— Смерть! — подумалъ онъ: — идетъ, подвигается тихими, м
ѣ
рными шагами и все, все блѣ
днѣ
етъ, всѣ
радости изчезаютъ и въ замѣ
нъ мелкихъ многихъ радостей открывается что-то одно цѣ
лое, блестящее и громадное.— Туда, туда. Скор
ѣ
е надо. Сколько тутъ нужно помнить, дѣ
лать, сколько нужно знать вещей, а я ничего не знаю. И чтожъ, хоть я и счастливъ? Меня любятъ, я люблю, никто мнѣ
не вредитъ, я никому не врежу, но туда, туда. Нѣ
тъ и не можетъ быть здѣ
сь того счастья, которое я могу перенести и которое я знаю, нѣ
тъ этаго счастія ни у кого. А немножко меньше, немножко больше, развѣ
не все равно. Все на такое короткое время. Не то что-то на этомъ свѣ
тѣ
, не то, совсѣ
мъ не то, что надо. Вотъ тамъ, въ Италіи, на берегу моря, гдѣ
апельсины и гдѣ
она моя и я наслаждаюсь ею. Будетъ это время, даже оно теперь начинаетъ быть, я чувствую. Идетъ, идетъ что-то, ужъ близко. Смерть, можетъ быть... тѣ
мъ лучше. Иди! Вотъ она! — Больше онъ ничего не думалъ и не чувствовалъ. Это была не смерть, а сладкой спокойный сонъ, который далъ ему на время лучшее благо міра — полное забвенье.52Гр. Л. Н. Толстой.
5 Октября
Ясная Поляна.
————
ТРИ СМЕРТИ.
* № 1
Федька былъ боленъ 3-й м
ѣ
сяцъ, — нутренность, какъ онъ говорилъ. Въ чемъ состояла эта болѣ
знь, не знали ни его братъ, ни племянникъ, ни фельшеръ, которому показывали больнаго, ни самъ больной. Впрочемъ больной и не желалъ знать этаго. Онъ зналъ и говорилъ, что смерть его пришла и ничего больше. <Недавно еще онъ былъ мужикъ сильный, веселый,ѣ
здилъ на курьерскихъ, пѣ
валъ пѣ
сни и любилъ выпить. Теперь второй мѣ
сяцъ онъ не слѣ
залъ съ печи, изрѣ
дка стоналъ, просилъ испить и твердилъ несвязныя молитвы.> — Третьяго дня его причащали.* № 2
Мужъ сид
ѣ
лъ одинъ въ своей комнатѣ
и молчалъ, кузина сидѣ
ла подлѣ
него и молчала. Они искали и не находили, что бы сказать другъ другу, а чувствовали потребность сказать что нибудь. Одна свѣ
чка горѣ
ла.— Извините меня, мой другъ, — сказала кузина, — когда она еще была здорова (кузина вздохнула, мужъ тоже: онъ началъ обдумывать новый образъ жизни безъ жены, и ему пом
ѣ
шали), вамъ тяжело, но что жъ дѣ
лать? Она говорила, что желала бы покоиться съ матерью въ Щербинкахъ. Не отвезете ли вы ее, исполните ея послѣ
днее желанье. Расходы, разумѣ
ется, не остановятъ васъ въ такомъ важномъ дѣ
лѣ
.— Отчего она сказала: посл
ѣ
днее желанье, когда сама говоритъ, что давнишнее, и, вѣ
рно, сама выдумала, — подумалъ мужъ. — Расходы однако будутъ не очень большіе, рублей 200, — еще подумалъ онъ.— Ахъ мой другъ, я счастливъ сд
ѣ
лать все, что могу, для ея памяти, — сказалъ онъ, — только, право, я не могу самъ ничѣ
мъ этимъ распорядиться. Я такъ разстроенъ.— Ахъ, это понятно, мой другъ.
* № 3
Надъ могилой госпожи стоитъ кирпичная часовня, и священникъ въ риз
ѣ
кадитъ тамъ и поетъ тамъ вѣ
чную память paби Бож[ьей]. Надъ могилой дяди Хведора растетъ густая трава изъ-подъ камня и, кажется, хотѣ
ла сдвинуть. Такая же трава растетъ около часовни, и та, и другая каждый годъ засыхаетъ, засыпается снѣ
гомъ и обновляется, каждый день всходитъ солнце и свѣ
титъ <на могилу> и на часовню, и на камень дяди Хведора. И никто не знаетъ, что сдѣ
лалось съ Ширкин[ской] госпожой и съ д[ядей]Ѳ
[едоромъ]. <Одинъ разъ жена дяди Хведора пришла съѣ
сть лепешку на его могилѣ
, и лепешка была вкусна, и крохи падали на густую темно зеленую росистую траву, и солнце свѣ
тило ярко, и колоколъ гудѣ
лъ громко, и народъ шелъ изъ церкви весело, и Богъ [не] нарадовался, глядя на міръ свой, а подь землей Богъ знаетъ что оставалось отъ дяди Хведора>.53————
СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ.
* № 1 (I ред.).
Разъ я встала раньше обыкновеннаго, мартовское солнышко св
ѣ
тило ярко сквозь бѣ
лыя занавѣ
ски моей комнатки, и мнѣ
стало отчего-то повеселѣ
е. Мнѣ
даже стыдно стало своей апатіи, я помолилась Богу, какъ давно не молилась, одѣ
лась въ любимое свое счастливое сѣ
ренькое платье, <посмотрѣ
лась въ зеркало> и пошла внизъ совсѣ
мъ другимъ человѣ
комъ, чѣ
мъ наканунѣ
. Внизу въ гостиной за самоваромъ мнѣ
показалось еще свѣ
тлѣ
е и радостнѣ
е. Я растормошила Машу, защекотала Соню, задала ей урокъ, собрала свои давно нетроганные бумаги, <записала свой дневникъ, проиграла всѣ
этюды>, разыграла новую сонату и потащила всѣ
хъ гулять до большой дороги. На дворѣ
такъ и пахло весной, и весну же мы принесли домой на своихъ платьяхъ и лицахъ.— Слышала: Сережа прі
ѣ
халъ! — прокричала мнѣ
Маша: — присылалъ спросить о насъ и хотѣ
лъ пріѣ
хать обѣ
дать.— Такъ и есть, — подумала я, — нынче веселый день.
Мн
ѣ
нужно было нынче новое лицо, а Сережа былъ и новое лицо, и человѣ
къ, котораго я привыкла любить <и уважать, какъ отца или дядю>. Сережа былъ именно тотъ опекунъ, котораго мы ждали. Онъ былъ близкой сосѣ
дъ нашъ и другъ покойнаго отца, хотя и гораздо моложе его. Какъ встарину папа звалъ его Сережей, такъ онъ и остался для насъ Сережей, когда мы говорили про него. Всѣ
въ домѣ
отъ няни до Сони обожали его. Соня родилаcь при немъ и была его крестницей; меня же онъ засталъ 8-лѣ
тней дѣ
вочкой, цѣ
ловалъ, дразнилъ и называлъ ты, <Лизанька и фіялочка. Онъ находилъ, что я похожа лицомъ на фіалку.> Только 3 года тому назадъ онъ, заѣ
хавъ къ намъ ужъ послѣ
отца, поцѣ
ловалъ у меня руку и сталъ говорить вы.* № 2 (I ред.)
Я до т
ѣ
хъ поръ смотрѣ
ла по дорогѣ
, пока не только скрылась его фигура, но и затихъ топотъ его лошади, потомъ побѣ
жала на верхъ и опять стала смотрѣ
ть въ окно и въ росистомъ туманѣ
видѣ
ла все, что хотѣ
ла видѣ
ть. <Мы не спали съ Машей до трехъ часовъ утра и все говорили о немъ. Она тоже страстно любила его и говорила, что нѣ
тъ подобнаго ему человѣ
ка на свѣ
тѣ
. Отлично жить на свѣ
тѣ
! Да, тогда отлично было жить на свѣ
тѣ
....> Онъ пріѣ
халъ на другой день, на третій день, и когда онъ день не пріѣ
зжалъ, то я чувствовала, что жизнь моя какъ будто останавливалась, и я находила, что онъ дурно поступает со мною. Наши отношенья продолжали быть тѣ
же, почти родственныя; онъ распрашивалъ меня, я какъ будто исповедывалась ему, почему-то чувствуя необходимость во всемъ съ трудомъ искренно признаваться ему. Большая часть моихъ вкусовъ и привычекъ не нравились ему. <Я любила сосѣ
дей, наряды, свѣ
тъ, котораго не видала, любила изящество, внѣ
шность, аристократизмъ, онъ презиралъ все это.> Онъ видѣ
лъ въ нихъ зачатки барышни. — И стоило ему показать движеньемъ брови, взглядомъ, что ему не нравится то, что я говорю, сдѣ
лать свою особенную, жалкую, чуть-чуть презрительную мину, какъ мнѣ
казалось, что я уже не люблю того, что я любила. Когда онъ говорилъ, говорилъ, какъ онъ умѣ
лъ говорить, — увлекательно, просто и горячо, мнѣ
казалось, что я знала прежде все то, что онъ скажетъ. Только послѣ
<передумывая> я замѣ
чала на себѣ
, какую перемѣ
ну во всей моей жизни производили его слова. Я удивлялась, отчего вдругъ въ эти три мѣ
сяца я <перестала любить, что любила, начинала любить новое> и на Машу, на нашихъ людей, на Соню и на все стала смотрѣ
ть другими глазами. — Прежде книги, которыя я читала, были для меня такъ, препровожденіемъ времени, средствомъ убивать скуку, съ нимъ же, когда мы читали вмѣ
стѣ
, или онъ говорилъ, чтобъ я прочла то-то и то-то, я стала понимать, что это одно изъ лучшихъ наслажденій. Прежде Соня, уроки ей было для меня тяжелой обязанностью, онъ посидѣ
лъ разъ со мной за урокомъ, и уроки сдѣ
лались для меня радостью. Учить <хорошо, основательно> музыкальныя пьесы было прежде для меня рѣ
шительно невозможно; но когда я знала, что онъ будетъ слышать ихъ и радоваться и похвалитъ, можетъ быть, что съ нимъ рѣ
дко случалось, я играла по 40 разъ сряду одинъ пассажъ, и Маша выходила изъ себя, а мнѣ
все не скучно было. Я сама удивлялась, какъ совсѣ
мъ <иначе, лучше я стала фразировать> другою становилась теперь та музыка, которую я играла прежде. Маша стала для меня другимъ человѣ
комъ. Я только теперь стала понимать, какое прекрасное, любящее и преданное это было созданье, и какъ оно могло бы быть совсѣ
мъ не тѣ
мъ, чѣ
мъ оно было для насъ. Онъ же научилъ меня смотрѣ
ть на нашихъ людей, на дѣ
вушекъ, на мужиковъ, на дворовыхъ, какъ на людей, хорошихъ или дурныхъ, счастливыхъ или несчастныхъ самихъ для себя, не по одному тому, какъ они нужны или полезны для насъ. Смѣ
шно сказать, а прежде эти люди, и хорошіе люди, среди которыхъ я жила, были больше чужіе для меня, чѣ
мъ люди, которыхъ я никогда не видела. Да и не одно это; онъ открылъ для меня цѣ
лую жизнь счастья, не измѣ
нивъ моей жизни и ничего не прибавивъ кромѣ
себя къ каждому впечатлѣ
нію. И все это онъ открывал мнѣ
, нетолько не поучая меня, но, я замѣ
чала, постоянно сдерживая себя и, казалось, невольно. Все то же года было вокругъ меня, и я ничего не замѣ
чала, а только стоило ему придти, что[бы] все это вокругъ меня заговорило и наперерывъ запросилось въ душу, наполняя ее счастіемъ.54 Часто въ это л
ѣ
то я приходила на верхъ въ свою комнату, ложилась на постель противъ Маши, и какая-то тревога счастья обхватывала меня. Я не могла засыпать, перебиралась къ бѣ
дной Машѣ
, обнимала, цѣ
ловала ее толстую, пухлую шею и говорила ей, что я совершенно счастлива. И она, бедняжка, тоже увѣ
ряла, что она совершенно счастлива, и въ глазахъ ея, глядѣ
вшихъ на меня, мнѣ
казалось, что точно свѣ
тилось счастье. Потомъ она притворялась сердитой, прогоняла меня и засыпала, а я до зари сидѣ
ла на постелѣ
и переби[ра]ла все то, чѣ
мъ я такъ счастлива. И не было конца причінамъ счастья, и къ каждому изъ моихъ счастій примѣ
шивался онъ или его слово, или его мысль. Иногда я вставала и молилась. Молилась такъ, какъ ужъ больше никогда не молилась. И въ комнаткѣ
было тихо, только Маша дышала, и я поворачивалась; и двери и занавѣ
ски были закрыты, и мнѣ
не хотѣ
лось выходить изъ этой комнатки, не хотѣ
лось, чтобы приходило утро, не хотѣ
лось, чтобы разлетѣ
лась эта моя душевная атмосфера, окружавшая меня. — Мнѣ
казалось, что мои мечты и мысли и молитвы — живыя существа, тутъ во мракѣ
живущія со мной, стоящія надо мной, летающія около моей постели. И каждая мысль была не моя, а его мысль, и каждая мечта была мечта о немъ, и въ каждомъ воспоминаніи, въ воспоминаніи того даже времени, когда я его не знала, — былъ онъ, и молитва была за него и съ нимъ. <Онъ наяву, и въ мечтаніяхъ, и во снѣ
, онъ всегда былъ со мною>. Однако я еще сама себѣ
не признавалась въ любви къ нему. Ежели бы ясно поняла, что я чувствую, я бы сказала это Машѣ
, а тогда я ей еще ничего не говорила. Я тогда еще боялась признаться себѣ
въ своемъ чувствѣ
. Я была горда. И женской инстинктъ мнѣ
говорилъ, что ежели бы я ясно сказала себѣ
, что люблю его, я бы спросила себя, любитъ ли онъ меня, и должна была бы отвѣ
тить: нѣ
тъ. Я смутно предчувствовала это и потому боялась разогнать волшебный туманъ, окружавшій меня. Притомъ мнѣ
такъ было хорошо, что я боялась всякой перемѣ
ны. Онъ всегда обращался со мной, какъ съ ребенкомъ. Хотя и старался скрывать, но я всегда чувствовала, что зa тѣ
мъ, что я понимаю, въ немъ остается еще цѣ
лый міръ, чужой для меня, въ который онъ не считаетъ нужнымъ впускать меня. Никогда почти я не могла замѣ
тить въ немъ смущенья или волненья при встрѣ
чахъ и разговорахъ со мной, которые бывали иногда такъ искренни и странны. Главное-жъ — онъ никогда не говорилъ со мной про себя. <Онъ былъ предводитель нашего уѣ
зда и> Я знала по деревенскимъ слухамъ, что кромѣ
своего хозяйства и нашего опекунства онъ занятъ какими-то дворянскими дѣ
лами, за которыя ему дѣ
лаютъ непріятности. Но всякой разъ, какъ я наводила разговоръ на эти занятія, онъ морщился своимъ особеннымъ манеромъ, какъ будто говорилъ: «полноте, пожалуйста, <болтать вздоръ и> притворяться, что вамъ можетъ быть это интересно», и переводилъ разговоръ на другой предметъ.55Потомъ, что тоже сначало обманывало меня, онъ какъ будто не любилъ или презиралъ мою красоту. — Онъ никогда не намекалъ на нее и морщился, когда при немъ называли меня хорошенькой. Напротивъ, вс
ѣ
недостатки мои онъ ясно видѣ
лъ и любилъ ими какъ будто дразнить меня. <Родинку на щекѣ
онъ называлъ мушищей и увѣ
рялъ, что усы мнѣ
скоро придется брить съ мыломъ. Красивые туалеты или куафюры новыя, которыя мнѣ
шли, казалось, возбуждали въ немъ отвращенье.> Одинъ разъ въ свои имянины я ждала его и надѣ
ла новое ярко-голубое платье, очень открытое на груди, <и красныя ленты> и перемѣ
нила прическу, зачесала волосы къ верху, что очень шло ко мнѣ
, какъ говорили Маша и дѣ
вушки. Когда онъ вошелъ и удивленно посмотрѣ
лъ на меня, я оробѣ
ла, покраснѣ
ла и умоляющимъ взглядомъ спрашивала его мнѣ
нья о себѣ
въ новомъ нарядѣ
. Должно быть, въ моихъ глазахъ онъ прочелъ другое. Онъ сдѣ
лалъ свою недовольную мину и холодно посмотрѣ
лъ на меня. Когда теперь я вспоминаю это, мнѣ
ясно, почему ему непріятно было. Деревенская безвкусная, безтактная барышня, которая начинаетъ нравиться, воображаетъ себя красавицей и побѣ
дительницей и для 2хъ сосѣ
докъ и стараго друга дома нескладно убралась всѣ
ми своими нарядами и выставила свои прелести. Весь этотъ день онъ жестоко мучалъ меня за мое голубое [платье] и новую прическу. Онъ былъ офиціально холоденъ со мной, насмѣ
шливъ и ни на одинъ волосокъ не былъ со мной иначе, чѣ
мъ съ другими. Въ цѣ
лый день я не могла вызвать отъ него ни однаго дружескаго, интимнаго слова или взгляда. Вечеромъ, когда всѣ
уѣ
хали, я сказала Машѣ
, что платье мнѣ
жметъ, и ушла на верхъ. Я сбросила противное платье, надѣ
ла лиловую кофточку, которую онъ называлъ семейно-покровской кофточкой, и, уничтоживъ съ трудомъ сдѣ
ланную утромъ прическу, зачесала волоса гладко зa уши и сошла внизъ.— A! Лизавета Александровна! здраствуйте, — сказалъ онъ, увидавъ меня, и все лицо его отъ бороды до лба просіяло той милой, дружески-спокойной улыбкой. — Наконецъ-то удалось увидать васъ. Такъ-то лучше.
— Разв
ѣ
вы не любите ея новую прическу? — спросила Маша. — А я нахожу, что къ ней очень идетъ.— А я ненавижу всякое фр, фр, фр! — сказалъ онъ. — Зач
ѣ
мъ? Эти барышни, что были здесь, теперь возненавидѣ
ли ее за это сизое платье <я и поговорить не смѣ
лъ цѣ
лый день>, и самой ей неловко было, да и не красиво. То ли дѣ
ло — такъ опять запахло фіялкой и Александръ Иванычемъ и всѣ
мъ хорошимъ. —Я только улыбалась и молчала. Маша вид
ѣ
ла, что я нравлюсь ему, и рѣ
шительно не понимала, что это значило. Какъ не любить, чтобы женщина, которую любишь, выказывалась въ самомъ выгодномъ свѣ
тѣ
? А я уже понимала, чего ему надо. Ему нужно было вѣ
рить, что во мнѣ
нѣ
тъ кокетства, чтобы <сильнѣ
е> любить меня, и когда я поняла это, во мнѣ
и тѣ
ни не осталось кокетства нарядовъ, причесокъ, движеній. Правда, явилось тогда во мнѣ
бѣ
лыми нитками шитое кокетство — простота, тогда, когда еще не могло быть простоты. И онъ вѣ
рилъ, что во мнѣ
не было кокетства, а были простота и воспріимчивость, которыхъ ему хотѣ
лось во мнѣ
. <Какъ часто въ это время я видѣ
ла, какъ онъ приходилъ въ восторгъ отъ своихъ собственныхъ мыслей, которыя я ему высказывала по своему, какъ онъ наивно радовался на самаго себя, видя, воображая, что радуется на меня. Однако> Женщина не можетъ перестать быть кокеткой, когда ее любятъ, не можетъ не желать поддерживать обмана, состоящаго въ томъ убѣ
жденіи, что она лучшая женщина въ мірѣ
, и я невольно обманывала его. Но и въ этомъ какъ онъ высоко поднялъ меня отъ того, что я была прежде. Какъ легче мнѣ
было и достойнѣ
е — я чувствовала — выказывать лучшія стороны своей души, чѣ
мъ тѣ
ла. Мои волосы, руки, мои привычки, какія бы онѣ
не были, хорошія или дурныя, мнѣ
казалось, что онъ всѣ
зналъ и сразу оцѣ
нилъ своимъ проницательнымъ взглядомъ, такъ что я ничего кромѣ
желанія обмана, ломанья не могла прибавить къ своей красотѣ
, душу же мою онъ не зналъ, потому что онъ любилъ ее, потому что въ то самое время она росла и развивалась, и тутъ-то я могла и обманывала его. Притомъ какъ мнѣ
легко стало, когда я ясно поняла это. Эти смущенье, стѣ
сненность движеній совсѣ
мъ изчезли во мнѣ
, какъ и въ немъ. Я чувствовала, что спереди ли, съ боку, сидя или ходя онъ видѣ
лъ меня, съ волосами кверху или книзу, — онъ зналъ всю меня <(и мнѣ
чуялось, любилъ меня какой я была) я не могла ни на одинъ волосъ крѣ
пче привязать его. Но за то> Я даже не знаю, была ли бы рада, ежели бы онъ вдругъ сказалъ мнѣ
, что у меня глаза стали лучше. Зато какъ отрадно и свѣ
тло на душѣ
становилось мнѣ
, когда пристально вглядываясь въ меня и какъ будто вытягивая глазами изъ меня ту мысль, которую ему хотѣ
лось, онъ вдругъ, выслушавъ меня, говаривалъ тронутымъ голосомъ, которому онъ старался дать шутливый тонъ: — Да, да, въ васъ есть. Вы отличная дѣ
вушка, это я долженъ вамъ сказать. Вы интересная дѣ
вушка, не interessante, а интересная, [такъ] что мнѣ
хотѣ
лось бы узнать конецъ отличной вещи, которую я въ васъ читаю.