Кувыр-коллегия - Андриенко Владимир Александрович 9 стр.

— Что вы, ваша светлость? Как можно и подумать такое? Чеканить монету то прерогатива государева. Мне ли сирому на то право посягать?

— Хитришь! Ох, и хитришь, Демидов. Ну да, то дело не мое. Я просто так спросил не для доноса. Едем к Эрнесту….

Год 1735, декабрь, 7 дня. Санкт-Петербург. Дворец императрицы.

Анна Ивановна много смеялась над последним анекдотом. Рассказ Юшковой про то как Пьетро Мира попал к своей любовнице уже целый месяц царил во дворце. Иоганн Эйхлер же сделался предметом насмешек. Но более всего придворные хохотали над Франческо Арайя. Однако, смеялись они токмо за спиной капельмейстера, ибо императрица не хотела обижать музыканта итальянского. Она слишком ценила Арайю…

Седьмого декабря во время большого приема императрица как всегда развлекалась в обществе своих шутов и слушала последние сплетни. Уже с месяц как при царице появилась новая шутиха карлица Наталия Новокшенова. Она набирала силу к неудовольствию Бужениновой.

Новокшенова в отличие от куколки была уже стара, суха и костлява. Она всегда говорила какие-то присказки невпопад и тем веселила Анну.

— А скажи, Натальюшка, — Анна толкнула новую карлицу в бок, — что про сие дело думаешь? Кто кого провел в дом? Педрилло наш, капельмейстер Арайя или секретарь кабинетный Эйхлер?

— У того молодца пуговка из оловца, и рогатая скотина — ухават, и птицы сыч да ворона! — изрекла Новокшенова.

— Про кого молвишь? — не поняла царица.

— Да дура она пустоголовая матушка, — заворчала Буженинова. — Мелет не весть чего.

— Бу-бу-бу, бу-бу-бу, сидит ворон на дубу! — прокричала Новокшенова и схватила с подноса яблоко. Тут же стала его грызть.

— А ты про то, что скажешь, твое величество король самоедский? Ты же брат мне коронованный.

— Дак и я брат твой, матушка, — сказал Балакирев. — Отчего только Лакосте почести, а мне нет? Ведь я царь Касимовский, матушка. Отчего забыла про меня?

Шут Балкиерев напомнил императрице, что еще Екатерина I пожаловала его имениями бывших касимовских царей, и от того он шутовской титул царя Касимовского имел.

— Хорошо! Буду отныне про сие помнить, Ванька. Ну что скажут нам цари? Пока нет здесь моего Арайя, можно говорить!

— Более всех повезло Иогашке Эйхлеру. Он синяками отделался, — заговорил Балакирев. — А вот Адамка твой, что в Педрилло перекрестили, тот вляпался по самые уши.

— Дак не его лупили то, а Эйхлера, — проговорила Анна.

— Эйхлера-то отлупили, но он уже отлежался от побоев да умнее стал. А вот Адамку все еще ожидает.

— Ты так думаешь, Ванька? А что нам Лаксота скажет? — Анна посмотрела на короля самоедского.

— И меня матушка, моя жена поначалу так выделяла, как Дорио Адамку выделяет. И я рад тому был, — произнес король самоедский. — Мол меня выделяет, а иных разных отатлкивает. Но скоро то мне надоело изрядно.

— Надоело? Неужто иным свою королеву самодскую отдать готов для марьяжу любовного? — спросила императрица.

— А хоть и так. Я то внимания ей теперь мало оказываю и она тем недовольна бывает, матушка. И недавно когда я книжку читал новую она ко мне подсега и сказала: "Я бы так желала быть книгю, чтобы вы мой муж уделяли мне столько же внимания".

— А ты что? — спросил обер-егермейстер Артемий Волынский.

— Я ответил, что лучше бы тогда она стала календерем, а не книгою.

— А отчего же календерем? — спросила Анна.

— Тогда её каждый год можно было бы менять.

Императрица захохотала и вслед за ней стали смеяться придворные.

В зал вошел генерал Ушаков и низко поклонился государыне.

— Ваше императорское величество, мною, начальником вашей Тайной розыскных дел канцелярии, проведено следствие по делу князя Голицына Михаила из заграничных стран возвернувшегося.

Анна сразу переменилась в лице. От веселости на нем в единое мгновение и следа не осталось. Придворные также "стерли" усмешки с лиц.

— Где он? — голос императрицы задрожал от гнева.

— За деверьями сего зала дожидается высочайшего позволения войти.

— Пусть войдет! А ты пока докладывай, чего там выяснил по сему подданному моему.

— Позвать князя Голицына! — гаркнул Ушаков в сторону двери слугам, и снова стал говорить императрице. — Вышеназванный князь, матушка, учился в городах разных. И там, за границею женился на девке итальянской именем Лючия. И оную девку с собой в Россию приволок. И женился он, матушка, на католичке и по обряду католическому. И сам в заграницах вере отцов и дедов изменил и стал папистом * (*папсит — католик).

— Ах, вот как! — вскричала Анна. — А меня в своих пасквилях поносил за приверженность мою к иностранцам, что мой престол облепили. А у самого то рыло в пуху! Он вере изменил!

Князь Михаил Голицын предстал перед императрицей. Было ему тогда уже более сорока лет, и был он росту высокого и стати имел гвардейские. Ко двору явился в простом костюме цвету серого без украшений. Это Анну еще более разозлило. Ибо усмотрела она в том новое небрежение воли её самодержавной.

— Так это ты князь Михайла Голицын? — строго спросила императрица.

Князь поклонился.

— И ты меня поносными словами за границею облаял? Не люба я тебе, князь? Роду не такого знатного как ты?

— Ваше величество…

— Молчи! — оборвала его царица. — Знаю, что скажешь! Знаю! Сейчас дабы шкуру свою спасти лебезить станешь! Я вас Голицыных и Долгоруких хорошо изучила. Не о России пеклись вы потомки родов знатных! Только о себе думали. Россия для ваших услад и для вашей власти токмо создана? Так думаешь? В тайном совете и Долгорукие и Голицыны верховодили и что получилось? Кондиции богомерзкие! А когда я благодаря верным сынам отечества самодержавие приняла, то Дмитрий Голицын, коего я простила и сенатором сделала, рожу от меня и двора моего воротит. А ты памфлеты пишешь? Отца моего царя Ивана дураком вывел. А мать моя подстилка последняя, детей незнамо от кого рожавшая? Так?

Голицын слушал, опустив голову, и молчал.

— Так вот! Решила я службу для тебя при дворе сыскать. Послужишь своей государыне. В шутах послужишь!

— В шутах? — переспросил Голицын.

— Велика тебе честь? Ничего. Жалую тебя шутом моим с окладом в 300 рублей в год. Поболее чем у иных шутов будет. Но все же ты князь и Гедимнович по роду* (*Гедиминовичи — потомки великого князя Гедимина, к роду которого принадлежали Голицыны). Тебе и честь! И подарки кои шутовством заработаешь, все в твой карман пойдут! Завтра чтобы на службе был!

— Государыня…

— Мое слово сказано. Иди!

Голицын с места не тронулся.

— Лакоста! Князинька от милости моей ошалел. В шею его отсюдова гони! Гони!

Король самоедский бросился на князя и схватил его за шиворот. Тот стал сопротивляться и ударил Лакосту в лицо. Тот в сторону отлетел, но сразу на ноги вскочил и снова в драку кинулся. И они покатились по полу князь древнейшего на Руси рода и шут, без роду и племени.

Анну это рассмешило.

— Вот ты и потешил свою царицу в первый раз. Мои шуты часто потасовки устраивают. Иди отседова, шут Голицын. А прозвище для тебя я потом придумаю.

Князь подобрал парик и удалился из зала. Его судьба была решена….

В зал вошли после истории с Голицыным Эрнест Иоганн Бирен, который под руку вел незнакомого императрице высокого парня в дорогом костюме красного цвета. Они приблизились к торну, и незнакомец пал Анне в ноги.

— Кто это, Эрнест? — спросила императрица.

— Твой верный слуга, государыня. И зовут его Акинфий Демидов, заводчик уральский.

— Ах, это Демидов! Слыхала про тебя много, Демидов. Про тебя и отца твоего. Много пользы для отечества вы принесли пушки, да ядра, да фузеи изготавливая. Но и дурное про тебя слышно, Акинфий!

— Дурное, государыня? — спросил Бирен. — Но, насколько мне известно, Демидов верный слуга вашего величества.

— Что это за история с серебром, Демидов? Говорят, ты осмелился монету в землях своих чеканить с моим орлом?

— Матушка, государыня! — Демидов на коленях подполз к императрице и стал целовать её руку. — Оговор то подлый. Я для государей первый слуга.

— Для государей? А кого ты достойным трона Петрова почитаешь? — грозно спросила Анна, усмотрев в словах заводчика скрытый намек на цесаревну Елизавету Петровну.

— Ты — великая государыня! Ты достойна трона Петра Великого! Бога за тебя молю! Молюсь о здравии твоем державном и продлении царствования твоего на многие годы России на благо, матушка.

— Государыня, — вмешался Бирен. — Знаю Демидова как вернейшего слугу престола твоего и поручусь за него как за самого себя. Честен он перед тобой и ни в чем не виновен. Про сие я все сам выяснил!

— Что ты говоришь, Эрнест?

— Демидов награды, а не наказания достоин. Он прибыл в Петербург и ударил челом тебе, государыня горами рудными в коих серебра много содержится.

— Вот как? — императрица оттаяла. — А отчего не сразу мне челом он теми горами ударил? Чай наворовал серебра на свою долю, Демидов?

— Как можно, матушка?

— Ладно! Милую тебя. Поднимись!

Демидов поднялся. Бирен подошел к Анне и что-то прошептал ей на ухо. Императрица после этого произнесла:

— Пусть следствие по делу Демидова, ежели ведется такое, прекратят. Эрнест, сам позаботься о том. Я воевать собралась, Демидов! Мне нужны пушки, фузеи, и другой припас воинский по дешевой цене! Как императору Петру поставлял так и мне поставлять станешь! Ради этого глаза на подлости твои закрываю! Знаю, что виновен ты в истории с рублями! Знаю!

— Государыня! — Демидов снова припал к руке императрицы.

— Я милостива к тебе. И за свой карточный стол тебя приглашаю.

Акинфий Демидов поклонился, и они с Биреном отошли в сторону. Граф шепнул Демидову на ухо:

— Я же вам говорил, что все будет хорошо. Императрица вас милостью подарила. За свой стол позвала. И дам вам еще совет. Проиграйте за её столом. Это будет ваш выигрыш в жизни.

— А генерал-берг-директор? Фон Штемберг грозился…

— Про это не беспокойтесь, Демидов. Штемберг про вас и думать забудет! Но вы к нему сами явитесь и все рудные места, кои серебро содержат, передадите в казну. И живите себе спокойно.

— Благодарю вас, граф. Вы мой спаситель.

В тот вечер Демидов проиграл за карточным столом 100 тысяч рублей и слуги его поднос с серебром в зал втащили и к ногам царицы поставили.

— Твоей или моей чеканки, Акинфий Никитич? — весело спросила Анна.

— Государыня! Все что есть у меня — твое! Скажи и бери что пожелаешь!

— Выкрутился. Живи Демидов. Но впредь не греши! Я ведь не дура последняя, Акинфий Никитич. Много чего вижу и понимаю, хотя в дела твои рудные мне вникать некогда. Сам ведаешь сколь забот у меня державных.

— Вы благодетельница отечества, государыня! Век стану за вас бога молить.

Демидов пал на колени перед императрицей и припал губами к её руке. Так история с серебряными рублями и закончилась……

Глава 4 Заговор против государыни

Анна Ивановна императрица всероссийская желала престол империи, Петром созданной, не Петровым потомкам передать, а Ивановым.

Ведь старший брат Петра I Иван Алексеевич был его соправителем и обоих братьев царями провозгласили, и права они равные имели. Больше того Иван старшим был и потому его потомки о первенстве в наследовании говорить могли.

После смерти императора Петра II, настоящего внука Петра I, сына царевича Алексея Петровича, среди мужских потомков дома Романовых остался только малолетний сын Анны Петровны, герцогини Голштинской, Петр Ульрих.

Анна также желала и в роду Ивана мужского потомка иметь. Но у самого царя Ивана Алексеевича было лишь три дочери Екатерина, Анна и Прасковья. А дети были лишь у Екатерины Ивановны герцогини Мекленбургской, дочь — Анна Лепольдовна. Значит, снова Петровы потомки верх возьмут.

Потому Анна нервничала….

Год 1736, январь, 17 дня. Санкт-Петербург. Дворец императрицы.

Анна принимала у себя своего вице-канцлера Остермана. Тот заказанный проект на утверждение принес.

— Ваше величество, я все подготовил. Наследницей вы провозгласите Анну Леопольдовну, вашу племянницу. А в мужья ей мы принца Антона Бранушвейгского определим. Он особа роду знатного и племянником австрийскому императору Карлу VI приходиться. Такой брак в Европе признают.

— Андрей Иваныч! Что ты все про Европы мне толкуешь? Чай я не дура последняя! Нам признание не Европы надобно!

— Но в глазах государей европейских престиж империи…

— Когда Меньшиков на престол Российский сажал девку солдатскую Катьку, он про престиж в глазах Европы не думал.

— Но за Екатериной I монархи европейские титулатуры императорской не признавали!

— И что с того? Она Россией правила как государыня! Мне в глазах дворянства российского нужно Анну Леопольдовну утвердить! А ты мне принца иностранного суешь. Кто его императором признает?

— Но и у Анны Петровны герцогини Голштинской ребенок от принца немецкого. Чем же Брауншвейгский хуже Голштинского, ваше величество? Да и не будем мы принца Антона императором делать. Он станет лишь отцом русского императора.

— Может нам мужа для Анны среди русских поискать? — спросила императрица.

— Я думал об этом, ваше величество. Если принцев здесь не уважают, то и иных уважать не станут. Русский хуже иностранца. А от брака вашей племянницы и принца Брауншвейгского родиться будущий император России. Против такого наследника никто возражать не сможет.

— Хорошо. Оставь проекты свои. Я посмотрю и вынесу решение.

— Если государыне будет угодно одобрить мой проект, то его нужно будет вынести на обсуждение кабинета. И времени у нас не так много, государыня. В столице ведь принцесса Елизавета проживает. А вокруг ней разный народ топчется.

— Девка она гулящая, а не принцесса. Вся в матушку свою.

— Но русские иногда бывают привязаны именно к таким людям, государыня.

— Ладно, Иди Андрей Иванович. Я подумаю.

Остерман поклонился императрице….

Год 1736, январь, 19 дня. Санкт-Петербург. Дом фельдмаршала Долгорукого. Заговор.

Фельдмаршал армии российской Василий Владимирович Долгорукий был взволнован. И причиной его волнения был адъютант его капитан лейб-гвардии Семеновского полка Иван Столетов.

Рядом с ними были еще подполковник драгунский князь Юрий Долгорукий и поручик гусарский князь Юрий Барятинский.

— Цесаревна Елизавета должна на престол взойти, господа, — продолжил Столетов. — И медлить нам не следует. Особенно до вас, Василий Владимирович, и до вас, подполковник, то касаемо. Новый разгром семейства Долгоруких предвидится. Слишком много врагов у вас. И до ваших родственников, что в ссылке в Березове живут гнев царицы нашей докатиться.

— Хочешь молвить, что терять нам нечего? — посмотрел на него фельдмаршал.

— Именно это я и хотел сказать, фельдмаршал!

— Но привез ли ты согласие Елизаветы на переворот?

— Нет.

— Вот! — вскричал Барятинский. — А что мы можем без цесаревны? Надобно её уговаривать.

— Я пробовал, — твердо сказал Столетов. — Но она сделала вид, что не понимает меня. Боится. Да и не удивительно то. Баба она и есть баба. Да и на кой нам согласие её? Сами все сделаем её именем! А под корону она сама голову сунет. Не дура.

— Стоит подумать, — пробормотал Юрий Долгорукий, племянник фельдмаршала.

— Да некогда думать, князь, — стал горячо убеждать товарищей Столетов. — Некогда. Нужно начинать как можно быстрее. Ведь пока думать станете, Ушаков по вам удар и нанесет! Нужно сажать на трон Елизавету, а Анну и всю сволочь немецкую под топор! Не мы их, так они нас.