- Привет, - выдавила я в ответ.
- Как жизнь? - спросил Никита, как будто только и делал весь год, что ждал меня у своего крыльца чтобы узнать, как я живу.
- Отлично, - зачем-то соврала я, отчаянно прокручивая варианты развития сюжета. - Я забыла, что Илюха еще не вернулся, - только и смогла выварить помолодевшая голова, - Думала его увидеть.
- Понятно, - кивнул Никита.
Обалдеть можно, ему тоже было семнадцать. Именно в это лето я и влюбилась в него.
- Ну а ты как живешь? - надо же мне было что-то сказать.
- Да тоже нормально.
Никакого креатива.
- Ну ладно, вечером тогда увидимся! - я имела ввиду традиционный костер у брода на Осуге.
- Ну ладно, - эхом отозвался Никита.
Вернувшись домой в абсолютном коматозе, я долго рассматривала себя в зеркале, сокрушаясь, по поводу отсутствия интернета, сотового, цифрового фотоаппарата, ноутбука. Но зато у меня было полтора месяца свободы и возможность общаться с Никиткой. Чем собственно я и занялась в первый же вечер. Причем как-то все так удачно, а, главное, само собой сложилось, что уже через пару дней Никита провожал меня домой, а через неделю после моего переезда в прошлое, мы целовались, и справедливости ради надо отметить, что по его инициативе. Поэтому о возвращении назад, то есть вперед в будущее, уже не возникало и мысли. А с приближением осени и вовсе стало казаться, что будущее мне снилось, или просто у меня открылся дар предвидения. Поэтому я с чистой совестью отправилась учиться на первый курс родного, но почему-то начавшего забываться филфака, а Никитка обещался приезжать на выходные ко мне в Тверь. Со временем воспоминания о будущем стерлись, тем более что теперь они не совпадали с настоящим.
"2"
Первый курс прошел даже не весело, а как-то празднично. Я все ловила себя на мысли, что могла бы стать экстрасенсом - так часто случались со мной ситуации знакомые, исход которых я предвидела. Да и людей некоторых читала как книгу. Жаль, что некоторые мои догадки никак нельзя было проверить. Например, моя подружка-сокурсница стала встречаться с Витей, пареньком с параллельного потока, но мне все казалось, что когда-то я знала его лучше, чем она, и в самом деле угадывала какие-то его бытовые привычки. Но в целом он почему-то мне был неприятен, хотя однажды, в самом начале знакомства, мне пришла в голову шальная идея, что я была за ним замужем. Глупо, конечно, если учесть, что нам было по семнадцать лет. Я придумала себе какую-то прошлую жизнь, которая была уже мной прожита, и воспоминания о которой помогали мне делать предсказания. Но один человек остался для меня и вечным праздником, радостным, красивым, всегда ожидаемым, и закрытой книгой, которую можно было читать только по листочку - Никита. Он сдержал обещание, учась в Кувшиново в учаге, приезжал ко мне на выходные, праздники. В первый свой приезд весьма порадовал собой мою матушку. Почему-то она тоже, как и я, была от него в восторге. Не знаю, что за семья у нас такая, или это мне так с Никиткой повезло, но с энтузиазмом его приняла и моя двоюродная сестренка Олеся.
- Какая-то родственная душа, - туманно, но с теплотой отозвалась она о нем.
Думаю, что и говорить нечего о том, что больше всех его приездам радовалась я. Ожидание его визитов и делало мою жизнь такой праздничной. Самым любимым нашим занятием было сидеть в темной комнате и разговаривать. У нас никогда не кончались темы для разговоров. Не иссякала беседа.
Странно, но почему-то мы никогда не ссорились. Ни разу. Даже в ситуациях, на которые мы смотрели совершенно по-разному. Дальнейший опыт пояснил мне, что отсутствие ссор, непониманий, это не столько проявление любви, сколько нежелание этих ссор. Мы виделись редко и урывками, нечасто оставались вдвоем, и встречи эти приносили нам столько наслаждения, что мы, не сговариваясь, боялись омрачать их ссорами.
Одним словом, все было прекрасно, пока Никита не сообщил мне, что в весенний призыв потопает в армию.
- В армию меня забирают, - вздохнул он.
- Кто? - глупо спросила я.
- Военкомат, - ответил он. Это слово почему-то тут же срифмовалось в моей голове с автоматом и я заплакала.
Нет, я не плакса. Вернее я плакса в двух случаях, во-первых, когда действительно фигово, но и тогда умею, если надо сдержаться, ну и, во-вторых, я плачу, когда мне это выгодно. Бяка, конечно, зато честно. Но слово "военкомат" и до сих пор вызывает пощипывание в глазах. Из-за рифмы. То есть мне, конечно, не хотелось отпускать в казарму на целых два года моего любимого Никитку. Но самое страшное для меня было то, что в этой казарме, или, где они там упражняются, нужно было держать в руках автомат, стрелять а, значит, оставалась возможность быть раненым, или, не дай Бог, еще чего похуже. Дурацкая бабья натура, как в советском фильме - они еще не поженились, а она (героиня) уже ревет натурально белугой и причитает - вот мы поженимся, родится у нас мальчик, я еще не придумала, в какую он школу будет ходить, но потом пойдет он в армию, и потом нам скажут, что наш мальчик героически погиб. Чушь какая-то, но я плакала.
Провожая Никиту, кстати, совсем не лысого, врут все в фильмах, когда призывники целуют матерей и девушек, блестя на солнце лысыми затылками, я вспомнила вымерший жанр причитания. Но, так как причитать вслух мне было все же стыдно, то ревела я внутри. Навык такого плача пригодился потом. Гораздо позже.
А пока я сдала сессию, перешла на второй курс и поехала в деревню. Там меня блюл брат Никиты - Илья. Он как раз вернулся с той самой армии, и ушлепал подальше от слова, рифмующегося со словом "автомат", устроившись работать в Кувшиново в какой-то магазин, торгующий разными железками. Причем совмещал там две должности - продавца и охранника, на выходные приезжая охранять уже меня. А с Никитой у нас был роман в письмах. Вернее - в моих письмах, и его записках. Я имела привычку растекаться мыслью по бумаге, как справедливо потом отметил адресат этих писем, некоторые из них напоминали песню старого чукчи под названием "Что вижу, то пою". Но читать их было забавно, добавлял поспешно Никита. Порой на меня нападало поэтическое вдохновение. Причем нападало безудержно, из-за угла, не оставляя возможности ему сопротивляться. И я строчила стихи по нескольку штук в день, чтобы потом не написать ни строчки в течение месяца. Стихи тоже прилежно переписывались для Никиты, а он почему-то все не хотел верить, что я пишу их сама. Хорошие, наверное, все же были стихи. Он же и предложил мне написать роман о нас. Идея неплохая. Только я не люблю слово "роман", к нему чаще всего прилипает эпитет "любовный".
Второй курс оказался уже не таким праздничным, как предыдущий, может быть потому, что кроме писем из армии, ждать мне было нечего. Может быть поэтому я почти не помню событий того года. Как впрочем, и последующего, с той лишь разницей, что в конце третьего курса должен был демобилизоваться Никита. Я завела календарь, в котором зачеркивала дни, прошедшие в этом томительном ожидании. Зимой Никита почему-то перестал отвечать на письма. Конечно, как и положено нервной девице, я паниковала, но не беспочвенно, в это время многие невесты дождались своих женихов из Чечни в цинковых костюмах. Однако Никита вернулся живым и здоровым, успев побывать и в Чечне, но почему-то об этом своем пребывании мне он наотрез отказался рассказывать, видимо, жалея мою психику. А, может быть, он просто решил, что так будет проще объяснить мне свое решение вернуться на войну контрактником.
- Тебе поучиться еще надо, я съезжу в командировку, денег заработаю, вернусь, и все будет хорошо, - лаконично излагал он.
Я, конечно, была в шоке. Но сопротивлялась слабо, потому что просто не привыкла спорить с Никитой, поэтому в командировку он все же поехал. Я же в свою очередь, с четвертого курса дневного отделения перевелась на пятый заочного и устроилась работать учителем в Прямухино, что в пяти километрах от деревни моего детства и родины Никиты. В учительской мне были рады, хоть и морщились при словосочетании "учебный отпуск", выделили полдома в самом селе, чтобы не приходилось топать к себе по морозу каждый день, и начались мои рабочие будни. Собственно ради этих самых будней я и перевелась на заочное, чем удивила родственников и коллег, - мне нужна была работа, чтобы не думать ежеминутно о том самом "автомате", который грезился мне еще в доармейские времена Никитиной жизни. О моих переменах знал Никита, и одобрял их. Потому что ему казалось логичным, если я, став его женой, буду жить там, где есть житье у него. Короче говоря, он не хотел жить с моей матушкой на моей девичьей территории, будучи убежденным, что жена должна уходить на мужнюю сторону. Ну а в том, что мы поженимся, он не сомневался нисколько, да и я тоже.
Время, проведенное в Прямухино во время командировок Никиты (забегая вперед признаюсь, что их было несколько), ассоциируется у меня, кроме вечного ожидания, с печкой, которую в зимнее время надо топить два раза в день и радио "Маяк", потому, что мне по зарез нужно было знать новости, а телевизором я не разжилась. Конечно, были еще и школьные занятия, но главной темой жизни все же стало ожидание. Причем со временем я осознала, что жду я уже даже не возвращения Никиты, а страха, связанного с отсрочкой этого самого возвращения, или даже не дай Бог невозвращения. Этот страх не покидал меня, даже пока Никита был рядом и, держа за руку, говорил теплые слова. Я смирилась с тошным чувством страха, но бояться-то от этого не перестала.
"3"
На шестом курсе я по-прежнему ждала Никиту, писала дипломную работу и надеялась, что окончание учебы наконец ознаменуется и окончанием войны. Нет, в реальный конец войны в Чечне я уже не верила, но продолжала надеяться, что она может кончиться для Никиты. Желательно, мирно.
На новогодних каникулах мы были вместе. Сколько я не упражнялась в словоблудии, но свое состояние в эти дни описать словами не смогу. Нет таких человеческих слов, чтобы описать степень, в которой мне захорошело. Никита пообещал, что следующая командировка будет "крайней", слова "последняя" он суеверно избегал. Из-за этого собственно слова мы с ним и заговорили о суевериях. Выяснилось, что я в приметы не верю абсолютно, считая эту лабуду запудриванием мозгов, а вот Никита как-то замялся, а потом и вовсе признался, что в некоторые приметы все же верит. И выдал идею покреститься. Сама задумка мне понравилась, потому что когда-то, кажется, при собственном крещении, которое случилось со мной в сознательном возрасте, слышала, что Ангел Хранитель выдается только людям крещеным. А с тем, что у моего любимого нет Ангела рядом, когда он воюет, я согласиться не могла. Поэтому сразу после Рождества Никитка и крестился в Прямухинском храме. Помимо этого мероприятия мы с ним почти не покидали моей квартирки, не желая никого видеть, кроме друг друга. Перед его отъездом к нам пришел Илья, почему-то начавший на полном серьезе отговаривать брата от командировки. И я, как и положено почти, что жене солдата, Никиту поддержала. Это потом, много раз прокручивая наш разговор в памяти, я стала думать, что, возможно, тогда можно было избежать того ужаса, что ждал нас за поворотом, может быть это и было моей самой большой ошибкой, ведь по сути - это я отпустила его в Чечню.
А потом Никита уехал. Я никогда не провожала его. Так хотел Никита, наверное, жалея мои нервы. Хотя, на самом деле, еще тяжелей сидеть дома у печки и изо всех сил стараться не побежать за ним, потому что знаешь, что он еще в нескольких шагах от твоего крыльца. Но я послушно сидела на табуретке, считала секунды, зная, что каждая из них отдаляет Никиту от меня даже не на шаг - на вечность, потому что каждое мгновение, проведенное рядом с ним - это маленькая жизнь. Может быть, лучше было бы посадить его в автобус, чтобы колесами раздавить ненужное время, проведенное без него, но Никита брал с меня обещания: не провожать, не плакать, не догонять. И я слушалась его. Зря, наверное.
Ни писем. Ни звонков. Только так я и могу охарактеризовать то, что было потом. Раньше, во время предыдущих поездок на Кавказ, Никита обязательно отзванивался-отписывался, в зависимости от возможности. Но не пропадал так надолго. Теперь, пересмотрев-перечитав все возможные фильмы-книги на тему ожидания любимого с войны, я могу спорить с их авторами. Дело в том, что если нет вестей с войны, а девушка, которая их ждет, не бьется в истерике, не предчувствует плохого, то это еще не значит, что девушка бесчувственная, или ей на своего любимого наплевать. Нет. Просто, когда ждешь, то и занят собственно этим ожиданием, а о плохом даже думать боишься, и страх этот сильнее безумной фантазии. Поэтому я ждала. Ждала, что Никита вернется, или подаст весточку. Весна предательски распечатала травку и почки на деревьях, устав ждать Никиту. Заволновались его родители, Илья, Танюли. Сестры учились в школе в Прямухино, на неделе жили в интернате для детей и далеких деревень, поэтому ритуально каждое утро спрашивали меня об известиях о брате, получая один и тот же ответ:
- Успокойтесь, я бы вам сама сказала. - Повторяла я каждый раз, думая, что если бы что-то изменилось, они и без слов поняли бы по моим глазам.
Но читать по глазам пришлось мне. После выходных в школе не появились Танюли, а после уроков меня ждал Илья. Он сидел на моем крыльце и курил. Я подошла, встала на первой ступеньке, поздоровалась, а он все курил и курил, глядя себе под ноги. Вдыхая сигаретный дым, который майским ветерком тянуло на меня, я понимала, что отсутствие Танюль в школе и присутствие Ильи на моем крыльце связано с Никитой. И скорее всего не с его возвращением. Потому что тогда он был бы здесь вместо брата. Я терпеливо молчала, желая на самом деле, чтобы Илья никогда не заговорил. Потому что по привычке не додумывала плохого, но боялась.
- Не знаю, как сказать, Ксеня... - все же подал голос Илюха, достал из кармана куртки какой-то листок и протянул мне.
Листок я взяла. Долго смотрела на него. Потом развернула и прочитала. Все, что я помню, это как из прыгающих перед глазами букв складывалось что-то несвязное: имя моего любимого, "погиб", "ввиду невозможности транспортировки тела", "захоронен", еще какие-то цифры и фамилия Филипчук. Я читала это несколько раз, но смысл складывался с трудом, потому что предложений не было - больше ничего не было. Я села рядом с Ильей.
- Как это захоронен? Как это невозможно транспортировать им? Как это? Почему? Кто такой Филипчук этот? Что они пишут вообще? - все повышая голос спрашивала я, последние вопросы уже выкрикивая. - Как это? Как это погиб? - и я с брезгливостью сунула Илье эту бумажку, которую больше никогда не видела.
Потом, кажется, пила корвалол. Надо было валериану, но у меня был только корвалол. А потом Илья повез меня к себе домой - на поминки. Там на мне повисли Никитина мама - тетка Галя и его сестры. А еще на столе стояла его фотография, перевязанная черной ленточкой. Это фото и вернуло меня к реальности. Я села за поминальный стол. Попялилась на блины и кисель, долго отказываясь выпить "за помин души", потом все же осушила стопку самогона.
- Отвези меня домой, пожалуйста, - попросила я Илью, сидящего рядом.
- Давай попозже хоть, - попросил он.
- Нет, сейчас, - покачала я головой, чувствуя, как к горлу подступает истерика, - Я не верю, что он погиб. - И встала из-за стола.
Уже на крыльце меня догнали Илья со своей мамой.
- Ксеня, ну посидела бы ты с нами-то! - воскликнула тетя Галя.
- Не могу я, понимаете, не верю я, что его нет. Не могу я поминать живого! - оправдывалась я.
Тетя Галя заплакала, обнимая меня и приговаривая что-то вроде: "бедная девочка". Я умоляюще посмотрела на Илью, и на него подействовало - он вытащил меня из объятий матери и увез в Прямухино.
Потом я выгоняла Илью из дома, а он не уходил. Спорил с моим ощущением, что мы хороним живого человека.
- Нет его тела, нет могилы, значит, живой! - твердила я свой главной аргумент.
- Ну написано же - из-за невозможности вывезти тело, похоронили его там, ты же читала! - терпеливо возражал Илья.
- А я не верю, что невозможно вывезти было! Нечего вывозить было, вот и все! - упрямилась я.
Илья все равно возражал, но потом переключился на уговоры поспать-поесть.
А потом наступили черные дни. В эти дни я узнала, где находится душа. Потому что на ее месте у меня образовалась пустота, которая иногда впрочем, заполнялась невероятной болью. Эту боль я ощущала даже физически, хотя знаю точно – горячей, острой, ноющей, доводящей до отчаянья болью мучилась именно душа.
Нет ничего страшнее неизвестности, сомнений, страха перед ошибкой. Я боялась хоронить Никиту, боялась поминать его с ушедшими навсегда. Я не верила, не хотела верить официальной версии о его гибели, но не хотела и думать о том, что он пропал без вести, ведь это означало плен.