Каждое утро, получив в конторе наряд на работу, неспешно шагаю в свой корпус, поднимаюсь в скоростном лифте на последний, двадцать шестой технический этаж, открываю дверь склада, набиваю сумку лампами и отправляюсь по длинным коридорам Совета Федерации, кишащим серьезными людьми в галстуках и дорогих костюмах.
Склад представляет собой огромный зал, одна стена которого сплошь стеклянная. Отсюда открывается умопомрачительный вид на Москву. Как на ладони виден весь Большой Николопесковский переулок. Если открыть окно и наклониться, то можно увидеть крышу училища имени Щукина.
Посередине зала проходят трубы. По ним в здание подается теплый воздух. Из-за этих труб здесь всегда жарко. Вдоль глухой стены уложены картонные коробки с запасными лампами.
В этой истории больше всего мне нравится то, что ключ от склада находится только у меня. Практически я могу попасть сюда в любое время суток. Здесь хорошо думается. Внизу - сплошное движение. Ты над всей этой суетой словно паришь! Никто об этой красоте не знает! Ни с кем ее не нужно делить!
Из коридоров Совета Федерации потихоньку натаскиваю мебель: два шикарных стула, пуфик, стеклянный журнальный столик. Теперь на складе можно с комфортом провести ночь.
Как правило, с делами справляюсь до обеда. Остальное время гуляю по Москве. На первую зарплату покупаю шикарную зимнюю шапку. В ней могу гулять подолгу и не мерзнуть. Но как бы далеко ни уходил, к трем часам всегда возвращаюсь в Большой Николопесковский переулок, занимаю позицию напротив театрального училища и жду. Стараясь быть неприметным, наблюдаю за суетой студентов, входящих и выходящих из загадочного учебного заведения. Изучаю их лица, пытаюсь представить, как живется им, избранным.
Несколько раз довелось увидеть Юлю. В отличие от других она всегда одна, без компании. И это мне нравится. Но то, что Юля не обращает на мою персону никакого внимания, обижает и даже сердит меня.
Иногда у меня появляется желание подойти к ней. Но я знаю, что мое время еще не наступило. Я еще не готов. Все никак не могу преодолеть страх перед возможной реакцией Юли на мою позорно лысеющую голову.
Суббота. В большой комнате, кроме меня, мама, папа и сестра. Традиционно лежу на раскладушке. По телевизору показывают концерт зарубежной эстрады. Выступает английский певец Элтон Джон. В его голосе нет ничего особенного, но слушать приятно. У Элтона Джона странная прическа.
- Красиво поет, - говорю я.
- Поет хорошо, только на мужика не похож, - говорит мама.
- А он и есть "не мужик", - заявляет сестра.
- Как так? - удивляется папа.
- В брюках - и не мужик? - вторит ему мама.
- Ну, родители, вы даете! Как будто вчера из деревни приехали, - говорит сестра. - Все знают, Элтон Джон - голубой. Он живет с мужиком. Он носит парик.
- Как голубой? - восклицает мама.
- Как парик? - поражаюсь я. - Разве мужики носят парики?
- Еще как носят, - отвечает сестра со знанием дела.
- Какая гадость, - говорю я, внимательно вглядываясь в прическу Элтона Джона.
- Переключите на другую программу, - предлагает мама. - Противно смотреть на этого петуха.
Я взрываюсь:
- Хоть раз в жизни дадите спокойно посмотреть телевизор?
В спор вступает папа. За моей спиной он делает угрожающие знаки и говорит:
- Что ты, мать, в самом деле? Мне тоже интересно на этого педика посмотреть.
- Тьфу, срамота! - фыркает мама и выходит из комнаты.
Английский певец Элтон Джон открыл мне глаза. Теперь всюду я стал замечать мужчин в париках. Оказывается, их немало в метро, на улице, в магазинах.
0x01 graphic
Часть 12. Апланта - дело интимное.
Как-то раз менял я лампы в приемной Совета Федерации. Из высокого кабинета вышел гражданин и остановился в задумчивости рядом со мной. Лицо красное. Волосы нереально густые и черные, как смоль. За километр видно, что волосы не настоящие. Не понимаю, какой смысл носить парик, если все видят, что это парик? По-моему, если уже носить парик, то такой, чтобы об этом никто не догадался.
Как быстро летит время! Скоро Новый год. Работа электрика меня устраивает. Было бы совсем здорово, если бы не доставала Мила. Помощница начальника продолжает смотреть на меня огромными синими глазами, вздыхать и жаловаться на одиночество. Однажды, вручив мне очередной наряд на работу, она интересуется, как я собираюсь встречать Новый год.
- Еду с друзьями за город, - отвечаю.
- Рада за тебя, - улыбается Мила. - А я буду дома. Одна. Мои предки уезжают к родственникам.
- Рад за тебя, - равнодушно отвечаю я. - Между прочим, у меня нет резиновых перчаток. Без них работать нельзя.
- Будут тебе перчатки, - говорит Мила.
- Можно идти?
- Иди, - вздыхает Мила и отводит взгляд.
На самом деле никаких друзей у меня нет, и за город я не собираюсь. Соврал потому, что приставания Милы меня раздражают. Она думает, что может меня клеить, поскольку у меня лысина. Лучше умереть от одиночества, чем жить с такой уродиной.
У меня температура, голова горит огнем, горло пересохло, руки потные. Ночью спал плохо. Ослаб настолько, что даже храп отца не раздражает.
Нет, я не болен. Меня съедает сумасшедшая идея - сотворить парик, не отличимый от настоящих волос. Главное, я точно знаю, как это сделать! Это знание вошло в меня само собой, ночью. После чего, собственно говоря, я потерял сон.
Похоже на чертовщину, но я уверен, что при помощи резинового бинта, резинового клея и шиньона, который (как теперь понимаю, не случайно) обнаружился в шкафу в комнате сестры, я сотворю себе шикарный парик - вещь, которая изменит мою жизнь. Я перестану комплексовать. Никакой Шурик не посмеет нудить по поводу моей лысины. Никакая Куля не посмеет пренебречь мною. Я позвоню продавщице Ире, к которой не пришел на свидание, постеснявшись своей лысины, и мы прекрасно проведем время. Страшила Мила не посмеет на пушечный выстрел подойти ко мне с двусмысленными предложениями. А в метро все девушки (не чета потной Любе из Волгограда) будут коситься на меня и сгорать от желания познакомиться. Останавливать их будет только мой презрительный взгляд.
Наконец я смогу подойти к Юле из театрального училища. Я приглашу ее в самый дорогой ресторан Москвы.
Все это будет. Но сначала нужно сделать парик.
Как будто специально для меня по телевизору показали фильм о диком племени, обитающем в центральной Африке. Взрослые мужчины деревни бреют головы и носят волосяные накладки - апланты, как назвал их корреспондент. Название мне понравилось. По сравнению с ним "парик" звучит грубо и негигиенично. "Апланта" - нежно и красиво. Свое будущее творение я решил называть "апланта".
Отношение аборигенов к своим аплантам сверхтрогательное и нежное. Они ухаживают за ними, молятся им и даже разговаривают с ними, как с живыми существами. Общение с аплантой - дело интимное. Потерять апланту считается великим позором. Даже если теряешь ее в бою, вместе с жизнью. Обнажить череп прилюдно у них то же, что у нас - появиться в обществе с голым местом чуть ниже спины.
Сотворить апланту - целое искусство! Оно сродни ручной вязке ковра. Нужно сделать миллион стежков, потратить уйму времени, полгода, год или даже два. Трудности меня не пугают. Когда ясна цель и известен путь ее достижения, ничего не страшно.
Часть 13. Кретин!
Вновь стою перед подъездом Щукинского училища. Как обычно, снуют студенты с отрешенными лицами. Загадочность заведения, в котором учится "моя" Юля, сегодня томит особенно сильно.
Приходит шальная мысль: посмотреть, что делается внутри здания. Решение приходит мгновенно. Поправив на голове норковую шапку, начинаю движение в сторону тяжелых дверей. Иду, как на амбразуру. Поднимаюсь на первую ступеньку, заношу ногу для перехода на вторую, и тут...
Лежу на кушетке, на 26-м техническом этаже. Лежу долго, бездумно, не дыша. Смотрю в бетонный потолок и боюсь пошевелиться. Шевельнусь - сразу начинаю вспоминать тот кошмар, который случился на ступеньках театрального училища имени Щукина. Неожиданно чихаю. И сам собой запускается механизм самобичевания. Сквозь смех и слезы вырываются ругательства:
- Урод! Дубина! Кретин! Жалкая мокрица!
Только что из-за собственной глупости я потерял Юлю. Навеки! - Урод! Дубина! Кретин! Жалкая мокрица!
Во все горло ору:
Поручик Голицын, тра-та-та, тра-та-та,
Корнет Оболенский, налейте ля-ля.
Зачем нам, поручик, тра-та-та, тра-та-та?
Чужая ля-ля-ка нам совсем не ля-ля.
Час назад случилось непоправимое. Едва я подошел к дверям училища, как оттуда на меня выскочили, как угорелые, три студента. Делаю шаг влево - и они влево, я вправо - и они вправо. Поднимаю глаза и вижу Юлю. Она без пальто. Потому узнаю ее не сразу. Рядом с ней тоже красивая девушка. И парень.
Тот самый, со спокойной прической, который просил Юлю не задерживаться (в тот день, когда я увидел Юлю впервые).
Вместо того, чтобы уступить дорогу, я, как дурак, стою и завороженно (разве только не открыв рот) смотрю на Юлю.
Она, по-моему, тоже растерялась. А вот ее подруга, та, наоборот, во всем сразу разобралась и специально громким голосом сказала:
- Юля, оказывается, при встрече с тобой молодые люди теряют голову. В тихом омуте черти водятся!
- Света, перестань, - отвечает Юля.
Света не унимается.
- Макс, почему ты молчишь! Разве не видишь, что происходит? Юлю собираются у нас отбить.
- Вижу и уже ревную.
Ответ Макса, его снисходительный тон мне не по душе. Подобных типов - наглых и самоуверенных - терпеть не могу. Минуты идут, а я все стою.
- Молодой человек, - обращается ко мне Света, - что-то раньше я вас здесь не видела. На каком курсе изволите учиться?
Молчу, как парализованный. Света подначивает Юлю:
- Может быть, вам нужно пообщаться с молодым человеком, так сказать, наедине, тет-а-тет? Макс, пошли!
Мне стало страшно. Почти так же страшно, как перед прыжком с парашютом. Голова отключилась, а тело не нашло ничего лучшего, чем развернуться на сто восемьдесят градусов и дать деру. Я слышал позади громкий смех и выкрики:
- Молодой человек, куда же вы?
Не оглядывался, но точно знаю: смеялись и улюлюкали только Света и Макс. Юля молчала. От этого, правда, не легче. В глазах Юли я выглядел полным болваном.
План сотворения (звучит высокопарно, но использование любого другого слова мне категорически претит) апланты созрел окончательно.
Часть 14. Секретное дело.
В последний рабочий день старого года, перед тем как служба безопасности начнет опечатывать комнаты, я должен проникнуть на свой склад на 26-м техническом этаже Совета Федерации и закрыться изнутри своим ключом. За десять дней праздников я обязан сотворить апланту. Из этого расчета я намерен сделать запасы продуктов питания, воды, шампанского (для встречи Нового года), а также всего необходимого для апланты: резиновый бинт, резино-вый клей, иголки в ассортименте и шиньон, который я уже выкрал из шкафа в комнате сестры.
С шиньоном, правда, вышла неувязка. Его пропажа обнаружилась практически в тот же час. Сестра перевернула вверх дном всю квартиру, подходила к маме, отцу и все выпытывала с милицейскими интонациями в голосе: "Кто взял шиньон?" Сестра кругами ходила вокруг меня, пока, наконец, не решилась задать вопрос о пропаже. Я на корню пресек все разговоры.
- Сразу говорю: на дурацкие вопросы отвечать не собираюсь.
Сестра была озадачена и растеряна.
- Конечно, шиньон тебе ни к чему. Но на месте его нет. Значит, его кто-то взял. Мама не брала. Папа не брал. Тогда кто?
На это я категорически заявил, что у нее не только дурацкие вопросы, но и сама она дура, а шиньон нужно искать у Бориса, которому он может понадобиться для оперативной работы.
- То есть как это? - удивляется сестра.
- Он у тебя сидит в засадах, выслеживает людей. Или не сидит?
- Сидит, кажется.
- Ну, вот видишь! Парик может понадобиться для изменения внешности.
Были и другие вопросы, но я так ловко, твердо, с необходимой долей иронии и наглости отвечал, что сам уже поверил: пропажа шиньона - дело не моих рук.
Наступают решающие дни. Объявляю родителям, что на все новогодние праздники уезжаю за город, к друзьям. Родители обеспокоены, но, по большому счету, рады за меня. Отец дает совет много не пить, держать ноги в тепле и быть осторожным в общении с незнакомыми девицами.
- Ну, ты меня понимаешь? - подмигивает он мне.
На прощание присаживаемся на дорожку, обнимаемся. Провожают, как в армию. Знали бы милые старики, что задумал их сынок!
Незадолго до окончания последнего рабочего дня старого года проникаю на склад. Запираюсь изнутри. Некоторое время сижу тихо - выжидаю. Слушаю,как постепенно замирает жизнь в огромном здании Совета Федерации. Раскладываю материалы для апланты. Беру в руки ножницы.
В этот момент скорее чувствую, чем слышу, какую-то возню снаружи. Прислушиваюсь. Определенно шаги и разговор. Глухой металлический звук. Связка ключей! Ручка двери медленно поворачивается. Мое сердце готовится к прыжку из груди. Как глупо попался! Если меня поймают, то начнется такое, о чем лучше не думать! Возня с замком затягивается. Ка-жется, они не могут открыть, потому что в замочной скважине торчит мой ключ, и ругаются между собой. Наверняка будут ломать дверь. Нужно идти сдаваться. Меня посадят в тюрьму как террориста. Доказывай потом, для чего мне понадобилась еда на десять дней, резиновый жгут, клей, иголки и женский шиньон.
Время идет, но ничего не происходит. Только слышится сразу несколько голосов, спорящих о чем-то, затем удаляющиеся шаги и неожиданно громкий голос.
- Не хотите - как хотите! Мне тоже все по барабану!
И еще одна пара быстрых ног удаляется.
Кажется, пронесло! Значит, апланте быть!
Быстро темнеет. Включаю настольную лампу, для конспирации обернутую газетой. Склоняюсь над журнальным столиком и, подобно хирургу над операционным столом, приступаю к работе над аплантой.
Спроси меня, какой сейчас день недели, - не отвечу. Отдыхал ли я хотя бы час? Не знаю. Но чем больше углубляюсь в работу над аплантой, тем больше работы остается. Время от времени меня охватывает паника. Кажется, я не успею сделать апланту. А если даже успею, ничего хорошего из этого не получится. Носить ее я не стану. Но мне удается взять себя в руки, и я работаю, работаю и совсем не думаю об отдыхе. Я неудержим. Апланта рождается на глазах.
Позволяю себе отвлечься от дела только для встречи Нового года. В полночь, с боем курантов, желаю себе сотворить апланту и одним махом выпиваю бутылку шампанского. Вообще я малопьющий. Алкоголь ударяет в голову. Малознакомые, но интересные ощущения!
Подхожу к витражу, через который открывается сумасшедший вид праздничной Москвы. Распахиваю окно. Подо мной обезлюдевший, притихший Большой Николопесковский переулок; крыша дома, в котором живет Юля. Она сидит за праздничным столом в окружении родителей, дедушки и друзей. Юля смеется, общается с друзьями, танцует. Она не догадывается, что в каких-то тридцати метрах над нею находится человек, то есть я, делающий все возможное и даже в определенном смысле нечто фантастическое, чтобы завоевать ее сердце.
Мысленно проникаю под металлическую крышу, толщу перекрытий и, кажется, вижу Юлю.
- Ты будешь моею! - говорю я.
Юля беспомощно оглядывается.
- Не бойся, любимая. Я тебя не обижу. Веселись, танцуй. Скоро я приду за тобой.
Холодно! Закрываю окно. Я уже разговариваю сам собой. Плохой признак. Этак можно сойти с ума. Я возвращаюсь к журнальному столику и продолжаю свою работу.
Наступил переломный момент: еще немного усилий - и апланта будет готова. Но сил уже не осталось. Сжав зубы, я довожу дело до конца. Первая примерка показывает ее полную непригодность. Ножницами разрезаю апланту на мелкие кусочки. Отчаяния никакого. У меня в запасе еще несколько дней. Я знаю ошибку и спокойно принимаюсь за работу с самого начала.
Завтра кончаются десятидневные праздники встречи Нового года. На столике лежит апланта. Еще не примерял, но знаю - на этот раз у меня все получилось. Делаю попытку встать: ноги, как ватные, держат с трудом. Спина не разгибается. Пальцы кровоточат от иголки, которой вшивал волосы шиньона в резиновую основу.