Страшной болью отзывались воспоминания, мучительно было понимать, что кроме нескольких фотографий, писем, воспоминаний и снов – больше никогда ничего не будет. Теперь я знаю, что самое страшное для пережившего потерю – это отсутствие продолжения. Это осознание конечной точки. Я была, я продолжала быть. А Никита прошел точку невозврата, перестал быть, продолжая жить во мне.
В эти по-настоящему черные дни я писала письма Никите. Письма в никуда, письма, обреченные никогда не быть отправленными, прочитанными.
Я умудрилась защитить дипломную работу. Видимо, зная о моем горе, преподаватели меня просто пожалели, потому, что на самом деле в том состоянии я не могла бы написать и пару предложений, если они не посвящались Никите.
Лето прошло в слезах. Осенью, стоя перед учениками, я поняла, что они смотрят на меня с жалостью. И от этого было не легче. Наоборот.
Потом я пришла в церковь. Долго стояла у свечного ящика, грызла ручку, пытаясь написать записки для поминовения. Но так и не решилась. Дождавшись конца службы, я подошла к священнику и, расплакавшись, рассказала ему, что не могу поминать Никиту. Я просила батюшку, чтобы он помолился о нем как о живом. И священник удивил меня, я впервые после черной вести и военкомата, улыбнулась. Батюшка сказал мне, что у Бога все живы, а, значит, раз есть сомнения в гибели Никиты, можно помолиться о нем, как о живом. Как горячо я просила у Бога, чтобы мой любимый был жив!
«4»
У каждого человека – своя мера горя. Это такой порог душевной чувствительности, переступить за который страшно. Оказавшись за этим порогом, душа оказывается в прижизненном аду. Единственным утешением становится мысль о временности такого истязания. Весьма слабое утешение для непоправимых случаев.
Мне казалось, что мой ад будет длиться неизмеримо долго, возможно, до того момента, когда душа моя, отделившись от тела, окажется в самой настоящей преисподней. Хотелось, конечно, сомневаться в таком результате жизнедеятельности, но последующие события подталкивали именно к такому неутешительному выводу. Под мотив размышлений о загробной жизни, кстати будет упомянуть, что «мысли о смерти посещали меня» не реже двух раз в сутки. Кажется, я жаждала своей кончины. Но каким-нибудь естественным способом, потому что всем известно, что самоубийцы прямиком шуруют в котел с кипящим маслом, а мне бы этого не хотелось. Тем более что если все же Никита действительно погиб, во что я впрочем, упрямо не верила, но если бы такое и случилось, то он непременно попал бы если и не в рай, то уж точно не в ад. У меня неглубокие познания в той области, которая находится за чертой жизни, а опыта и вовсе нет, но мне так кажется, что у Бога обязательно должно быть такое место, куда он помещает не святых, но хороших людей. Например, атеистов, положивших свою жизнь «за други своя» на войне. Или просто порядочных, никогда зла не творивших язычников. Или христиан, которые так и не дотянули до райской участи, но искренне стремились.
Помимо размышлений о смерти и ее последствиях, лейтмотивом того времени стал сон, повторяющийся тем чаще, чем больше проходило времени со дня исчезновения Никиты из моей жизни. В этом сне я видела почти всегда одно и то же – желтую мутную воду с частицами песка, от невозможности сделать вдох меня охватывала паника, пытаясь вынырнуть, я вскидывала руки, и просыпалась. Это утомительное, ужасное выныривание стало моей фобией, навязчивой идеей. Мой мозг отправлял мне послание, которое зашифровал очень качественно. Я чувствовала, что сон этот не случайный, но понять его смысл не могла.
Как не вмещала в себя утверждение о том, что «крепка, как смерть, любовь». Потому что позволяла себе сомневаться, что существует что-то сильнее, крепче, величественнее любви. Потому что как никогда в эти дни я не верила в то, что смерти просто не существует.
Я хотела замкнуться в своем горе, остаться с ним наедине, потому что это все, что могло теперь сближать меня с Никитой – мучительные воспоминания о нем. Да и людям со мной было, наверное, тяжело общаться. Что они могли мне сказать, кроме банально-равнодушного «держись», «время лечит», и совсем циничного: «ты еще молодая, жизнь продолжается, найдешь себе другого». Круг моего общения сузился постепенно до Ильи, который был похож на брата, поэтому моим воспоминаниям не мешал.
Перед новым годом меня стала охватывать паника. Уходил тот год, который мы встречали еще с Никитой. Стало казаться, что с годом по-настоящему, навсегда уйдет и Никита. Конечно, я никак не собиралась отмечать праздник, но Илья настоял, чтобы мы все же посидели перед телевизором, выпили по бокалу шампанского и закусили салатом. Я покорно нарезала Оливье и даже поставила в банку несколько еловых веточек. Ближе к ночи пришел Илья с шампанским и мандаринами. А после полуночи он уже признавался мне в любви и делал предложение руки и сердца. Я честно призналась ему, что вообще продолжаю с ним общение только из-за его схожести братом, то люблю Никиту и замуж вообще ни за кого не собираюсь.
- Его нет уже, Ксеня, и не будет никогда. А я есть, ну не виноват же я, что живой? – резонно заметил Илья, - Давай попробуем? Если бы ты с Никитой была, я бы никогда не заговорил с тобой на эту тему. Но я тебя, правда, люблю. Слышишь?
Я слышала. Но пробовать не собиралась.
- Ты же знаешь, я не верю, что Никита погиб, - возражала я.
- Сколько тебе надо времени, чтобы понять, что он не вернется? – спрашивал Илья, сжимая мои руки.
- Вечность…
Но снова и снова – тот же разговор, те же вопросы.
- Когда ты поймешь, что его нет?
- Даже если нет Никиты, разве я должна любить тебя?
- Я не прошу любить меня. Я прошу быть со мной. Позволить тебя любить.
И это убивало. Потому что трудно отказаться от любви. Даже если любит не тот. Но что поделать – у меня вообще все было не так, как хотелось бы, потому что не было Никиты. Я уже не знала, жив он или нет, не могла больше об этом думать, устала отстаивать его право остаться в живых, когда сдалась. Может быть, я и осуждала себя, но отталкивать Илью у меня больше не было сил. И летом мы отвезли заявления в ЗАГС. В тот же день приехали к его родителям, которым сообщили о предстоящей свадьбе. Я старательно прятала глаза даже не от будущих свекров, а от Никитиной фотографии в черной рамке, стоявшей в серванте среди сервизных чашек и хрустальных рюмок.
Откровенно ненавидящими взглядами меня сверлили Танюли. Четыре одинаковых зеленых глаза горели презрением, и, кажется, желанием выкинуть меня из дома, в котором стояла траурная фотография их любимого брата Никиты. К слову, они и при его жизни не очень-то меня жаловали, ревнуя брата к невесте. Но теперь их отношение ко мне можно было объявить официальным и бесповоротным. Чтобы сбежать от их молчаливого суда, я напросилась к тете Гале на кухню, чтобы помочь ей порезать колбасу к наспех собиравшемуся застолью по случаю помолвки старшего сына.
- Ксеня, а не любишь ведь ты Илюху-то, - со вздохом сказала мне тетя Галя, когда мы остались одни.
Я увлеченно резала колбасу.
- Да я-то ничего, ты не думай, - как-то неопределенно высказалась моя будущая родственница, но добавила ясно, - я на твоем месте не была, может быть, и сама бы так же поступила.
Благодарности моей не было предела, о чем я, кажется, и сообщила.
Мы поженились двадцать девятого августа. Я отказалась от фаты и белого платья, хоть и была невинна, как и полагается невесте. Но наша свадьбы была пропитана трауром, потому что на ней присутствовал Никита, его образ оказался живее нас с Ильей. Не помогло даже то, что после объявления помолвки траурная фотография младшего сына навсегда исчезла из серванта свекров. Я чувствовала взгляд Никиты с его фотографии, сквозь толщину фотоальбома, из ящика комода, и холодная острая боль разливалась в груди от этого взгляда.
Мы поселились в моей учительской квартирке в Прямухино. Илья по-прежнему работал в Кувшиново, мотаясь туда каждый день на предусмотрительно купленной машине. Почти все деньги из семейного бюджета уходили на его поездки, но он ни за что не хотел оставлять меня одну.
А уже в сентябре Илья привез отпечатанные фотографии с нашей свадьбы. Я выбрала одну, чтобы поместить ее в подаренную кем-то рамку и повесить на стену. Муж мой грустно усмехнулся, увидев мой выбор, и то ли спросил, то ли объявил:
- Он всегда будет стоять между нами?
На выбранном фото Илья больше всего был похож на Никиту.
А потом моя матушка, гостившая у нас во время своего отпуска, по секрету сообщила мне, что я упорно называю Илью Никитой. Мне стало жаль мужа еще больше. И я, как прожженный любовник из анекдота, стала избегать имен.
Осенью, под аккомпанемент дроби дождя по оконным стеклам, мы тягостно, взаимноизматывающе молчали. Я боялась обидеть Илью другим именем, неосторожным словом или вырвавшимися воспоминаниями, которыми на самом деле жила моя голова. А Илья, наверное, ждал от меня хоть какого-то шага, говорящего хотя бы о теплом к нему отношении. Но сломался он первым. Сначала стал приезжать в Прямухино только на выходные, количество которых с каждой неделей стремительно сокращалось. А потом и в деревне стал пропадать у каких-то неведомых друзей.
Мы смогли расставить все точки над «и», только после того, как Илья приехал из Кувшиново, что называется, «на бровях». Когда он в таком состоянии вывалился из машины, я могла только беспомощно трясти его за плечо, умоляя выползти из лужи и перебраться хотя бы на крыльцо. На мои робкие попытки привести его в чувство, муж только приоткрыл один глаз и обругал меня не то чтобы матом, но цензура такого выражения все равно не пропустит. Я обиделась и оставила его замерзать на улице. Но через какое-то время, помокший, грязный и злой он появился на кухне.
- Так жить нельзя! – с театральными жестами заговорил мой пьяный муж, - Ты сама-то понимаешь, что так жить нельзя? Ты, когда женилась, понимала, что со мной жить придется? Общаться там, совместный быт, хозяйство, все такое?
- Я не женилась. Я замуж выходила, - угрюмо пробурчала я, глядя, как стекающие с моего мужа струйки грязной воды образуют на кухонном линолеуме лужицы.
- Какая разница? – не понял Илья.
- Ну, женятся мужчины, а женщины, они замуж выходят.
Муж заревел медведем и схватился за голову.
- Ну как ты меня достала, училка хренова! – проговорил он фразу, которую наверняка хоть раз в жизни сказал каждый из моих учеников.
- Слушай, алкоголик, иди-ка ты спать! – со смехом отмахнулась я от Ильи, - с завтрашнего дня обещаю быть разговорчивой, вести совместный быт, даже, ели хочешь, корову заведу! Какие у тебя еще там критерии хорошей семьи?
- Что ты издеваешься? – обиженно пробормотал Илья.
Я окончательно развеселилась. Отправила мужа спать. Вымыла пол на кухне.
С тех пор я старалась соответствовать понятиям моего мужа о жене, и вести себя подобающе. Поэтому дальнейшая наша семейная жизнь протекала уже веселее. Но не долго.
«5»
Самое главное – не ошибиться. Сделать правильный выбор, разглядеть его из нескольких вариантов. Как в известной песне – «Лучше жить одному всю жизнь, чем построить дом, и жить в нем с кем попало». Нет, я не хочу сказать, что Илья для меня кто попало, но и не тот, с кем бы хотелось провести всю жизнь под одной крышей, воспитывая детей и обрастая тем самым совместным хозяйством. Но что поделать – с жизнью спорить еще тяжелей, чем с собой и своими чувствами. И хоть я понимаю умом, что мой муж – это стена надежная, защита и оборона, что он любит меня и не предаст, что теперь уже пути назад не существует, во всяком случае, безболезненного для обоих и правомерного с точки зрения духовности, но все равно, как ни крути, самый лучший, пусть он даже на самом деле окажется и не самым надежным и верным – это тот, кого выбрало сердце. Не знаю, как уж оно его выбирало, но кнопочка какая-то видимо все же существует, потому что я точно помню момент, когда она щелкнула, и душа приросла к Никите. Может быть, заклинило у меня ту кнопочку, но отщелкивать она не собиралась, и любовь не угасала. А душа стремилась туда, где настоящий покой, а покой – это только рядом с любимым.
Такими мыслями я тешилась до того момента, когда землю покрыло снегом. Снег потом еще растаял, но по тому, первому белому покрову подъехал к дому Илья среди рабочего дня. То есть у меня-то мой школьный день уже кончился, а вот у него был как раз в разгаре, поэтому его приезд насторожил меня. Тем более что примерно за неделю до этого меня опять стали одолевать сны, в которых я снова и снова тонула. Когда Илья зашел в дом, я настороженно посмотрела на него и по одному только его виду поняла, что женская интуиция все-таки существует. Он сел прямо на пороге кухни и долго смотрел куда-то мимо меня. Я тихонько присела на краешек стула и терпеливо ждала, с какими вестями приехал муж.
- Ксеня, я даже не знаю, как и сказать-то… - наконец начал он, но снова замолчал.
- Что стряслось-то? – спросила я, прокручивая в уме все возможные и невозможные варианты новостей, которыми не спешил делиться со мной муж.
Кстати, я не угадала. О том, что на самом деле ждало нас, я даже подумать не могла.
- Собирайся. В Богданово поедем, - как-то робко проговорил Илья.
- Зачем?
- К родителям моим.
Половина моих предположений отсеялась, но усилилась оставшаяся.
- Что с ними? Заболел кто-то? – я на самом деле уже предполагала худшее.
- Давай, я в машине жду тебя, по дороге расскажу. – И Илья просто сбежал от меня.
Мы выехали уже за Прямухино, когда Илья остановил машину и с усилием, как будто выжимал штангу, весом в тонну, проговорил:
- Ксеня, понимаешь, такое дело, Никита вернулся.
Сначала я не поняла. Совсем. Последнее словосочетание отказывалось укладываться в голове.
- Как это? – тупо спросила я.
- Приехал. Вчера. Дома он. – Продолжал поднимать непосильный вес мой муж.
Я уже все поняла. Но он зачем-то пояснил:
- Живой он, понимаешь, права ты была. В плену он был, сбежал. Живой. Живой. – Каждое слово больно отзывалось в сердце.
- Господи! Живой! – наконец выдохнула я, и по щекам потекли самые горячие слезы, какие только могут быть у человека – слезы счастья.
Не знаю, как передать то, что происходило со мной в тот момент. Может быть, это было самое настоящее счастье, но длилось оно только мгновение. Потом я поняла, что не дождалась с войны своего солдата. Кажется, я отказывалась ехать с Ильей, но он уговорил меня. Нужно было увидеть Никитку, тем более что на самом деле этого очень хотелось.
Мы подъехали к дому и долго не выходили из машины. Наконец, Илья первым открыл дверь.
- Пошли уже! – на выдохе сказал он.
И мы пошли.
В доме сидели за столом. Странная русская традиция – жрать, когда плохо, жрать, когда хорошо. Если трапезу радостную я еще понимаю, то так называемые поминки – это перебор, по-моему. Как можно хлебать водку с киселем, заедая их блинами, вернувшись с кладбища, на котором остался близкий человек, да еще и издевательски ставить ему стопку водки – это за гранью моего понимания. Поэтому естественно, что, взирая на стол, накрытый по случаю возвращения сына, напомнил мне стол поминальный по случаю гибели того же самого сына. Даже Никита сидел, по-моему, на том же месте, где стояла его фотография с черной рамкой, и нетронутая священная стопка водки.
А Никита действительно вернулся. Я стояла в дверном проеме между кухней и комнатой и не двигалась с места. В этот момент меня не смущала тишина, повисшая над застольем, тяжелое дыхание мужа за спиной, собственные обильные слезы. Никита смотрел на меня так, как будто не было его смерти, поминок, моей свадьбы с его старшим братом. Неизвестно, сколько бы еще длилась эта классическая сериальная сцена, если бы не тетя Галя, которая суетливо начала нас усаживать. Никита изъявил желание, чтобы мы с Ильей сели рядом с ним. Так я оказалась между двух братьев.
Снова полилась водка в стопки, загудела застольная беседа. Кажется, Илья с Никитой о чем-то переговаривались через мою голову. Сама я очнулась, только когда Никита обратился ко мне.