- Белый балахон и одеколон нужно вернуть в магазин, - говорит мама.
Отец не соглашается.
- Балахон вернуть можно, а вот одеколон - это вряд ли.
Ничего возвращать не собираюсь! - категорическим тоном заявляю я. - Вы ничего не понимаете в моде.
- Я тебя знаю - ты эту куртку носить не будешь?! - полувопросительно заявляет отец.
Справедливая догадка отца меня буквально взрывает.
- Откуда ты знаешь! - кричу я. - Если вам жалко денег, то так прямо и скажите.
Отец всегда был добр ко мне. Вот и на этот раз он первым меня жалеет.
- Сынок, мы ведь ничего. Если балахон нравится, носи на здоровье. И не думай, пожалуйста. Нам денег не жалко. Правда, мать?
Мама неопределенно хмыкает. Борис улыбается. Сестра отворачивается. Меня всего трясет.
- Никогда, слышите, никогда больше не возьму у вас денег! Ни копейки! - провозглашаю я приговор.
Так всегда: чем справедливее родители, тем сильнее я раздражаюсь. И пока не выплесну на них всю желчь, не могу остановиться. При этом я их искренне люблю. Необъяснимый парадокс!
На этот раз я захожу слишком далеко. Обычно сдержанная мама тоже начинает меня жалеть. Жалеет она не словами (слова - прерогатива отца), а делами. Мама жарит целую сковородку мяса. С утра у меня во рту не было маковой росинки, поэтому съесть всю сковороду не составляет труда. Насытившись, немного успокаиваюсь и прихожу в себя. Пытаюсь поговорить с родителями по-доброму. Интересуюсь, как у них дела на работе. Но родители - в своем репертуаре. Они сразу начинают нести чепуху.
- Послушай, сынок, - говорит отец.
Я весь внимание, папа, - отвечаю я, предчувствуя недоброе.
- На дворе ноябрь, холодно и сыро, а ты ходишь с непокрытой головой.
Я отлично понимаю, к чему отец клонит, но начинаю валять дурака.
- Да что ты говоришь? - ерничаю я. - А я и не знал. Так, так, ну и что из этого следует?
- Как это "что"? Ты можешь простудиться, заболеть. Наконец, ты можешь окончательно облысеть.
Далась им моя лысина!
- Ну, облысею, и что дальше?
Отец уже не знает, как со мной разговаривать, и тогда я выдаю с оттенком упрека:
- Да, папа, у меня нет шапки! И ты прекрасно знаешь, что у меня нет денег. Если тебе нравится издеваться, пожалуйста, продолжай.
- Зачем ты так? Я хотел сказать, что дам тебе деньги на шапку.
Покосившись на маму, отец уточняет:
- Не сейчас, конечно. Сейчас я на мели, но на днях у меня получка. А пока носи мою шапку.
- Кроличью? - уточняет мама.
- Другой у меня нет, - напрягается отец.
- Да ей в обед сто лет. Такую он не наденет.
- Что значит "наденет, не наденет?" - сердится отец. - Неправильная постановка вопроса. Посмотри на него: три волосинки осталось.
- Послушайте, может быть, хватит?! - срываюсь я.
Если бы маленькая комната была моею, я ушел бы туда. А сейчас мне некуда деваться. Отец обнимает меня за плечи и трясет, как грушу.
- Ничего, сынок, дай только срок, купим тебе и шапку, и брюки, и целый костюм. И бог с ней, с лысиной. Я где-то читал, в мире каждый четвертый мужик - лысый. Можно сказать - болезнь века. Я всю жизнь лысым прожил, и ничего. Бабы нас не за это любят. Правда, мать?
- Мели, Емеля, твоя неделя, - сердится мама. Она женщина строгих моральных принципов и шалопутных разговоров не поощряет. Отец уходит и возвращается с шапкой-ушанкой из крашеного кролика.
- Держи, сынок. Подарок.
Часть 4. Сестра.
Длинно звонят в дверь. Открываю. На пороге улыбающийся Борис. Он жует жвачку. Его влажные губы ходят кругами, как у коровы. В глазах нездоровый блеск. От него разит водочным перегаром и ментолом.
- Тебе делать нечего? - злюсь я, - звонишь по десять раз! Здесь не глухие!
Борис вваливается в дом, как падает.
- Ох, чувачок, - тянет он, - ну и погуляли мы! Такую продуктовую палатку разбабахали - это нечто на что-то! И чего там только не было! Ну все было: и водка, и коньяк, и пиво, и креветки, и черная икра... короче, все! Только того... извини, ничего не принес. Командир, сука, после службы затащил к себе. Как были с сумками, так и пошли. А от командира, сам понимаешь, заныкать ничего нельзя. Умный, черт! Увидит, хвоста накрутит. Мы с друганами взяли того... все схавали, чтоб, значит, ни ему, ни нам ничего не досталось. Вот такие пироги с котятами, чувачок.
Борис говорит так, как будто уверен, что я должен умереть от зависти. Демонстративно ухожу, не дослушав.
Неплохо живут работники внутренних дел. На службу являются, когда хотят. На халяву жрут и пьют, да еще зарплату получают. Может, и вправду мне податься в ментовку?
Представляю, как утром на кухне мы с Борисом пьем чай. Оба в казенных трусах и майках. Чай помешиваем указательными пальцами. И вот, затянутые в форму мышиного цвета, звеня подковами, излучая запах гуталина, мы чешем на службу. Идем брать очередную торговую точку. Весело! У нас с Борисом общие заботы и общие интересы. Мы понимаем друг друга с полуслова. Мы - друзья навек и, если будет нужно, умрем друг за друга. Да... это даже не смешно!
Слышно, как в ванной пьяный Борис горланит ритуальный куплет о поручике Голицыне, которому не нужна какая-то там "ля-ля-ка". Прежде чем угомониться, он посещает кухню один раз, туалет - два. Пушечный хлопок дверью маленькой комнаты означает конец представлению. Предполагается, что после этого все живое вокруг должно ходить на цыпочках. Борис ведет растительный образ жизни. Вернувшись со службы, он в обязательном порядке выпивает вприкуску три-четыре стакана крепкого чая (как он говорит, "до первого поту") и идет спать. Примерно в полночь Борис просыпается и совершает первый набег на кухню. Он сметает все, что к этому времени ему приготовит сестра. Ближе к утру он делает вторую ходку: пьет кефир, доедает все, что еще можно съесть, посещает туалет и уже после этого беспробудно спит, пока сестра его не разбудит. Если Бориса не разбудить, он способен проспать сутки. Выходные дни отличаются от будней тем только, что Борис спит еще и днем. Он не смотрит телевизор, не слушает радио и не читает газет. О книгах я вообще молчу: он не знает, что это такое. А компьютера он боится, как маленький ребенок включенного пылесоса.
Одна радость: Борис проводит в постели так много времени, что мне не нужно прикладывать особых усилий, чтобы не видеться с ним сутками. Это обстоятельство отчасти примиряет меня с фактом его существования.
На кухню входит сестра. Она увешана сумками с едой, как новогодняя елка игрушками. Ни слова не говоря, принимается за дело: варит, жарит и парит полуночную трапезу мужу. Сделав дела, садится попить со мной чайку.
- Столько всего наготовила, поела бы сама, - подсказываю я сестре.
- А и, не хочется.
- Как живешь-можешь, сестренка?
- Живу, - односложно отвечает она и добавляет. - Борис хороший. Он не жадный. Почти все деньги мне отдает. Он талантливый, хорошо поет.
- Да, согласен. Не раз слышал. Только репертуарчик маловат: все про поручика Голицына, которому не нужна "ля-ля-ка".
Сестра изучающе смотрит на меня.
- Он и другие песни знает, - говорит она с обидой в голосе. - И на гитаре хорошо играет.
- Да что ты!
Если хочешь знать, он половину своей роты научил играть. Я ему говорю, что другие за это деньги берут, а он мне: "нельзя наживаться на искусстве".
- Так прямо и сказал? - искренне удивляюсь я.
- Не нравится он тебе? Мы тебе мешаем. Комнату твою заняли. Ничего. Недолго осталось терпеть: скоро он получит новую квартиру. Вы все тогда отдохнете.
- Не говори глупостей, - отбиваюсь я, но не могу скрыть, что эта информация меня радует.
Пытаясь увести разговор в другое русло, беру сестру за руки:
- Что ты все о Борисе да о Борисе, ну его! Расскажи-ка лучше о себе.
Сестра тяжело вздыхает и говорит:
- Мне тебя жалко.
- Здравствуйте, приехали. Это еще почему?
- Совсем плешивый стал.
Против обыкновения, грубое замечание сестры не сердит меня. Я всегда буду ей благодарен за письма, которые она писала мне в армию. Она единственная девушка в мире, писавшая мне. Помню, я делал вид, что эти письма не от сестры, а от подружки. С томным выражением я прочитывал короткие тексты "Здравствуй, как живешь? Мы живем нормально" и нарочито бережно прятал бумажку во внутренний карман кителя, напротив сердца. Сейчас это кажется смешным, а тогда все было более чем серьезно. Письма сестры давали мне право смотреть свысока на тех солдат, которым вообще никто не писал, и позволили избежать насмешек на эту болезненную для любого парня тему.
Часть 5. "Забери меня с собой ..."
От нечего делать копаюсь в семейных документах. Нахожу свою старую телефонную книжку. Пролистав от "А" до "Я", делаю неутешительный вывод: в этом мире я одинок. Мне некому даже позвонить! Разве что татарину Рафику.
Рафик гулял на моих проводах в армию. Я пригласил Рафика только из-за того, что у Шурика случилось очередное обострение болезни уха, и он не пришел. А хотелось, чтобы мои проводы были не хуже, чем у других, чтобы пришло много народу и было весело.
После небольших сомнений набираю номер телефона. Трубку берет сам Рафик. От волнения говорю путано. Рафик половину не понимает, однако соглашается встретиться со мной в шесть часов вечера у памятника Маяковскому. Кладу трубку.
Я разговаривал как мямля. Не люблю себя таким. Почему-то разволновался. Уговариваю себя успокоиться: в конце концов, Рафик не женщина. Как бы там ни было, сегодня состоится мой первый выход в свет, по-современному - тусовка.
С Рафиком мы обязательно пойдем в ресторан или кафе. Сколько раз за годы армейской службы, в минуты тоски и безысходности, я представлял свой первый поход в ресторан, знакомство с проституткой... Почему-то хотелось познакомиться именно с проституткой, и особенно меня волновал момент передачи денег.
Для встречи с Рафиком надеваю свою новую белую куртку. Не жалея, обливаюсь французской туалетной водой. На дворе - начало декабря, поэтому беру с собой в целлофановом пакете подарок отца, кроличью шапку.
Долго хожу вокруг памятника Маяковскому. Рафик прилично опаздывает. Моя первая тусовка, кажется, накрывается медным тазом. От досады исполняю куплет, подражая менту Борису:
Поручик Голицын, тра-та-та, тра-та-та,
Корнет Оболенский, налейте ля-ля,
Зачем нам, поручик, тра-та-та, тра-та-та?
Чужая ля-ля-ка нам совсем не ля-ля.
Холодно! Подхожу к высокому и плечистому молодому человеку в очках. Так же, как и я, он долго ждет кого-то.
- Не май месяц, - говорю я ему.
- Да уж! - отвечает парень.
Не знаю зачем, интересуюсь:
- Вас, случайно, не Рафиком зовут?
- Рафиком, а вас?
Называю себя и говорю:
- Привет, дружище!
Чудеса! Этот человек хоть и Рафик, но никак не может быть моим Рафиком. Мой был маленького роста, щупленький и без очков. Или я все забыл?
Мы вяло пожали друг другу руки. Ладонь у молодого человека сухая, пожатие сильное. Нет, определенно это не тот, кого я жду. У моего Рафика руки были потные.
- Очень рад, - говорю я.
- И я рад, - грустно вторит молодой человек.
- Какие планы на вечер? - спрашиваю я.
- Не знаю даже. А у вас какие?
- Тоже не знаю. Предлагайте.
Молодой человек задумывается и осторожно говорит:
- Если честно, я совсем не узнаю Вас. Наверное, вышла какая-то ошибка.
После таких слов остается одно: разбежаться в разные стороны. Одна только мысль, что мне придется возвращаться домой, туда, где спит вечно голодный Борис, а на кухне грустит его жена, где в большой комнате стоит моя раскладушка и телевизор, возле которого молчаливо сидят родители... Одна только эта мысль заставляет действовать решительно.
- Послушайте, - дрожащим голосом произношу я, - в конце концов, какая разница, знакомы мы или нет? Главное, мы здесь, и у нас свободный вечер. Давайте сходим в ресторан. У меня есть деньги.
Молодой человек молчит.
- Послушайте, - привожу я последний аргумент. - Я только что вернулся из армии. Считайте - два года отсидел в тюрьме.
Молодой человек делает едва уловимое движение назад.
- Не бойтесь, я действительно служил в армии. Два года! Честное слово. Послушайте, Рафик... Вы ведь на самом деле Рафик?
- Да, я Рафик.
- Послушай, Рафик, два года я не общался с девушками. Пойдемте в ресторан или кафе, или куда скажете, лишь бы было тепло и много девушек.
Молодой человек задумывается, снимает очки и начинает протирать кончиком шарфа.
- Извините, - говорит он. - Я, наверное, не смогу. У меня дела.
- Какие еще дела?
- Важные.
- Ну какие такие важные, конкретно? - наседаю я.
- У меня встреча с девушкой, - признается Рафик и краснеет.
- С девушкой! А у нее подруга есть?
- Есть.
- Послушайте, Рафик, будьте человеком, возьмите меня с собой! Я вам не помешаю!
Рафик смотрит, как смотрят на смертельно больного. Конечно, в моей наглой просьбе есть доля унижения. Но, в конце концов, все поступки, совершаемые по желанию, а не по необходимости, наглы по форме и унизительны по содержанию. И потом, мне ужасно не хочется возвращаться домой, а хочется познакомиться с девушкой!
- Хорошо, - сдается Рафик, - но сначала мне нужно позвонить.
- Не вопрос. Как ее зовут?
- Натали.
- Красивое имя.
Демонстрируя свою полезность, протягиваю другу деньги.
- Не нужно. У меня мобильный телефон, - отвечает Рафик.
Демонстрирую свою воспитанность: отхожу, чтобы не мешать разговору. Хожу кругами, вприпрыжку. Куртка совсем не греет, хотя сделана в Финляндии.
Уже металлические пластины моей белой курточки покрылись инеем, уже уши потеряли всякую чувствительность, а капюшон не спасает, и мне волей-неволей приходится надеть отцовскую кроличью шапку, а Рафик все никак не может убедить неведомую мне Натали выйти и выяснить какое-то недоразумение, к которому Рафик, по его словам, непричастен.
И когда казалось, что договориться им не удастся, Натали вдруг сдалась. Лицо Рафика устало светлеет. И я вспомнил эту бледную улыбку: точно так Рафик улыбался на моих проводах в армию. Да, это мой Рафик! Да, это мы с ним ходили в парашютный клуб и мы оказались в числе немногих, которых не допустили до прыжков с самолета: Рафика из-за пло-скостопия, а меня из-за давления, подскочившего, я думаю, от страха.
- Натали согласилась выйти на пять минут, - торжественно сообщает Рафик.
- Слава Богу, - говорю я. - Куда едем?
- Никуда. Она живет здесь рядом.
Рафик растерянно-счастлив. Так и должен выглядеть мужчина перед встречей с любимой женщиной.
- Кстати, а почему твою девушку зовут Натали?
- На самом деле ее зовут Наташа. Она в совершенстве владеет французским языком, - не без гордости отвечает Рафик.
- Ясно.
Часть 6. Свидание.
Подул резкий ветер, и стало еще холоднее. Рафику всё равно: его согревает любовь. А я промерз до костей, и уже хочется домой. Удерживает желание посмотреть на Натали, а также надежда на знакомство с ее подругой. Ради этого я готов окоченеть.
Натали появилась как-то сразу, неожиданно, будто вышла из тени. Она оказалась небольшого роста. У нее дряблое невыразительное лицо, доминантой которого является картофелеобразный нос, нависающий над бледными тонкими губами. И одета Натали более чем странно: на ней старушечий пуховый платок (такой платок носит моя мама), пальто зеленого цвета с воротником из драной лисы. Ко всему прочему, Натали абсолютно не накрашена. На мой взгляд, это свидетельствует о неуважении к Рафику. Отчасти и ко мне. Я разочарован и чувствую себя обманутым. Не могу понять, почему Рафик, обладатель шикарной прически, можно сказать, красавец-мужчина, выбрал уродину с лицом бабы-яги?
- Зачем звал, Рафа? У меня столько дел! Свободной минуты нет, - говорит Натали.
Удивительно, но при своих данных Натали использует капризно-снисходительной тон красавицы. У нее явно завышенная самооценка. Это верный признак стервозного характера. Бедный Рафик! Он влюблен и потому ничего не замечает. С восторженным блеском в глазах дрожащим голосом он приглашает Натали в кино. "В кино, по крайней мере, тепло", - мысленно одобряю я. Несколько минут, показавшихся мне вечностью, Натали что-то вычисляет, прикидывает в уме и наконец дает согласие. Одновременно с Рафиком у меня вырывается выдох облегчения.