Зульфия живо представила себе кирпичное здание школы святого Иосаафа, каждый выступ которого украшен светящимся самодельным фонарем. Ей даже показалось, что воздух стал холоднее и запахло жженой тыквенной плотью и корицей.
– Пирога хочу, – сказала она.
– Пироги тоже были, – рассмеялась Заваркина. – Каждый год заказ на их изготовление получала кондитерская, которую открыла племянница Анафемы. Как она теперь выживет, ума не приложу…
– А что было потом? – поинтересовалась Зуля.
– Потом нас распускали по домам, и вернуться мы должны были ровно к шести вечера. Ни минутой раньше и ни минутой позже, в костюмах и масках, иначе на бал не попасть.
На моей памяти не было ни одного человека, который счел бы бал скучным или неподходящим ему занятием. Скорее всего, потому что на бал допускались не все, а только старшая школа. Ученики класса с пятого начинали мечтать о том, как разоденутся в пух и прах и пройдутся в кривом котильоне с понравившейся девчонкой. Согласно бальному расписанию ровно в шесть школьники должны были подняться вверх по парадной лестнице, по которой в будни ходит только директриса, и выстроиться в стройные шеренги, чтобы зайти по сигналу в зал, выдать вальсовый круг и быть свободными. Дальше выходила Анафема, рассказывала, как она рада видеть столько свежих сияющих детских лиц и… бла-бла-бла. После ее громогласной нудятины разносили угощенья и начинались развлечения. Какие именно – зависело от комитета бала, который торжественно избирался школьниками и учителями в сентябре. На каждый бал под покровом ночи привозилась какая-нибудь макабр-панк-поп-рок-группа: папа главы комитета непременно оказывался знаком с братом их тур-менеджера. Бал всегда длился до полуночи, конечно, для тех, кто выдерживал. Для остальных – раз в час от школы отходил автобус, который объезжал город и пригород и раздавал учеников в руки родителям. Кстати, мой первый бал почти полностью состоял из исторических танцев, которые мы разучивали весь сентябрь на дополнительных занятиях. Я и сейчас могу тебе мазурку отчебучить, – улыбнулась Заваркина в пустой стакан с пивом, – только на балу мы все равно сбились в кучу и попадали.
– Только не говори мне, что там никто никогда не напивался! – недоверчиво протянула Зульфия и плеснула Анфисе из своего бокала.
– В пунш обязательно наливалось шампанское, – хихикнула Заваркина. – Мы два года подряд морочили Анафему, что у пунша должен быть такой вкус. Она нам: «Это алкоголь!», а мы ей: «Это мускатный орех!». Напивались, конечно, всякое было. Однажды разбитная компашка из шести одиннадцатиклассников упилась ромом в подсобке. Один даже в больницу попал. Ой, что было! Прибегали мамаши и, забыв про качающиеся в ушах бриллианты, выли по-простонародному: «Это вы моего сыночку на грех подбили!» – и всё в том же духе. Но дело решили миром. Троих выгнали из школы, якобы за неуспеваемость, еще троих развели по разным классам, якобы из-за конфликта с физиком.
– А с балом ничего? – не поверила Зульфия.
– А с балом ничего, – подтвердила Заваркина, озираясь в поисках официантки. – Представляешь теперь, насколько это важное мероприятие? Если его уберут, это будет драма. Но только для учеников Иосаафа.
– А все-таки почему Рождество обошли? Девушка, нам еще по полпинты сидра, пожалуйста.
– На Рождество надо подарками обмениваться, а это затратно, – Заваркина залпом допила виски. – И материально, и эмоционально. Да, к тому же это религиозный праздник, а на балах святого Иосаафа должна царить немного декадентская атмосфера.
– Пафосники! – сказала с улыбкой Зуля. Это было ее собственное слово, означавшее нечто помпезное.
– Не завидуй так громко!
– Ну, может, они оставят бал, – задумчиво предположила Зуля, – как-нибудь втихаря…
– Да прям! – отмахнулась Заваркина. – Они уже приняли под козырек. На днях объявят ученикам. Стоны содрогнут те красные кирпичные стены, – закончила она драматично и с силой растерла еще одну докуренную сигарету в пепельнице.
Зуля улыбнулась.
– А я-то думаю, чего это ты такая тихая в последнее время! Нет, есть еще у меня порох в пороховницах! Могу! Могу видеть, когда что-то затевается. Что ты задумала? Рассказывай! – потребовала она.
– Точно не знаю, – Заваркина прищурилась. – Хочу укрепить оборону Иосаафа большой шапочкой из фольги. И мне нужна команда. И мне нужен конкретный враг, личность одиозная и неприятная.
Она повертела головой по сторонам, словно одиозную личность и общего врага можно было найти в пабе, среди мягких кресел и винтажных плакатов. Зуля проследила за ее взглядом и тоже не увидела никого необычного.
– Буду импровизировать, – картинно вздохнула Заваркина, лихо опрокинула в себя полстакана сидра и снова закурила.
– Ну-ну, – Зуля уставилась на нее, – а зачем тебе это? Зачем отстаивать развлечения в святом Иосаафе? Ну, кроме твоего собственного веселья в процессе скандала, конечно…
Заваркина уставилась на нее в недоумении. Зуля стукнула себя по лбу.
– Вася, – произнесли подруги вместе.
– Они хотят лишить моего ребенка двух тонн веселья, о котором я ему все уши прожужжала.
– Счастье ребенка как мотив мне понятен, – улыбнулась Зуля. – Тебя, стало быть, уже в школу вызывали.
– Угу, – откликнулась Заваркина, – давай еще сидра закажем.
Они заказали по пинте пряного «айриш перри» – ирландского грушевого сидра.
– Вдруг это заведение тоже закроют? Как духовно небезопасное? – предположила Зуля в волнении.
– О, ужас! Любезная Зульфия останется без тепленького сидра на ночь! – засмеялась Заваркина. – Не дрейфь! Косолапыч – депутат, и потому ирландскую культуру признали дружественной славянской.
Косолапычем иногда называли Дмитрия Косолапова – депутата городской думы и бизнесмена, владеющего сетью ресторанов быстрого питания «Косолапыч» в русском стиле: избушки, коряги, медведи, невкусная еда. Паб «Медная голова» тоже принадлежал ему.
– Мда, Заваркина, – произнесла Зуля довольно, – наворотишь ты дел!
– А то, – согласилась та.
– А что все-таки с Яичкиным твоим?
– Он не мой, – обиделась Заваркина.
– Так кто это?
– Яичкин. Помнишь региональный фестиваль новой драмы? На котором Смоленская блеснула прежде, чем уйти на покой? Когда она отхватила гран-при, он еще плевался ядом и желчью ей вслед?
– Вспомнила! – вскрикнула Зульфия. – Помню его! Мерзенький такой ботаник!
После окончания того фестиваля Анфиса и Зуля стояли в толпе прессы. Мимо чинно шествовала режиссер-победительница, обнимая свой приз и лучезарно улыбаясь. Яичкин вывалился из толпы прямо перед ней, принялся в ажитации размахивать руками и орать дурным голосом. Суть его выстраданной тирады сводилась к следующему: все решают деньги, губятся таланты, все куплено, приз Нины не заслужен ею, а по праву принадлежит ему. Гордая Смоленская молча (что для нее нехарактерно) залепила этому истерику мощную пощечину и проследовала далее под аплодисменты. За ней прошествовал ее муж Павел Проценко – местный преуспевающий бизнесмен – не скрывающий ехидной улыбки.
– Ее постановка все равно лучше была, – выдохнула Зуля облачко дыма.
Внизу загрохотал саундчек.
– Нам надо спуститься, – сказала Заваркина. – Я тебе кое-кого покажу.
Девушки, нетвердо ступая, спустились по узкой деревянной лестнице, завешанной пейзажиками Ирландии. Весь нижний этаж паба был заполнен людьми. На крохотной сцене суетились рослые парни – гитарист, барабанщик, аккордеонист, вокалист Егор с бас-гитарой. Рядом примостилась крохотная девушка-флейтистка. Группа «Undertakers» была готова сказать свое слово. Как только Анфиса и Зульфия протиснулись к сцене, полилась тягучая и нервная мелодия.
– Я слышу твой голос, Ирландия-мать, – вывел Егор громко, четко, с сексуальной, совершенно недетской хрипотцой.
Заваркина улыбнулась.
– Это первый член моей новой команды, – проорала Заваркина Зуле в ухо. Та кивнула.
– За землю родную, за…
– За Erin Go Bragh! – грянул весь паб в один голос.
– Здорово как! – Зуля экстатически сияла. Она обожала всё, над чем витала мощная энергетика.
Заваркина исподтишка огляделась. На противоположном конце зала она увидела Анафему, которая кому-то грозила кулаком. Посмотрев в том направлении, она увидела двух смущенных девчонок и парня, то ли с виноватой, то ли с ехидной улыбкой разводившего руками, словно говоря: «Ну не идти же нам к вам по головам!».
– И теперь над холмами звучат голоса тех, кто жизнь свою отдал…
– За Erin Go Bragh!
Между ними была толпа. Анафеме было до них не добраться. Она могла лишь беспомощно созерцать их стол, уставленный пивом и сидром.
– Английский капрал сгоряча говорил, что у наших солдат нет винтовок и сил. Но пуля захватчика сердце нашла, и он не вернулся из…
– Erin Go Bragh!
Заваркина улыбнулась, представив, что ждет их завтра в школе.
– Почти сотня лет пролетела с тех пор, но памяти голос, как прежде, суров. И дети Ирландии помнят всегда, как всходила свобода над…
– Erin Go Bragh! – крикнул весь паб в едином порыве и взорвался аплодисментами.
– За свободу! – вдруг завопила Зуля. Она обожала лозунги.
Взгляд Заваркиной упал на столик рядом с уморительно подпрыгивающей Ангелиной Фемистоклюсовной. За ним сидел режиссер Яичкин и мрачно цедил эль.
– Мы слишком часто говорили его имя вслух, – проворчала Заваркина, намекая на фильм «Биттл Джус», который она относила к худшим творениям буржуазного кинематографа.
– Что? – проорала Зуля, не отвлекаясь от сцены, на которой Егор уже выводил похабную песенку про младшего О’Донохью.
– Тебя удручает то, что матерью зовется земля, отличная от земли русской? – развязно спросила Заваркина, плюхнувшись на свободный стул рядом с Яичкиным.
Тот вздрогнул и удивленно уставился на нее.
– Я слышала в тебя чернильной бомбой кинули? – продолжала она как ни в чем ни бывало.
– Когда становишься знаменитым, слухи о тебе расползаются с невероятной скоростью, – нашелся режиссер.
– Ты не знаменит, – съехидничала Заваркина. – Если бы чернилами тебя окатил не мой сын, никто даже не заметил бы.
– Яблочко от яблони, – усмехнулся Яичкин.
– Угу, – довольно улыбнулась Анфиса. – Горжусь им. Слушай! – она хлопнула Яичкина по плечу. – Хочешь пари?
– Не хочу, – буркнул тот.
– Да ладно тебе, где твой азарт? – спросила Заваркина, обнимая режиссера по-свойски.
Яичкин недоуменно посмотрел на ее руку на своем плече.
– Впрочем, ладно, – продолжала Анфиса, – какой у тебя азарт? Сообщу тебе, не заключая пари. Я собираюсь похерить твой «подземельный» проект.
– Не выйдет, – самодовольно усмехнулся Яичкин и ткнул пальцем в потолок.
– Ой, да брось! – скривилась Заваркина. – Видали мы эту власть. Голой. В бане.
– Ты – вульгарная, – на этот раз скривился Яичкин.
– Я – просто ночной кошмар, – согласилась Анфиса. – Проект твой по Иосаафу не пройдет, попомни мое слово. На любую твою жалкую попытку отнять веселье у детей, я отвечу ракетой «Синева» по твоей скучище. Учти. У меня даже команда есть.
– Нет у тебя ничего, – ответил Яичкин, бравируя. – Для такой работы нужны высококлассные кадры: журналисты, копирайтеры, ораторы.
– Ха! – по-пиратски крикнула Заваркина. – Всё, что мне нужно – это хорошо мотивированные личности. Личности, господин Яичкин. Ну, знаете, личности – это… – Заваркина сделала вид, что задумалась. – Личности – это как Нина Смоленская.
Режиссера передернуло.
– Психопаты? – проскрежетал он с отвращением.
– Хотя бы… Ну вот, смотри, – Заваркина указала сначала на сцену, на Егора, потом на столик с незаконно просочившимися в паб старшеклассниками. – Огненно-рыжий и долговязый – это Егор. Его дедушка – ирландец, такой же огненно-рыжий и долговязый. В семье Егора пестуют ирландскую культуру. Сможешь ты выбить из него эту дурь, Яичкин? Не сможешь. Кишка тонка. Мулатка – дочь стэнфордского профессора литературы, случайно заимевшего связь со здешней певичкой. У нее два гражданства – русское и американское. Пару летних месяцев она проводит с папой, поэтому идеально говорит по-английски и пишет отличные тексты на обоих языках. Она очень добрая и сочувствующая девушка, но сможешь ли ты, Яичкин, заставить ее отвергнуть культуру ее отца и его наследие? Не сможешь. Вот тот мелкий, мой любимец. Воришка. Его в триста девятнадцатой школе за руку поймали. Так, знаешь, что он сделал? Отболтался от обвинения! Ему было всего четырнадцать, но он уже был настолько ловок, хитер и умен, что не просто попал в школу святого Иосаафа и стал лучшим учеником, но еще умудряется шкодничать и не попадаться. Сможешь на него повлиять? Нет. Он тебя насквозь видит. А четвертая – длинноногая шлюшка – ты ведь ее заприметил уже, правда, любитель малолеток? Четвертая, друг мой – губернаторская дочка. Красотка, активистка, борется за права животных, бомжей и всех, кто попадется под руку. Обожает конфликты, дай только встрять. Получится у тебя ее приручить? Не получится. Она таких, как ты, на завтрак ест. С детства.
– И что? – невольно заинтересовался режиссер.
– А то, что эти четверо – любимцы «святош». Школа святого Иосаафа – лучшая школа города. «Святоши» задают моду. Теперь резюмируем: вся молодежь города равняется на «святош», «святоши» равняются на этих четверых, этими четырьмя рулю я. Как тебе цепочка?
– А еще трое из них – дети богатых родителей, – поморщился Яичкин, не отрывая глаз от Сони, которая забрала у официантки заказанное пиво и закуски – «огненные» куриные крылья и что-то дымящееся в кастрюльке.
– В среде молодежи всё решает обаяние личности! Деньги – дело предпоследнее, – авторитетно заявила Заваркина. – Вот эти четверо – обаятельные. И я – обаятельная. А ты? А ты – уныние в хипстерской футболке!
Яичкин нервно рассмеялся.
– Знаешь, почему они не видят опасности в «Шреке»? – продолжала Заваркина, придвинув губы к самому уху режиссера. Пьяные и залихватские интонации в ее голосе начисто исчезли. – Потому что не проводят параллели между взорвавшейся птичкой на ветке и убийством птички в реальности. Не то, что ты, маленький садист. Ты или не ты уже в достаточно сознательном возрасте – десять лет, не шутка! – в течение двух часов убивал голубя колготками, набитыми песком? Что сделала тебе невинная птица, Яичкин?
Заваркина заговорила вкрадчивее.
– Они не видят опасности в «Шреке», потому что они не жестоки, как ты. Ты до сих пор радуешься возможности кого-нибудь покалечить? Юные души, например? Душегуб! Как тебе не стыдно, а? Они ведь такие юные и невинные. У них такие живые умы! А ты хочешь их лишить возможности познавать мир и изучать другие культуры!
Заваркина покачала головой. Не было понятно, шутит она или говорит серьезно. По виску Яичкина стекала капля пота. Он молчал, с ненавистью уставившись в стакан с пивом.
– У тебя ничего не выйдет, – яростно прошипел он, подняв на Анфису глаза.