Итак, однажды в конце июля 1533 года Маноло плавал на спине в пруду. Перро, дремавший на берегу, вдруг вскочил и повернулся к деревьям, в тени которых почивал.
Дождя не было вот уже две недели, и золотистая пыль густым слоем покрыла землю и листву. Шубка Перро тоже блестела на солнце.
Что он увидел? Волка?
Дикую собаку?
Вора?
Высоко в небе Маноло заметил расправленные крылья. Пара орлов — а может, канюков. Похоже, они поймали добычу или выслеживали ее, не сомневаясь в том, что скоро кого-то убьют. Маноло знал, что птицы порой ведут себя как волки, а потому печальный исход неизбежен.
Среди низкорослых дубов росли также ели и сосны, а кое-где даже пробковые деревья и платаны, чьи верхушки торчали над общей массой. В их кронах часто гнездились стаи сорок, ворон и скворцов. Птичий гомон был таким оглушительным, что Маноло называл эти деревья толковищем.
Он поплыл вперед, не спуская глаз — как и Перро — с верхних веток толковища, осенявших берег пруда.
Там, раскинув крылья, сидела птица — или кто-то похожий на гигантскую птицу. Расправленные в ветках крылья помогали ей удерживать равновесие. А может, она просто сушила их на солнце, как делают пеликаны или канюки, наевшись рыбы…
Что же это за птица?
Земные пернатые не бывают такими большими, белыми и ширококрылыми.
Маноло так засмотрелся на это диво, что перестал грести и пошел ко дну.
Судорожно забарахтавшись, он снова вынырнул на поверхность. Глаза заливала вода, а солнце сияло так ярко, что чуть было не ослепило его. Маноло вдруг понял, что на ветвях сидит ангел. Только у ангелов такие широкие крылья, и только небесные создания могут сидеть так недвижно.
Маноло подплыл к берегу, выбрался на сушу и взял костыли.
Шерсть на загривке у Перро встала дыбом, хвост былподжат.
— Со мной идешь ты, — прошептал Маноло, тронув пса за уши и разворачивая вперед, к деревьям.
Крадясь в пятнистой тени мимо дремлющих овец, Маноло видел ангела наполовину, словно тот только начал складываться из кусочков мозаики в единое целое. Пастух споткнулся, замахал руками, и ослепительный свет с золотистой тенью разделили его конечности, костыли и торс на такие искаженные сегменты, что в них трудно было признать человека. Тень бредущего сзади Перро казалась отлетевшей в сторону частью самого Маноло, которую нужно куда-то прилепить. Вопрос только — куда?
В конце концов, запыхавшись, они подошли к подножию дерева. Разглядев ангела поближе, Маноло решил, что тот запутался в ветвях, а не просто присел отдохнуть.
Пастух уставился вверх. Перро молча лег у его ног.
Лицо ангела, окруженное листвой, было обращено к небу.
Он точно залетел в громадный собор и сел в одиночестве на скамейку, купаясь в бликах оконных витражей. Маноло видел такой собор в Авиле, куда его возили в детстве в надежде на чудо, которое излечит мальчика от паралича. Чуда не произошло, но витражи произвели на Маноло неизгладимое впечатление.
Он поверил, что фигуры в окнах живые. Они мерцали в солнечных лучах, и чудилось, будто они шевелятся и дышат.
А теперь он увидел ангела.
Маноло молчал, боясь потревожить неземное создание.
Ангел наконец повернулся и увидел его.
— Ты пришел сюда помолиться? — спросила она.
— Нет, синьора. Я пришел посмотреть тебя.
— Это твое дерево?
— Нет, синьора. Дерево само по себе оно.
— Понятно.
Девушка покрепче ухватилась за ветки, на которых сидела.
— Ты поможешь мне спуститься?
— А разве твоя не умеет летать? — изумился Маноло.
— Нет.
— Как же на дерево попала ты?
— Я не могу объяснить. Так бывает — но я не могу объяснить.
— Бывает?
— Как видишь, я иногда взлетаю. То на верхушки деревьев, то пониже. Но … я не сама летаю. Это просто происходит.
— Твоя больно?
— Нет, только голова кружится. А потом становится смешно.
— Перро боится ты.
— Кто такой Перро?
— Мой собака. Он думал, ты большой птица и хочешь съесть его.
— Я не ем собак — и не могу слететь вниз. У меня нет крыльев.
Услышав свое имя и нежный голос ангела, Перро глянул наверх и завилял хвостом…
— Взлететь — не проблема, — заявила девушка. — Вопрос в том, как спуститься. У тебя случайно нет стремянки?
— Я не знаю, кто такой «стремянка».
— Лесенка. Ступеньки. Как в домах.
— Я не знаю домах.
— Ладно, попробую слезть по сучьям.
Ангел начал спускаться, одергивая запутавшееся в ветвях платье и особенно «крылья», то есть широкие белые рукава.
Маноло отошел в сторонку. Перро тоже встал и спрятался за хозяина.
Девушка спускалась неуклюже и чуть было не упала, но в конце концов встала на землю и отряхнула юбки.
Она посмотрела на Маноло открытым взглядом, в котором не было ни тени смущения.
— Ты голый, — сказала она.
— Часто голый, — ответил Маноло. — Здесь никто нет.
— Меня зовут Тереса де Сепеда-и-Ахумада, — улыбнулась девушка. — Я приехала в Сьерра де Гредос к дяде, дону Педро, брату моего отца.
Маноло заковылял в сторону и попытался спрятаться за дерево.
— Мне хочу вернуться в вода, — сказал он.
— В воду. Да, я видела ее с дерева. Лас Агвас. Дядя говорил, что здесь есть пруд.
Тереса пошла вперед.
— Осторожнее овцы ты, — предупредил Маноло, когда они начали спускаться через рощу. — Сейчас сиеста они, а потом снова начинает пастись.
Перро бежал впереди, ловко петляя между деревьями и спящими овцами, чтобы никого не задеть.
Когда они вышли из рощи, Тереса остановилась и, глядя на пруд, развела руки в стороны, словно желая обнять его.
— Боже! — воскликнула она. — В жизни не видала такой красоты!
На другом берегу между камышами отдыхала стайка пеликанов. Крылья их отливали золотистой пылью.
— Тоже сиеста у них, — сказал Маноло. — Мы каждый день, утки, овцы, Перро и я, под пение цикад спим. Ты их слышать?
Они вышли на берег, где валялись одежда Маноло, кожаная фляга с вином и остатки хлеба с сыром, завязанные в носовой платок. Перро подошел к воде и начал лакать.
— Закрой ты твои глаза, — сказал Маноло. — Я боюсь, увидишь, как меня ходить.
Тереса закрыла лицо руками.
— Я ничего не вижу.
Маноло захромал, опираясь на костыли, к берегу, бросил их и вошел в озеро по пояс.
— Теперь тебя можешь смотреть.
Тереса уже открыла глаза. Раздвинув пальцы, она смотрела как Маноло входит в воду. Ей была видна только его спина с родимым пятном в виде бабочки. Она также заметила, что без костылей он совершенно беспомощен.
Опустив руки, Тереса села возле его одежды и спросила, сколько ему лет.
— Я восемнадцать, — сказал он. — По счету. Я могу считать до ста.
— Желаю тебе прожить до ста и больше!
С деревьев на противоположном берегу слетел зимородок и заскользил по воде — голубой, зеленой, блестящей.
— Это посланец Бога, — сказала Тереса. — Ты знаешь? Пеликаны, цапли и зимородки — все они посланцы господа нашего Иисуса Христа. Христос тоже был ловцом людей и пастухом овец. Божий Пастырь, Зимородок, Господь.
Маноло медленно взмахнул руками над водой.
— Я не Божья тварь, — мечтательно сказал он. — Я всего лишь пастух овец.
— Но овцы тоже Божьи твари, — возразила Тереса. — Мы все Божьи твари.
— Не я, нет. Калека. Бога не было при моя рождении. А когда твоя дядя дон Педро отвез меня в Авильскую церковь за благословением Святая Дева, мой вышел оттуда таким же, как и вошел. С костыли.
Тереса бросила камушек в воду.
— Бог повсюду.
Маноло огляделся вокруг.
— Он в этом камушке, который тонет, — добавила она. И в каждой взлетающей птице.
Тереса села, расправив юбки. Девушка была одета как монашка-кармелитка, с той лишь разницей, что ее роскошные волосы с рыжинкой свободно падали ниже плеч. На ногах у нее были сандалии, с витого шелкового пояса свисали четки.
— Я верую в Бога, Отца Нашего. И в ТО, что Бог-Отец верит в меня, — с улыбкой сказала она. — А еще я знаю, что Бог-Отец верит в тебя. Он верит во всех нас. Когда-нибудь ты поймешь это. Он везде — и во всех нас.
Мать Тересы донья Беатрис умерла пять лет тому назад, когда девочке было тринадцать. Обе они зачитывались рыцарскими романами и черпали оттуда представления о том, как нужно одеваться и держать себя в мире, в котором ты должна завоевать себе мужа. Такое было время. Тереса де Сепеда выросла на представлениях о рыцарстве, мученичестве и благородстве. Когда ей исполнилось шесть лет, она вместе с десятилетним братом Родриго отправилась с миссионерской миссией к маврам Северной Африки. Дон Педро случайно заметил их на дороге, ведущей в Саламанку, и вернул родителям.
Такова была вера Тересы. Отыскать Святой Грааль, проплыть с великими мореплавателями до Америки и Востока, забраться на небо и найти там Всемогущего или же прорыть землю насквозь и вытащить дьявола на свет Божий. Она читала стихи и романы. Она одевалась как королева Изабелла. Она экспериментировала с театральным гримом, делавшим ее похожей на шлюху, а однажды выкрасила волосы хной. Но ей хотелось не столько понять свое предназначение, сколько открыть в себе способности для его реализации. Бог для Тересы де Сепеда был пределом мечтаний — но могла ли она достичь Его?
Тереса страдала от головокружений и левитации. Кроме того, ее мучили жестокие приступы эпилепсии. Она часто лишалась чувств, бесконечно постилась, днями напролет лежала в кровати, часами молилась на коленях, а затем вдруг поворачивалась к своему святилищу спиной и уезжала с братьями верхом в горы, где скакала галопом до самой ночи.
Она была соткана из противоречий, но делала все с полной отдачей. Никаких шуточек. Развлечения и игры тоже были серьезным занятием. Она так горячо любила Бога и так истово молилась, что отец Тересы дон Алонсо боялся, как бы единственная дочь не ушла в монастырь.
За несколько месяцев до приезда в lа tierra dorada Тереса очень сильно занемогла, и отец, начавший беспокоиться за ее жизнь, отправил дочку погостить в Авильский монастырь Пресвятой Богородицы, где монашки августинского ордена проповедовали обновленное слово Божье. Тереса слушала их проповеди вежливо, но настороженно. Она принимала то, что казалось ей правильным, молча отвергая остальное. А затем вдруг совсем расхворалась. Монашки перепугались, как бы она не отдала Богу душу в их монастыре, и срочно вызвали к ней отца.
Дон Алонсо вместе с сыновьями приехал в монастырь и забрал Тересу домой, где она потихоньку пошла на поправку. Но ее мучили рецидивы, и вообще она была очень слаба. Тогда дон Алонсо отвез ее к дону Педро, чтобы она погрелась на солнышке и подышала свежим воздухом под золотистым, светом lа tierra dorada.
Девушка сидела на берегу лас Агвас: Перро свернулся у ее ног, Маноло стоял в воде, как Иоанн Креститель. И вдруг тишину пронзил истошный вопль.
— Боже правый! — воскликнула Тереса и вскочила на ноги. — Мой бедный Пикаро! Я напрочь забыла о нем!
Она напрасно беспокоилась. Ослики по натуре не авантюристы, и далеко Пикаро все равно не ушел бы. Он благополучно нашел дорогу и пробрался через деревья и отару овец к своей госпоже, сидевшей под солнышком на траве.
— Пикаро! — вскричала она, обхватив осла за шею. — Прости меня, мой Пикаро! — Она смеясь обернулась к Маноло: — Это мой разбойник, и я люблю его. — Тереса поцеловала ослика между ушей. — Он возит меня повсюду — а я оставила его там одного! Ах ты, мой бедненький! Прости меня, прости!
— Приведи его сюда и попить дай.
Тереса остановилась на берегу, глядя, как ослик плюхает по воде к Маноло. Пикаро неожиданно задрал голову и испустил радостный вопль оттого, что оказался в холодной воде. Услышав столь непотребный вой, цикады смолкли, а пеликаны чуть было не улетели. Впрочем, чуть подумав, они решили, что ослик им не страшен, и снова сели на воду.
Глядя на горы, озеро, небо, леса, овец, собаку, ослика, птиц и обнаженного мужчину, Тереса сказала:
— Вот он, Бог. Природа и все мы — это и есть Бог.
С деревьев на том берегу в воздух взлетела стайка голубок с колечками вокруг горлышек, покружила, хлопая пыльными крыльями, над озером, и скрылась в горах.
— Правда-правда, — сказала Тереса. — Господь только что сам это подтвердил.
Т
Вырезанное в коре дерева.
Т
Юнг сел.
Именно Эмме удалось найти связь. Пока ее живот все рос и рос, она все больше увлекалась чтением дневников Пилигрима, которые по-прежнему были заперты в кабинете Юнга. В конце концов Карл Густав дал ей ключ от ящика и попросил прочесть для него побольше, поскольку у него нет времени. Он должен постараться разговорить Пилигрима, да и остальных пациентов забывать нельзя. Если она обещает не уносить дневники из кабинета и всегда класть на место, он не возражает, чтобы она их читала. Эмма свято выполняла эти условия.
Возможно, сам Юнг побаивался читать дневники. Во всяком случае, у Эммы сложилось такое впечатление. Она видела, как он откладывал чтение на потом, и решила, что они чересчур «личные» для него. Истории в них излагались с точки зрения автора, не оставляя возможности для исследований, которые Карл Густав проводил во время непосредственной беседы. Как-то раз он сказал Эмме о другом пациенте: «Моя сфера не работа, а человек». Он говорил о художнике, живописце. «Некоторые люди, — заявил он, — маскируют в своих произведениях желание остаться непознанными». На что Эмма ответила: «Ну И что? Какая разница? Искусство — это не художник. Оно существует само по себе».
Юнг только пожал плечами.
Через три дня после того как Юнг с Арчи Менкеном обнаружили вырезанную букву «Т», Эмма показала Карлу Густаву несколько абзацев из дневника Пилигрима, которые как раз читала, отметив, что там упоминаются деревья, зимородки и Тереса.
Тереса.
Разумеется, Юнг знал, кто она такая. И не доверял ей. Ее стихией была мистика — а кроме того, похоже, эта женщина не чуралась мистификаций. Взять, к примеру, левитацию. «Хрень собачья!» — фыркнул он, заразившись подобными словечками у Арчи.
Эмма настойчиво твердила, что это лишь часть личности Тересы. К тому же люди видели, как она поднималась над полом во время молитвы.
— Свидетелям можно и заплатить, — сказал Юнг вечером, когда они легли в кровать. — Я просто делаю предположения. Размышляю.
— А насчет открытий Геккеля ты тоже делаешь предположения и размышляешь?
— Когда-то размышлял. Теперь нет.
— Потому что теперь ты веришь.
— Потому что я верю.
— А где твои доказательства?
— Доказательства?
— Ну да. Ты же считаешь, что Тереса должна была доказать, что она жертва левитации.
— Не называй ее жертвой!
— Ладно. Значит, по-твоему, не существует доказательств того, что Тереса поднималась к Богу во время молитвы. Но разве это не могла быть аллегория? Тереса всей душой жаждала увидеть Бога, в самом буквальном смысле. Предстать пред его светлые очи. Она называла Господа Его Величеством. Левитация является восхождением к Богу, что и было ее главной целью! Право слово, не пойму, в чем тут проблема.
— Она была шарлатанкой.
— Она была католичкой — вот что ты хочешь сказать. Причем верующей католичкой. А ты бывший протестант — и все потому, что у твоего забытого Богом отца был Богом забытый приход. Из-за него ты разуверился во всем. Главная твоя проблема, мой дорогой, в том, что ты ненавидишь любого — любого! — кто верит в Бога. А может, и всех, кто вообще во что-то верит.
— Почему ты сердишься?
— Я не сержусь. Я просто спрашиваю. Обрати внимание на ход своих мыслей. Ты не веришь этой женщине, поскольку не желаешь признать превосходство Пилигрима над собой.
— Превосходство надо мной? Что, черт возьми, это значит? Превосходство!.. Бога ради!
Эмма отодвинулась и повернулась к нему спиной.
— Ты не любишь, когда тебе бросают вызов, дорогой мой, — сказала она. — Ты не хочешь признать, что мистер Пилигрим знает то, о чем ты не имеешь ни малейшего представления. К примеру, он знает и понимает святых, чего тебе, быть может, вообще не дано. Прости, родной, но мне кажется, что в случае с Пилигримом он — учитель, а ты — ученик.