Питер запустил руку в волосы, отворачиваясь.
— Чем могла провиниться такая булочка? — проворковал Уэйд, и Питер в эту секунду почти возненавидел его привычку превращать всё в фарс. — Такая очаровательная маленькая булочка, как Пити! Нет, дело совсем не в ней.
— Вот, значит, как.
Питер вцепился в лямку рюкзака. Сейчас он предпочёл бы остаться с Флэшем — ловить удары, не имея ни шанса защититься, сглатывать соль и металл. Только не… только не так.
— Нет, — вдруг сказал Питер твёрдо, встряхивая головой и сжимая зубы. Нет, он не будет бесхребетной тряпкой, не сейчас. — Пойдём.
— Что? — Уэйд посмотрел на него растерянно, но Питер уже решился: он схватил Уэйда за руку и потащил за собой. Уилсону ничего бы не стоило высвободиться из столь ненадёжного плена — всего лишь тонких пальцев, стиснувших его запястье. Но он почему-то сдался и покорно побрёл следом.
Питер не хотел думать о том, чем могла быть вызвана подобная послушность.
Питер вообще не хотел думать об Уэйде. Не сейчас — он боялся, что тогда растеряет запал и все слова, скопившиеся под языком, а это…
Ему повезло, что он жил совсем рядом со школой. Ему повезло, что Уэйд не пытался отговорить его.
Уэйд вообще шёл молча. И это пугало.
Питер так, чёрт возьми, боялся. Если бы этот придурок только знал.
— Давай, вперёд, — сказал он хмуро, вталкивая Уэйда в квартиру первым и захлопывая за ними дверь. Прижался к косяку. Нервно выдохнул. Вот теперь… теперь мужество отказало ему.
Уэйд стоял молча, спрятав руки в карманах джинсов, нахохлившийся и измученный, и смотрел на него.
Питер провёл по волосам дрожащей рукой.
— Может, чаю? — по крайней мере, голос не подвёл его.
Уэйд безразлично пожал плечами, и Питер со вздохом кивнул в сторону кухни. Им обоим следовало успокоиться, так что он заварил ромашковый. Пальцы немилосердно дрожали.
— Пей, — сказал он хмуро, вталкивая Уэйду в руки чашку. И разом ополовинил свою. Прислонился бедром к кухонному столу, прикрыл глаза. И выпалил:
— Послушай, если ты больше не хочешь со мной общаться, ты можешь сказать прямо.
Уэйд, сделавший глоток, подавился чаем. С трудом справившись с кашлем, он вскинул голову и переспросил:
— Что?
Питер нервно потёр ободок чашки.
— Ты слышал. Я просто… я просто не понимаю, что происходит. Почему ты… мы же всегда…
Ромашка не помогала. Сердце взлетело до горла.
— Малыш, — сказал Уэйд мягко, — дело не в те…
— А в ком тогда?! — рявкнул Питер, с грохотом опуская чашку на столешницу. — В тебе? Не смеши меня, Уилсон, я прекрасно знаю все эти отговорки! Мне нужна причина! Мне нужно, чёрт возьми, понять, что с тобой такое! Думаешь, ты можешь так поступить со мной? Просто перестать… перестать…
Горло сдавило спазмом.
Питер рухнул на стул, как подкошенный, и закрыл лицо руками.
— Я не знаю, — сказал он глухо, — я не знаю, как объяснять тёте Мэй, что ты не придёшь, потому что больше не хочешь меня… со мной… я даже не знаю, как объяснить это себе самому!
Уэйд вскочил, чудом не обернув на себя чашку, схватил Питера за руку, стиснул запястье горячими пальцами, хрипло прошептал:
— Нет, нет, всё не так. Я бы никогда…
— Ты бы никогда что? — Питер поёжился и вцепился зубами в нижнюю губу.
— Я бы никогда не бросил тебя, — сказал Уэйд неожиданно серьёзно, едва ощутимо касаясь большим пальцем его вены. Питеру взвыть хотелось от этого робкого, неловкого прикосновения. — Но, Пит, послушай… я не могу. Просто не могу.
Питер закрыл глаза, силясь выровнять дыхание. Хотелось по-девчачьи разреветься, ринуться Уэйду в объятия, вжаться мокрым лицом ему в шею…
Глупые, стыдные желания.
— Тогда в чём дело? — спросил Питер почти ровно. — Всё же было хорошо. Всё же… ты готовился к полуфиналу, и…
— Было. Но…
— Что-то случилось?
— Да, — тихо согласился Уэйд, выпуская его руку, и Питер едва не всхлипнул от острого, отчётливого ощущения потери. — Что-то случилось.
Уэйд отвернулся. Питер несколько секунд сверлил взглядом его широкую спину, обтянутую красной тканью худи, потом всё же решился. Встал, надеясь только, что подкосившиеся ноги не поведут его в самый ответственный момент, шагнул ближе… робко коснулся ладонью чужой лопатки. Уэйд не пошевелился, только окаменел под его рукой, словно боялся, что Питер может сделать ему больно.
— Уэйд, послушай, — сказал Питер, сражаясь с желанием прижаться к нему всем телом, зарыться носом в светлые волосы, втянуть запах тела и Уэйда, — это не… неважно. Что бы это ни было. Наша дружба… я… я слишком дорожу ею. А ты пытаешься её уничтожить.
— Нет! — Уэйд вздрогнул, дёрнулся, будто собирался повернуться к нему лицом, но всё-таки остался на месте, повинуясь тихому «ш-ш-ш» и прикосновению второй ладони. — Всё не так, Питер, я не…
— Я знаю, — легко согласился Питер, хотя, конечно, он не знал и потому боялся. — Ты просто… ты просто можешь поделиться со мной всем. Любой проблемой. И мы придумаем, как её решить. Вместе. Как всегда.
— Как всегда, — эхом откликнулся Уэйд. Осмелев, Питер обнял его поперёк живота и всё же прижался пылающим лбом к лопаткам. Голова шла кругом — от близости Уэйда и страха. Сумасшедшее было сочетание.
— Уэйд, пожалуйста, — мягко шепнул Питер. — Я всю неделю думал, что я… надоел тебе или…
Уэйд молчал.
Сердце Питера бухало где-то в животе, яростно вколачиваясь в рёбра. Разочарованный и уязвлённый этим молчанием, он разжал руки, шагнул было назад…
Развернувшийся к нему лицом Уэйд схватил его за запястья так крепко, что это было даже больно. Но Питер не зашипел и не попытался вырваться — только поднял голову.
— Обещай, что ты не будешь меня жалеть, — свистящим шёпотом произнёс Уэйд, наверное, до синяков стиснув его руки. — Обещай.
Глаза у него сейчас были серые-серые, как штормовое небо, и Питер боялся, что этим штормом вот-вот накроет и его самого.
Он еле разомкнул пересохшие губы.
— Обещаю.
Хватка Уэйда стала почти невыносимой. А потом — исчезла.
— Хорошо, — тихо сказал Уэйд. И замолк на несколько секунд. Его взгляд упал на запястья Питера, теперь украшенные вязью следов от пальцев, и его лицо исказила болезненная гримаса. — Чёрт, Пит, я…
— Неважно, — Питер спрятал руки за спину. — Всё хорошо, Уэйд. Так что… что случилось?
Кажется, в Уэйде шла внутренняя борьба: он молчал, лишь изредка приоткрывая пересохшие губы, словно отвечая самому себе, а после вдруг встряхнул волосами, как большой мокрый пёс, и взглянул на Питера остро и беззащитно.
— У меня рак.
У Питера в ушах зашумело. Он невольно отступил назад — и тут же дёрнулся, заметив, как искривились губы Уэйда, и порывисто шагнул к нему, и обнял, так крепко, как только мог. И прошептал куда-то ему в плечо, сражаясь с дрожью в голосе:
— Всё… всё хорошо. Ты справишься. Мы справимся.
Уэйд обнял его осторожно, как будто не мог поверить, и робко. Коснулся его спины. И усмехнулся:
— По крайней мере, не скорпион, а то, знаешь, все скорпионы такие мудаки…
— Придурок, — Питер фыркнул, закрыл глаза, всё же потёрся носом о его шею — по инерции, бездумно — и тут же замер, испугавшись собственного порыва. Но Уэйд ничего не сказал ему. Уэйд только погладил его по волосам. И выдохнул:
— Спасибо.
— Рано радуешься, ковбой, — ответил Питер, поднимая голову. — Ты меня ещё возненавидишь! Потому что я заставлю тебя разобраться с этим дерьмом. Что говорят врачи? Какие прогнозы? Когда планируется…
Уэйд делано застонал.
***
— У меня только одно условие, — сказал Питер много, много позже. Они сидели на кровати, поедая пиццу, и Уэйд ловил сырные нити языком (а Питер, возможно, пялился). Уэйд недоумённо промычал что-то с набитым ртом, его брови сошлись на переносице. Питер смущённо потёр подбородок. — Ну, я просто хочу… хочу, чтобы ты всё же закончил год. А для этого нужно появляться в школе хоть иногда, смекаешь?
— Пифи! — пробулькал Уэйд и проглотил непрожёванный кусок. — Я тут бедный и несчастный больной! Мне положено лежать в кровати, томно вздыхать и флиртовать с какой-нибудь грудастой медсестричкой!
— Никаких медсестричек! — в тон ему ответил Питер (возможно, чуть громче, чем следовало) и насупился. Уэйд поднял руки, капитулируя.
— Но если никаких медсестричек не будет, значит, играть эту роль придётся тебе! Пити, тебе точно пойдёт белый халатик. С красным крестом. Ну, знаешь, под цвет глаз… ай!
Питер с наслаждением шлёпнул его по голове подушкой.
Удивительно, как быстро Уэйд справлялся. Стоило только… Стоило только дать ему понять, что Питер никуда не уйдёт (не дождёшься, сукин ты сын, не дождёшься), и он научился шутить о раке так, как будто это происходило с кем-то другим. Не с ним.
Питер так не умел.
Питер мог смеяться над его шутками сколько угодно. Но ночью, ворочаясь в одиночестве в пустой постели, он невольно думал: что если?..
И хотя думать об этом Питер себе запрещал, глупое сердце всё равно больно сжималось. Ему, сердцу, на доводы хладнокровного рассудка было плевать. Оно, сердце, сбивалось с ритма всякий раз, когда Уэйд морщился или вздрагивал. Ему, сердцу, было очень-очень страшно — но когда Уэйд был рядом, когда Питер видел, что с ним всё почти в порядке, сражаться с этим страхом было легко.
Когда Питер оставался один…
— Глупый маленький Пити, — сказал ему Уэйд однажды, ещё давно. Кажется, тогда ему сломали нос, и Питер так нервничал, что в кровь искусал себе губы. — Ты слишком много переживаешь. Расслабься. Я живучий, как таракан.
И теперь Питер надеялся, что эта его живучесть на рак распространяется тоже.
Потому что это было страшно.
Иногда по ночам он думал о том, что Уэйду, должно быть, проще было оставлять его, Питера, в неведении. А иногда — о том, что для того, чтобы узнать о подобном в одиночестве и не рассказать самым близким людям, нужно было настоящее мужество.
А иногда — о том, что он, Питер, щуплый ботаник с высоким голосом и смазливым лицом, отобьёт Уэйда у Неё (называть Её смертью он зарёкся, как будто отрицание Её существования могло Её уничтожить) голыми руками. Если потребуется.
А даже если и нет.
Даже если.
***
Никто больше не знал. Ни учителя, ни студенты, никто.
И поэтому рано или поздно должен был возникнуть один вопрос.
— Эй, — сказал Питер Уэйду, привычно устраиваясь задницей на подоконнике. — А что ты будешь делать с футболом?
— В каком смысле? — Уэйд почесал нос и поболтал в воздухе пустой банкой из-под колы. Питер почему-то замешкался.
— Ну… ты же капитан. У вас впереди как минимум два матча. И ты…
— И я остаюсь в команде, — ответил Уэйд спокойно. Питер открыл было рот, собираясь возразить… и тут же захлопнул его. Уэйд смотрел в сторону, на его скулах плясали желваки, и, видимо, лишь сила воли ещё позволяла ему изображать равнодушие.
Уэйд, наверное, просто боялся.
Боялся, что рак победит, если он признает его, если он поддастся ему.
А уход из команды… да, уход из команды значил бы именно это.
Питер молча нашёл его пальцы и переплёл со своими.
— Тогда, — сказал он мягко, чуть сжимая вялую ладонь Уэйда, — мне точно понадобится транспарант.
Уэйд повернулся к нему и улыбнулся.
— И шарф.
— Да, и шарф.
========== To hold you tight to me ==========
— Послушай, — в сотый раз втолковывал ему Питер, — это просто необходимо. Ты не можешь отказаться.
Уэйд недовольно скривил губы. Врачей он ненавидел. Не то чтобы Питер рассчитывал, что с Уэйдом Уилсоном вообще может быть легко, но он определённо не ожидал таких сложностей: за две недели до операции Уэйд взбрыкнул.
Питер второй день кряду уговаривал его не валять дурака.
— Ты ведёшь себя как ребёнок, — рассерженно сказал он в тысячный раз, стискивая ветхий учебник по биологии с такой силой, что несчастный переплёт, едва переживший прежнего владельца, жалобно хрустнул. — Это твоё здоровье. Твоя жизнь, в конце концов!
— Ты же слышал, что они говорят, — хмуро отозвался Уэйд, размазывая по асфальту куцый клочок грязного снега. — Пятьдесят процентов вероятности успеха и много-много умных слов. Я, может, и не понимаю, что значат все эти… — он поморщился, — горизонтальные нистагмы в диагнозе, но я не такой идиот, чтобы не отличить дерьмо от конфетки. Так вот, Пити, это попахивает совсем не клубничным сиропом.
Питер тяжело вздохнул и спрятал замёрзшие пальцы в карманах куртки. Иногда переубедить Уэйда было просто-напросто невозможно.
Как сейчас.
— Послушай, — наконец сказал он, устав от молчания. — Ты же… столько уже прошёл. Даже эхоэнцефалографию, и…
— Всё, хватит, хватит! — Уэйд в шутливом припадке схватился за грудь, норовя осесть в первый, только выпавший снег, и театрально закатил глаза. — Как у тебя вообще получается выговаривать это ужасное слово? У меня язык начинает заплетаться ещё на «ы».
— В «эхоэнцефалографии», — по слогам протянул Питер, наслаждаясь страдальческим видом Уэйда, — даже нет буквы «ы».
И всё-таки не удержался. Улыбнулся. Эта способность Уэйда — превращать любой серьёзный разговор в шутку, смеяться над тем, что было по-настоящему страшно — пугала и очаровывала его одновременно. Питер правда старался научиться мыслить так же. Не взвешивать «за» и «против», не переживать понапрасну… но он пока не умел.
— Эй, Пити, — хитро сказал Уэйд, — смотри-ка, что тут у меня!
Мокрый, разваливающийся на лету снежок угодил обернувшемуся Питеру прямо в лоб. Такое было непростительно! И Питер счёл своим долгом отомстить. Уэйд, хохоча, уносился от него по заснеженной дороге, но в конце концов Питер всё же нагнал его, поймал, обхватил рукой поперёк груди и с мрачным удовлетворением затолкал Уилсону за шиворот стремительно тающий ком снега. Уэйд взвизгнул, как девчонка, и оба расхохотались.
— Придурок ты, — мягко сказал Питер ему в ухо. — Безмозглый.
— Результаты томографии говорят об обратном! — Уэйд накрыл его руку своей, большой и горячей, и Питер невольно вздрогнул. Может быть, ему всего лишь казалось, может быть, это было лишь игрой разбушевавшегося воображения, но он чувствовал — чувствовал даже через куртку — размеренную пульсацию чужого сердца под своей ладонью. Большого, глупого и ранимого сердца Уэйда Уилсона.
— Питер? Ты замёрз? — спросил вдруг Уэйд, по-своему истолковав его дрожь. Потёр ледяные питеровы пальцы, чертыхнулся сквозь зубы:
— Почему не сказал сразу? И перчатки не надел. Кто выходит на улицу без перчаток, Питер Бенджамин Паркер?
Питер расхохотался — недовольные и строгие интонации тётушки Мэй Уэйд передал отменно. А потом смутился, и дёрнулся, выпуская Уэйда из объятий, и нахохлился, и пробурчал невнятно:
— Это всё снег.
Уэйд огляделся. Заприметил блёклую вывеску маленького кафе, кивнул в его сторону, усмехнулся:
— Зайдём? Отогреемся. Тебе срочно нужна чашка очень сладкого, очень калорийного и очень вредного горячего шоколада!
— Чтобы я стал очень круглым? — подхватил Питер, весело улыбаясь. Уэйд, уже потянувший его в сторону кафе, кинул на Питера скептический взгляд, похмыкал и в конце концов вынес вердикт:
— Нет, чтобы ты стал аппетитным и мягоньким, как пирожочек! То есть ты для меня и так пирожочек, Пити, но, знаешь…
— Не продолжай, — отозвался Питер с нарочито тяжёлым вздохом, кусая щёки изнутри, чтобы дурацкая улыбка не выползла на лицо. Одинокая официантка, протирающая дальний столик, покосилась на них с любопытством, но Уэйд даже не взглянул на неё — всё ещё сжимая запястье Питера, он увлёк его к диванчику у стены и легко подтолкнул, вынуждая сесть. А потом… потом опустился на корточки рядом.
— Уэйд? — растерянно спросил Питер, глядя на него сверху вниз и невольно сводя колени. — Что ты…
Вместо ответа на его вопрос Уэйд расстегнул и стянул с его плеч куртку. Это не было неторопливо, плавно, медленно, как любили показывать в мелодрамах и сопливых фильмах (Питер прекрасно знал, что Уэйд тайно рыдает над «Дневником памяти»); Уэйд просто помог ему снять куртку, ничего больше, но…
Но он сжал пальцы Питера в своих ладонях, отогревая и растирая, и вот это уже не получилось объяснить себе самому с такой лёгкостью.