомство с которым они начали с Даунтауна. Какой прекрасный вид открылся им от набережной Баттэри-парка на необъятную ширь Гудзона, принявшего в свои объятия Ист-ривер. Вот впереди маленький островок и на нём знакомая всем людям земли и давно ставшая символом США — статуя Свободы. Чуть правее – остров Эллис со зданием таможни, через которую в свое время прошли миллионы иммигрантов. Левее – остров Гавернер с остатками старого форта, гарнизон которого когда-то защищал Нью-Йорк от вторжения с океана. Всё это было очень интересно, но всё это было лишь прелюдией к знакомству с тем, что не может не потрясать, — с чудом, созданным руками человека.
Вот вы поворачиваетесь на 180 градусов и перед вами стена небоскрёбов. Гиганты, отличающиеся высотой, архитектурой, цветом, выглядывают друг из-за друга красуясь и маня взор. Эти исполины, эти колоссы из бетона, стекла, металла и пластика изумляют и переполняют сердце восхищением и гордостью за род человеческий, который сумел их создать.
Сколько вопросов посыпалось от детей, на которые родители не могли дать исчерпывающих ответов! Потом они подошли к знаменитым близнецам, стоя вблизи которых невозможно увидеть верхнего этажа, как бы ты ни задирал голову. Довольно много времени они провели в очереди, чтобы подняться на крышу здания. Поразило, что внутри такого гигантского сооружения был огромный зал без внутренних опор. На чём же держатся эти сто с лишним этажей? Скоростной лифт в мгновение домчал их до 107 этажа, а оттуда по лестнице они поднялись на крышу. На их счастье была прекрасная, солнечная погода и с этой высоты, значительно превышающей птичий полёт, им открылась гигантская, простирающаяся на несколько десятков миль панорама. И действительно они увидели: Бруклин за Ист-ривер, примыкающий к нему Квинс и почти неразличимый где-то на севере Лонг-Айленд; на востоке Сигейт – жилой район в устье Гудзона; тонкую полосу полуострова Фарраковей, протянувшуюся вдоль восточных оконечностей Бруклина и бескрайнюю даль Атлантического океана за ним. Совсем маленькой казалась отсюда статуя Свободы. Зато четко просматривались элегантные контуры парящего над Гудзоном Верразано-бридж, соединяющего Бруклин и Стэтен-Айленд. На юге хорошо были видны близлежащие районы Нью-Джерси с самолётами, взлетающими из аэропорта Нью-Арк. А на западе, как на ладони Манхэттен. Здание ООН на берегу Ист-ривер и, конечно, самый красивый небоскрёб Нью-Йорка, а может быть, и мира - 102-этажный Эмпайр-Стейт билдинг.