– Доброе утро, секретариат.
– Не подскажете телефон Кевина Доусона? Он раньше работал в корпоративном маркетинге, не знаю, как это теперь называется.
– Пожалуйста, назовите вашу фамилию и отдел.
– Так это… Кевин Доусон, корпоративный маркетинг.
– Нет, не фамилию абонента. Вашу фамилию.
– А-а. Джофф Сильвио.
– А отдел?
– Теперь вроде бы финансовый.
– Минутку, Джофф.
Все это время коммутатор мигает множеством желтых огней, информируя Гретель, что ее ждет двенадцать аналогичных бесед. В одиннадцать ей так срочно требуется посетить туалет, что она буквально бежит через вестибюль, а когда возвращается, у контроля прохаживается хмурый администратор, глядя на мигающие огни.
В двенадцать тридцать она понимает, что обедать опять не пойдет: звонков не становится меньше даже в перерыв. Оа входит в тупое состояние автомата, когда язык и пальцы срабатывают первыми, а мозг несколько позже. Снова и снова она нажимает СОЕДИНИТЬ, чтобы тут же перейти к следующему звонку.
– Добрый день, секретариат.
– Это я.
– Алло, – рявкает она. – Мне нужно знать, кто вы и откуда звоните, чтобы соединить вас.
Пауза.
– Гретель, это Сэм.
Ее бойфренд. Она закрывает лицо руками и плачет навзрыд.
Так ли уж плох Роджер? Трудно сказать. Сейчас он занимает центральное место в сознании Элизабет. Конечно, он мелочный. Интриган. Высокомерный и небезопасный – жуткая комбинация. Он никогда не проявлял к ней никаких чувств, кроме физического влечения, да и то было недолгим и совершенно безличным. Порой ей очень хочется выдрать клок из его пышной каштановой шевелюры и запихать ему в рот.
Она слышала о вкусовых капризах беременных женщин, отвратительных сочетаниях вроде мороженого с огурцом. А вот ее тянет к Роджеру. При одной мысли о том, как он ее обнимает, у нее вырывается стон. Она влюблялась столько раз, что уже и не помнит, но никогда не испытывала такого желания. Если он попросит, она готова раздеться и заняться с ним любовью прямо на оранжево-черном ковре.
Сжав руки в кулаки, она пытается уговорить свое тело. У нее есть много логических причин не желать Роджера, и она останавливается на каждой. Ни одна не удерживается надолго – все смывает мощный алый гормональный прилив. Рациональная часть Элизабет, та, что продавала пакеты тренингов, беспомощно барахтается в море эмоций. «Что ты понимаешь? – рокочет океан. – Твоя работа? Твои ценности? Спасибо за информацию, но теперь говорить буду я».
С природой не поспоришь – но Роджер? Почему Роджер?! Неужели ее организм видит в нем скрытые глубины? Она ничего такого не видит и продолжает бороться с собой.
Восстановить локальную сеть оказывается легче, чем полагал Джонс. Он начинает с раздумий о том, какой отдел мог бы заняться информационными технологиями, и логическим путем приходит к решению: его собственный. Он стучится к Роджеру, излагает идею. Роджер, выслушав его, разворачивается на стуле к окну. Босс то ли думает, то ли просто позирует, но Джонс не прочь подождать. Минуту спустя Роджер поворачивается обратно.
– Это потребует от нашего отдела значительных капиталовложений.
– Наверное, да.
– Ты знаешь, что я пытаюсь повысить ответственность физических лиц за расходы отдела. Твое предложение этому противоречит. – Роджер складывает вместе кончики пальцев. – Мне придется выделить тебе ссуду.
– Как же я отдавать буду? – моргает Джонс. – По-твоему, я должен лично выставлять другим отделам счета за пользование сетью?
– Не будем увлекаться, – улыбается Роджер. – Расходы я распределяю на всех, прибыль – нет.
– Тогда как же…
– Я буду выплачивать тебе определенные отчисления со счетов.
– Значит, все расходы на мне, а с прибыли я получаю только проценты?
– Можем оговорить точную цифру. Но если тебя это не устраивает, у меня полно штатных единиц, которые убить могут за такую работу.
– Эй, – ощетинивается Джонс, – это я придумал наладить сеть.
– Поэтому я и даю тебе шанс.
Джонс открывает рот, но вовремя соображает, что сеть нужна «Альфе» больше, чем ему – проценты от Роджера.
– Ладно, согласен.
– Тебе нужна помощь. Тут работы невпроворот. Возьми в субподрядчики других наших работников.
– Конечно. – Джонс не собирается сам возиться с проводами и компьютерами.
– Друзьям просто так ничего не давай. Пусть сначала попросят. Это я так, в порядке совета.
– Спасибо, Роджер.
Дав Фредди задание найти в отделе кого-нибудь, кто понимает в компьютерах, Джонс садится обзванивать фирмы по их обслуживанию. Если ему навязывают то, что он не просил, или употребляют слово «решение» больше трех раз, он эту фирму вычеркивает. Через час он находит парня по имени Алекс Домини, чья фирма, похоже, состоит из него одного, и договаривается с ним на завтра.
В голосовой почте обнаруживается сообщение от Сидни.
– Джонс? Да-да, минутку… оставайтесь там, хорошо? Джонс, спустись вниз, тут для тебя пакет.
Неужто Сидни сидит на телефоне внизу? Быть не может. Однако, съехав на лифте в вестибюль, он убеждается, что это действительно так. Еле видная за большим оранжевым столом, в наушниках, она отбивается от полудюжины человек и верещит что-то в микрофон. Джонс останавливается поглазеть на такое зрелище.
– Гретель ушла, – говорит кто-то, и Джонс видит Клаусмана со шваброй. Надо признать, что в своей униформе уборщика генеральный директор практически незаметен. Психология: отмечаешь боковым зрением серый комбинезон и больше к нему не приглядываешься. – Просто взяла и ушла. Пришлось кадрам посадить кого-то на ее место.
– Что, совсем ушла?
– Она не сказала. Но на меня, Джонс, такие штучки не действуют. Мы хотим, чтобы все у нас здесь шло как часы, и нерадивые работники нам не нужны. Такие способны подорвать всю систему.
Джонс смотрит на Сидни. Похоже, его очередь настанет еще не скоро.
– А когда система работает хорошо, происходит то, что мы видим сейчас.
– Гм-м. Пожалуй, – задумывается Клаусман. – Это стоит проверить. Недостает еще выяснить после стольких лет, что гиперэффективность системы отрицательно влияет на производительность.
– Да уж.
Клаусман наблюдает, как Сидни сражается с коммутатором.
– Больно видеть, когда система дает сбой. По-настоящему больно. Знаешь, какова цель любой компании, Джонс? Уподобиться здоровому человеческому организму. Потреблять питательные вещества и освобождаться от шлаков. Наши питательные вещества – это источники прибыли, а шлаки – источники затрат.
– Значит, «Зефир» потребляет деньги, а высирает расходы?
– Ты еще молод, Джонс, и, наверное, не помнишь, – смеется Клаусман, – но когда-то бензин мне в бак заливал специальный работник. Покупки к моей машине нес мальчик. Мы и в очередях почти не стояли, разве только в государственных учреждениях. Но рабочая сила – источник затрат, и компании стали от нее избавляться. Высрали ее, как ты выражаешься. И расходы легли на тех, на кого и следует: на клиентов.
– И на оставшуюся рабочую силу.
– Совершенно верно. Отсюда лозунг: «Делать больше с помощью меньшего». Хотел бы я, Джонс, чтобы у меня было больше таких, как ты. Или меньше нетаких. Тебе ведь понятно, что ты – исключение. Выпускники колледжей в большинстве своем идиоты. Полные энтузиазма, согласен, но идиотизма это не компенсирует. Даже усугубляет проблему. – Задумчиво почесав нос, Клаусман продолжает: – Я подумываю отказаться от их набора. Говорят, что они поставляют свежие идеи, но идеи-то у них большей частью дурацкие. Я думаю, человеческий мозг приспосабливается для работы в компании не раньше, чем годам к сорока. Мужской, женский, все равно. Шовинистом в наши дни быть нельзя. Проблема, конечно, в том, что, когда идеи правда хорошие, ребятам все равно не дают их внедрять. Я вот что хочу сказать: у тебя, Джонс, здесь есть будущее. Когда-нибудь всем сможешь заправлять ты. Не скоро еще, – подмигивает старик, – но когда-нибудь.
– Джонс! Джонс! – зовет Сидни.
Клаусман уже трет шваброй пол.
– Да? – откликается Джонс.
– Мне пришлось расписаться. – Сидни толкает к нему по стойке курьерский пакет, злая то ли на посылку, то ли на свои новые обязанности, то ли на весь мир.
– Извини. Спасибо. – В пакете обнаруживается коробочка с надписью «Нокиа-6225» и сим-карта в пластиковой обертке. Записки нет.
– Ух ты, новый мобильник, – говорит кто-то рядом. – Откуда? – Джонс затрудняется ответить на этот вопрос, и мужчина обращается к Сидни: – А для меня ничего такого?
– Что? – взвизгивает она. Джонс, пользуясь случаем, садится с телефоном в кресло для посетителей. Распаковав аппарат и вставив сим-карту, он получает в награду картинку, веселый мотивчик и надпись НОВЫЕ CMC 1.
Нажав еще пару кнопок, он читает: БОЛЕЮ + СКУЧАЮ. ЗВЯКНИ.
Когда Джонс идет к лифту, Клаусман везет швабру туда же. Старик наверняка станет допытываться про телефон, о котором, почему-то уверен Джонс, ему знать не надо. Мозг изрыгает ряд самых невероятных советов, в том числе «не говори ему, что посылка от Евы». Но когда из пришедшего лифта вываливается группа смеющихся деловых костюмов, Клаусман продолжает драить полы. Двери благополучно закрываются, и Джонс переводит дух. Ничего себе реакция, посмеивается он. Либо я становлюсь параноиком, либо умнею на глазах.
– Алло?
– Это я.
– Ой, секунду… чихх. Извини. Рада тебя слышать.
– Голос у тебя такой, точно ты умерла.
– Нет еще, но сильно сопливая.
– Хочешь, зайду? – Джонсу не верится, что он это правда сказал.
– Что-что? – Шорох. – Господи. Последний платочек. – Хочу тебя навестить. И платки принесу.
– Ой, Джонс, ты ужасно милый, но… я выгляжу не очень-то…
– Ничего, выдержу.
– Глаза опухли, морда блестит, нос красный… не говоря уже о соплях…
– Значит, без платков совсем никуда.
– Ты серьезно хочешь приехать?
– Ну да.
– Даже когда я страшней войны?
– Правильно.
Ее смех переходит в кашель.
– Джонс, ты – это что-то.
– Давай говори адрес.
– Ну, раз ты знаешь, на что идешь…
Он не особенно удивляется, обнаружив, что Ева живет в большом новом доме с видом на залив, при этом на верхнем этаже и с собственным лифтом. Легкий бриз шевелит рубашку. Джонс звонит в квартиру по домофону и получает время поразмыслить над тем, что он делает.
Нужно выработать какие-то основные правила. Да, он пришел к Еве домой. Да, она ему нравится. Ничего страшного, если вести себя разумно. Никакого флирта. Никаких прикосновений. Не говорить о прошлом, особенно о романтической стороне. Только о деле, то есть об «Альфе». С целью выведать, как можно ей навредить.
– Да? – хрипит домофон.
– Это я.
Дверь отпирается. Джонс входит и едет в лифте на этаж с литерой «П» – пентхаус, как он догадывается. Высаживается он в коридоре шириной шесть футов с единственной дверью в конце. Когда он подходит, дверь отпирается. Он нажимает на ручку и входит в квартиру Евы.
Он ожидал увидеть большую, полную света комнату, заставленную ультрамодерновой мебелью в гармонирующих тонах. Наполовину он прав: комната огромна. И солнце, стоящее над заливом, тоже светит в занимающие всю стену окна. Но мебели здесь почти никакой. Только одинокий стол посреди ковра да несколько стульев. Телевизор с гигантским экраном стоит прямо на полу. Напротив него не диван, а губчатый мат.
Действуя наугад, он поднимается по винтовой лесенке мимо громадного стилизованного городского пейзажа – включающего в себя, насколько Джонс разбирается в географии, и этот дом. Наверху его взгляд притягивает что-то цветное; он поворачивается и видит большой стенной шкаф с одеждой и обувью.
Гардероб, размером как раз с его спальню, битком набит юбками, брюками, жакетами, платьями. От половины еще не оторваны ярлыки с именами вроде Баленсиага, Хлоэ, Прада и Родригес – Джонсу они мало говорят, кроме того, что эти шмотки дорого стоят. У дальней стенки – штабель обувных коробок, и на каждой полароидное фото пары, лежащей внутри. Джонс потрясен. Здесь столько всего, что Ева могла бы одеваться по-разному каждый день в течение двух лет.
– Джонс!
Идя на голос, он обнаруживает дверь в спальню. Ева, бледная, в тонкой ночной рубашке, сидит на кровати кинг-сайз. Шторы задернуты, на тумбочках – здесь с мебелью полный порядок – горят лампы. У дальней стены зеркало в полный рост, два комода, шкафы. В углу ковра горка использованных бумажных платков – видно, Ева вылезла из постели и смела их в кучу.
– Что, очень жутко? – хрипит она.
– На работе я вижу и не такое. – Он достает коробочки, восемь штук. Ева сказала ему, какую марку надо купить, а платки этой марки, как выяснилось, продаются в изящных коробочках. Ему немного легче: Ева в самом деле больна, значит, придерживаться основных правил будет несложно. А еще он слегка разочарован – по той же причине.
– Какой ты лапочка, что пришел! – Улыбка у нее непривычно открытая, почти глуповатая.
– Температура высокая?
– Да я тут наглоталась таблеток. Дожидаясь тебя.
– И много выпила?
– Хотела похорошеть к твоему приходу. – Снова блаженная улыбка, зрачки сильно расширены – сначала он думал, что это из-за слабого освещения. Ева ложится, закидывает руки за голову. Джонсу эта поза кажется вызывающей. – Ну давай, посиди со мной.
– Да я лучше тут.
– Не будешь же ты все время на ногах.
– Сколько стоит этот твой гардеробчик?
– Не знаю, никогда не подсчитывала.
– Я бы сказал… – Он складывает в уме, но цифра получается просто нелепая. – Когда ж ты собираешься все это надеть?
– Надеть – не вопрос. Главное – приобретать и иметь. Ну иди, сядь сюда.
Он остается стоять.
– Тебе не кажется, что пора посоветоваться со специалистом на этот счет?
– Я хожу к доктору. Но он не разрешает рассказывать тебе, о чем мы с ним разговариваем.
– Именно мне?
– Ага.
– Почему?
– Не могу сказать.
Джонс раздраженно вздыхает.
– Он сказал, что ты не поймешь.
– Не понимаю, для начала, зачем ты обсуждаешь меня со своим терапевтом.
– Это потому, что ты много для меня значишь. – Ева сморкается. – Спасибо тебе большущее за платки.
– Слушай, если не хочешь рассказывать, то…
– Он говорит, ты для меня материнский образ.
Джонс садится к ней на кровать.
– Я знаю, «материнский» странно звучит, но это не связано с полом. Это роль. – Она делает паузу на случай, если Джонс захочет что-то сказать. – Папаша у меня лох, совсем не такой, как ты, зато мама правильная.
– Я, по-твоему, правильный?
– Доктор Фрэнке говорит, ты обеспечиваешь моральное руководство, которого мне недоставало после ухода из дому.
– Мне как-то не по себе.
– Да это же комплимент! Показывает, что я смотрю на тебя снизу вверх.
– Я думал, тебе не очень-то нравилась твоя мама.
– Верно, не нравилась.
– Совсем ты меня запутала.
– Тебе бы сходить к доктору Фрэнксу. Он очень хороший врач.
Джонс встает.
– Ты прислала мне телефон, потому что болеешь и хочешь, чтобы мамочка за тобой поухаживала?
Ева смеется, чихает, снова смеется.
– Ой, умру! Надо будет рассказать доктору Фрэнксу. Да сядь ты! – Она ждет, и он подчиняется. – Поцелуй меня.
– Что?!
– Вирусов боишься? Ладно, не дрейфь.
– Не буду я тебя целовать.
– Почему это?
– Потому что… это плохая идея.
– Я хочу доказать, что не думаю о тебе как о мамочке.
– Допустим. Все равно нет.
– Все потому, что я больная и страшная. – Это не вопрос, а утверждение. Лицо Евы жалобно морщится.
– Ты очень красивая. Даже с прилипшей к носу бумажкой.
Она проводит пальцем под носом.
– Да ну тебя.
– Ты не страшная, – твердо говорит Джонс. – Поверь мне.
– Как я могу тебе верить? Ты занял в «Альфе» мое место – раньше я там была за чудо-ребенка. И даже целоваться со мной не хочешь. Откуда я знаю, вдруг ты хочешь мне навредить.