Апланта - Якунин Александр Михайлович 6 стр.


Отрезая путь назад, сбриваю на голове волосы и наклеиваю апланту на голый череп. Долго всматриваюсь в зеркало, привыкаю к новой внешности. Нравлюсь и не нравлюсь себе одновременно. Стал не хуже и не лучше, но решительно другим. Из зеркала на меня смотрит молодой парень с шикарной прической и синими кругами под глазами.

Но это все ерунда: главное, волосы как настоящие, что и требовалось доказать. Смогу ли в таком виде показаться на людях? Это еще вопрос. Есть еще время подумать, принять верное решение. Подчиняясь высшей силе, сваливаюсь на кушетку и забываюсь тяжелым сном.

Часть 15. Страшный эксперимент.

Первый рабочий день нового года. В контору спускаюсь непосредственно со склада. В одиночестве я пробыл ровно десять дней, показавшихся мне вечностью.

Как всегда, большая комната полна сотрудниками дирекции. Все оживлены по-особенному: долго не виделись, есть что обсудить. Занимаю место у задней стены. Идти вперед, на люди пока не решаюсь. На мне апланта. Внимательно наблюдаю за реакцией присутствующих. Все идет, как обычно: начальника нет, наряды выдает Мила. Электрики в ожидании очереди ведут между собой неспешные разговоры. Ко мне тоже обращаются с вопросами. Я отвечаю. Все как всегда.

Все свидетельствует о том, что первый экзамен апланта держит успешно. Вот только поведение Милы немного настораживает. Она возбуждена сверх всякой меры даже в сравнении с тем днем, когда она предлагала встретить Новый год вместе. Она смотрит на меня и улыбается не так, как всегда. Вручая мне задание, Мила говорит:

- Не пойму, в чем дело. Волосы, что ли, покрасил?

- С какой стати? - напрягаюсь я.

- А это что такое?

Мила протягивает ко мне руку. Я невольно дергаюсь.

- Ой, какие мы нынче нервные! - дурашливо говорит она и снимает с моего плеча длинный волос.

Это волос из шиньона!

- Что это? - вопрошает Мила.

- Откуда мне знать, - растерянно отвечаю я и делаю неловкую попытку выхватить из рук Милы волос.

Мила прячет руку за спину.

- А я знаю, что это такое. Сказать? - говорит Мила.

Сейчас со своей аплантой я буду разоблачен. В комнате наступает нехорошая тишина. Взгляды присутствующих устремлены на меня. С мольбой о пощаде заглядываю в огромные синие глаза Милы. Они искрятся мстительным весельем. Такие глаза не знают пощады. Уверен, следующей фразой Милы станет: "Сними парик". Но она тянет время!

Почему-то сожалею только о том, что Мила не знает, что свой парик я называю аплантой.

- Сказать, что это такое? - повторяет Мила. - Это волос шикарной брюнетки, с которой ты встречался.

Чувствую, как на нервной почве у меня начинает дергаться щека.

- Не твое дело, - устало сержусь я и быстро выхожу из комнаты.

Не могу понять: раскусила Мила мою апланту или нет? С одной стороны, ее предположение о том, что я покрасил волосы, есть не что иное, как свидетельство высокого качества апланты. С другой стороны, ее взгляд красноречиво говорил, что она догадалась. От этого предположения мне делается не по себе, бросает в жар. Нечего гадать. Срочно нужно искать другую работу, где без апланты меня не видели.

Родители после десятидневной разлуки встречают меня с радостью. А я рад тому, что они ни словом не обмолвились насчет моей изменившейся внешности. Только отец с едва заметной завистью в голосе произносит:

- Сынок, ты как бы с лица спал, осунулся. Пил, наверное, много. Или с девицами лишку дал. Я предупреждал. Во всем, сынок, нужна мера!

И еще сестра высказывается в том смысле, что у меня неопрятная прическа и неплохо было бы подстричься.

Пусть неопрятная, но все же прическа! Разве это не говорит в пользу апланты, о том, что я могу ее спокойно носить, не опасаясь разоблачения. В этот вечер я с особым удовольствием ужинаю и заваливаюсь на свою раскладушку пораньше, чтобы без помех обдумать план будущей встречи с Юлей.

Пришло время решительно с ней объясниться. Нужно, так сказать, расставить все точки над "и". Завтра или никогда! Либо пан, либо пропал! Или, как еще говорят, либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Завтра подойду к ней без головного убора. Подойду и прямо скажу о своем чувстве и желании с ней встречаться. Когда-то я нашел в себе силы для объяснения в любви другой девушке. Если смог тогда, смогу и сейчас.

От того, что мне предстоит, буквально захватывает дух. Невольно думаю о последствиях своего шага. В случае отказа немедленно увольняюсь с работы - раз, напиваюсь до бессознательного состояния - два и три - уезжаю из Москвы к черту на куличики. Устроюсь где-нибудь дворником и в полном одиночестве доживу до самой смерти.

Положительный исход, то есть вариант согласия Юли, я не рассматриваю в принципе. Зачем думать о том, что никогда, ни при каких условиях случиться не может.

Конечно, я лукавлю. Я верю в апланту. И, следовательно, в себя. Засыпаю с молитвой: я обращаюсь к апланте с просьбой помочь, не подвести. "А уж я тебя отблагодарю как следует", - думаю я.

Просыпаюсь среди ночи, как от толчка. Знаю, случилось что-то страшное, но что именно - не пойму. По комнате гуляет сквозняк. Голове холодно. Трогаю апланту. На месте ее нет! В нервическом припадке вскакиваю с раскладушки. Ногой наступаю на что-то колкое и жесткое. Это апланта! Лежит, несчастная и беспомощная, на полу! Видимо, во сне я нечаянно ее сдернул.

С самого начала у меня было ощущение, что тело мое не принимает апланту и отчаянно ей сопротивляется. Подумаю об этом после. А сейчас нужно спасать положение. Хватаю апланту и бегу в ванную, где припрятано все необходимое для ее переклейки. Мне повезло: родные все спали, и никто ничего не заметил. Можно только представить лицо мамы и отца, если бы они увидели мои волосы, валяющиеся на полу отдельно от меня. Об этом лучше не думать!

Ясно одно: встречу с Юлей нужно отложить до тех пор, пока мое тело не свыкнется с аплантой, чтобы исключить повторение подобной истории в будущем.

Часть 16. Не могу без нее жить.

Этот январский день выдался по-особому солнечным и морозным. Ровно три часа пополудни. Занимаю исходную позицию напротив подъезда театрального училища имени Щукина. С минуты на минуту должна показаться Юля. Сейчас решится моя судьба. Нет, я не сбегу, буду ждать до конца, потому как знаю: уйду - повторить все заново не смогу. Сегодня, именно сегодня должно все определиться! Конечно, Юля узнает меня. Она спросит, тот ли я парень, что убежал от них. Я отвечу:

- Да, это был я. Мне стыдно за свой поступок. Такое больше не повторится.

Скажу и признаюсь, что не могу без нее жить.

Отвлеченный мечтаниями, упускаю собственно момент выхода Юли из училища. Замечаю ее в трех шагах от себя. Она бросает на меня равнодушный взгляд и проходит мимо. Следую за ней.

Юля не узнала меня! На мое позорное бегство, стоившее мне стольких бессонных ночей, моральных и физических страданий, она даже внимания не обратила. Ей было все равно. Это означает, что как мужчина я ей не интересен. Возможно, я принадлежу к той несчастной категории мужчин, которых женщины не замечают в упор? Если это так, то мне ничто не поможет завоевать сердце Юли. Я зря сотворил апланту.

Терзаемый этими мыслями, я передвигаюсь в плотной толпе довольных и шумных пешеходов по Новому Арбату в пяти шагах от Юли. Из уличных колонок льется музыка: поет Элтон Джон. Собираюсь с духом догнать Юлю и напоследок высказать ей все, что у меня лежит на сердце.

- Я люблю тебя, Юля, - скажу я и тут же добавлю. - Прощай, любимая, навсегда!

На моем пути неожиданно возникает Мила.

По инерции продолжаю движение и несколько шагов волоку за собой не ожидавшую такого напора Милу. Она едва устояла на ногах.

- Стой! Да подожди же ты! Сумасшедший! Я вынужденно останавливаюсь.

- Тебя начальник вызывает. Пришла машина с лампами. Их нужно положить на склад. Ключи только у тебя.

Большой рот Милы растянут в глупой улыбке. Струпья на щеках светятся розовым светом изнутри. Она отвратительна. Я вырываю рукав и, увернувшись от нового захвата, ухожу от нее быстрым, похожим на бег шагом. Несколько шагов Мила бежит за мной.

- Ты куда? Тебя уволят с работы!

- Нет, нет, нет, - мотаю я головой.

- Что "нет, нет"?

- Нет! - кричу в лицо Миле и, грубо оттолкнув ее, бросаюсь вдогонку за Юлей.

* * *

Старый Арбат, как всегда, полон людей. Я неспешно иду по направлению к Садовому кольцу. Рядом со мной Юля. Выглядит она после занятий в своем театральном училище устало, но от этого она только милее. В очередной раз Юля приглашает к себе домой, в гости. Я опять отказываюсь.

- Почему? Папа и мама будут рады, - говорит она. - А уж дедушка как будет рад! Я уже всех предупредила о твоем приходе. Мама даже торт испекла.

- Зря. Нужно было со мной посоветоваться.

- Ну и...?

- Нет. При всем желании сегодня не получится.

Юля останавливается с поникшей головой. Это означает, что она сердится.

- В следующий раз, ладно? - говорю я, поправляя шапку на голове.

С Юлей я встречаюсь больше месяца, но еще ни разу она не видела меня без головного убора.

- Странный ты какой-то, - говорит она обиженно. - Все хотят с тобой познакомиться, а ты...

- И что тут странного?

- Не знаю. Это тебя нужно спросить. Мне кажется, ты что-то от меня скрываешь. У тебя есть тайна?

- Есть, - вырывается у меня. Юля замирает. В ее глазах испуг.

- Я шучу, - смеюсь я.

- Как знаешь. А мне пора домой.

Юля не умеет долго сердиться. Через десять шагов мы опять общаемся как ни в чем не бывало. Мне легко с ней. Поражает ее абсолютная правдивость. Юля всегда говорит то, что думает. И все это отражается на ее лице. Ее эмоции правдивы так же, как и слова. В этом она похожа на большого ребенка. В ней чувствуется неприятие любой лжи. Мне кажется, столкнувшись с обманом, она сначала сильно удивится. В этом смысле мне нелегко хранить тайну своей апланты. Апланта ставит меня в невыносимое положение постоянного обманщика, обманщика поневоле, но от этого не легче.

- Может быть, сходим в Парк Горького? Покатаемся на коньках, - предлагаю я.

- Отличная идея! Завтра же и пойдем. Коньки возьмем напрокат, - добавляет Юля, полагая, видимо, что своих коньков у меня нет.

Часть 17. Я становлюсь другим.

С появлением Юли моя жизнь круто изменилась. И продолжает меняться каждодневно. Я и сам изменился до неузнаваемости. Можно сказать, что в меня вселился другой человек: умный, веселый, талантливый, не знающий усталости. Могу не спать целыми сутками. Как правило, мы расстаемся с Юлей далеко за полночь. Убедившись по зажженному свету в ее комнате, что она благополучно добралась, возвращаюсь домой пешком (метро закрыто, такси дорого). Глухой ночью через всю Москву, не зная страха, не замечая холода и ветра, вышагиваю огромное расстояние от Арбата до Первомайской только для того, чтобы сделать глоток горячего чая и тотчас ехать обратно, на работу.

Редкие дни, когда я не встречаюсь с Юлей, целиком и полностью посвящаю любимому занятию: я вспоминаю тот день, когда все же догнал Юлю и признался ей в любви. Наверное, я был настолько убедителен, что Юля не нашла в себе силы отказать мне. Я горжусь собой. Ведь я мог испугаться, не подойти и не объясниться. Эта победа подняла мое самоуважение на такую небывалую высоту, что у меня сразу проснулась куча талантов.

Однажды Юля пожаловалась, что ей никак не дается наблюдение - домашнее задание.

- Завтра придется что-то показать, а голова пуста, как бочка.

Уяснив суть задачи, с лета предлагаю три решения, то есть три темы: "лампочка", "фотоаппарат" и "иголка". На ходу придумываю и показываю движения, по которым безошибочно, без подсказок, можно отгадать выбранные предметы. Юля в восторге.

- Гениально! Определенно, у тебя есть талант! Послушай, поступай учиться к нам, в театральное училище! Во-первых, ты - мужчина. У нас совсем нет мужчин!

- Как же так? А Макс? - спрашиваю я.

- Макс - не мужчина, - говорит Юля.

Ее ответ - бальзам на мое сердце, отравленное ревностью к Максу.

- Ты служил в армии, - продолжает Юля, - а люди с армейским опытом - на вес золота: пройдешь вне конкурса. У тебя выразительная внешность. Из тебя получится настоящий артист. Чего нельзя сказать про меня.

Скромно обещаю подумать. Юлины комплименты делают меня эгоистом настолько, что последнюю фразу пропускаю мимо ушей. Надеюсь, мне можно простить такую невнимательность, поскольку первый раз в жизни я услышал в свой адрес комплимент. Хотя в глубине души я всегда верил в свою привлекательность.

- Интересно знать, - говорит Юля, - если с "лампочкой" понятно: ты - электрик и каждый день меняешь сгоревшие лампочки; с "фотоаппаратом" тоже все более или менее ясно: у тебя начальник - известный фотохудожник, и ты мог подсмотреть у него кое-какие движения; но вот откуда взялась "иголка"? Ты настолько красочно изобразил, как

иголка впивается в палец, что мне стало не по себе.

Смотрю на Юлю отстраненно. Знаю за собой, и знаю давно, одну ничем не объяснимую особенность или странность. Она состоит в том, что иногда ни с того ни с сего мне приходит какая-нибудь шальная мысль сказать что-нибудь или совершить нечто глупое и вредное. Вредное, исключительно, по отношению к самому себе. И чем глупее, нелогичнее и вреднее этот поступок, тем сильнее желание его совершить. Как правило, я иду до конца и делаю то, чего, казалось бы, не должен делать никогда. После, когда уже ничего нельзя поправить, долго, очень долго сожалею о сделанном. И даже получаю удовольствие от жалости к себе. Но это уже другая сторона моей особенности.

Иногда, крайне редко, ценой неимоверных усилий мне удается справиться с собой и погасить дурное желание.

Такая вот особенность моей натуры. В армии за свою особенность я едва не угодил на гауптвахту. Мог загреметь в дисбат. Пожалел капитан, которого я оттолкнул и даже почти ударил за то, что тот запрещал читать книги в карауле.

Здесь, на "гражданке", с такой силой моя натура проявила себя впервые. Мне ужасно захотелось открыть Юле тайну апланты прямо сейчас, немедленно! Прежде чем сделать признание, прошу у апланты прощения. "Прости, но я обязан это сделать. Не бойся, Юля хороший человек. Она не станет смеяться, презирать нас, тебя и меня. Она все поймет, простит и научит, что нам, тебе и мне, делать дальше".

Я собираюсь рассказать Юле всю историю с момента зарождения идеи апланты до ее сотворения. Я расскажу ей о каждом из десяти дней, проведенных мною на 26-м техническом этаже, о пальцах, исколотых иголками. Хочу поведать обо всем, что пришлось вытерпеть ради апланты и, в конечном счете, ради Юли. Новый человек, которым я стал после знакомства с Юлей, настойчиво советует все рассказать и тем самым приобрести независимость от апланты.

Но есть аргументы "против". Благодаря апланте я сделался другим человеком. Не станет апланты - не станет меня сегодняшнего. Чувство самосохранения говорит, что говорить об апланте нельзя. Юля не поймет.

- Что с тобой? Ты так побледнел! - спрашивает Юля. - Сделай несколько глубоких вдохов. Вот так, молодец.

Прихожу в себя, начинаю думать. Желание поделиться тайной апланты становится меньше, но еще не столь неотвратимо. Делаю еще несколько дыхательных упражнений. Юля встревожена.

- Не пугай меня. Что у тебя болит? Сердце?

- Все в порядке.

- Не хочешь - не говори. Тоже мне, друг!

- Друг - и только? - пытаюсь отшутиться я.

Юля куксится. Я бессилен что-либо сделать. У меня нет права успокаивать ее, обещать, что все образуется, что в будущем мне не придется что-либо скрывать и у нее не будет причин для обиды. Сколько будет существовать апланта, столько между нами будут продолжаться недоговоренности и обиды. На моем месте порядочный человек обязан был бы попросить у Юли прощения и уйти, не оглядываясь, навсегда. Но от одной этой мысли мне делается жутко. Страшнее, чем перед прыжком с парашютом.

Беру Юлю за плечи, с силой разворачиваю к себе и целую в губы грубо, жадно, взасос. Проносится пьяная, кружащая голову мысль: "Моя! Вся моя!"

Назад Дальше