Отец проверяет свое внешнее состояние, вертясь перед зеркалом, и поправляет галстук, который завязывает ему мать, после чего берет кожаный чемодан, спрашивая:
— Ты готова?
Приоткрываю рот, оглядывая себя, и опускаю взгляд на бежевые туфли на каблуках, что стоят у стены. Новые. Совсем. Откашливаюсь, натянув улыбку, и киваю, не собираясь впутывать отца в мое непонимание с матерью:
— Да, — обуваюсь, становясь на несколько сантиметров выше, из-за чего сразу же теряю равновесие. Что ж, уроки элегантности от матери мне бы не помешали. Беру кожаную сумку, проходя мимо зеркала, и смотрю в него, повторно вздохнув. Отец берет ключи, открывая дверь, и ждет, пока я покину дом, выйдя на крыльцо, и закрывает на замок, улыбаясь:
— Сегодня хорошая погода, — незначительная беседа официально начата. Я поднимаю голову, щурясь от яркого света. Небо бледно-голубое, солнце висит не так высоко, да и жар несильный. Легкий ветер проникает под ткань блузки — и это хорошо. Мне нравится прохлада.
Но этой ночью было куда холоднее.
— Согласна, — идем к машине.
— Думаю, сегодня вечером приеду пораньше и, пока нет мамы, мы сможем поесть пиццу, — может показаться, что мы самая обычная семья, но… Опять это «но», не дающее мне покоя. Даже за собственными мыслями мне стоит следить и никогда не терять бдительность, чтобы не надумать лишнего.
За окном мелькают знакомые улицы, здания, жилые дома, спешащие люди, выражение лиц которых меня не напрягает. Могу смело заявить, что им в глаза не пытаюсь смотреть. Мне не нравится поддерживать зрительный контакт с кем-то, ощущение такое, словно, если ты смотришь кому-то в глаза, то он видит тебя насквозь. Подобный контакт — самое интимное, что может происходить между людьми.
— Пап, — начинаю разговор, так что мужчине приходится приглушить музыку в салоне:
— Да, Харпер? — не отводит взгляда от дороги, боясь пропустить нужный поворот. Я ерзаю на сидении, ведь юбка сильно сжимает бедра. Жутко неудобно.
— Может, поговорить с мамой?
— Насчет? — напряжение слышно в его голосе, и это простительно.
— Я вполне способна сама ездить в школу, — говорю очевидное, а отец лишь хмурится:
— Мать просто беспокоится за тебя. По улице бродят разные люди, кто знает, на кого тебе «посчастливится» наткнуться, — отвечает таким уверенным голосом, будто это настолько очевидно, что мне должно быть стыдно за заданный вопрос. Но я ощущаю лишь разочарование, поэтому вновь смотрю в окно, пока отец делает музыку громче, подпевая. Хочется опустить оконное стекло, чтобы впустить в салон, в котором пахнет всё теми же яблоками, свежего воздуха, но мать запрещает это делать. Во-первых, у меня слабый организм, так что я быстро заболеваю, а во-вторых — испортится прическа. Всё ясно, как день. И от этой «ясности» я устаю.
Подъезжаем к воротам школы. Толпы учеников стремятся потоком внутрь на опрятную территорию, я пока не могу слышать их голоса, но, если честно, мне охота поскорее выйти из салона, чтобы окунуться, исчезнуть в созданном людьми и городом шуме. Так что не тяну резину, отстегиваясь:
— Пока, пап.
— Удачи, милая, — отец одаривает меня улыбкой, так что покидаю салон, с наслаждением встречая ветер, бьющий мне в лицо с особой силой. Держу сумку в руке, быстро направляясь к воротам, теряюсь среди толпы людей, не оборачиваясь на машину отца. Каблуки громко стучат, привлекая внимание подростков, но они быстро отвлекаются, продолжая разговаривать с друзьями. Гордо держу голову и осанку, сворачивая к зданию школы, и не смотрю по сторонам, изредка опуская взгляд на наручные часы. Нужно успеть в учительскую за журналом, а также узнать, есть ли какие изменения на сегодня.
— Доброе утро, Харпер, — с улыбкой говорит девушка — староста из параллельного класса, и я отвечаю улыбкой, но в глаза ей не смотрю, поднимаясь по бетонным ступенькам вверх к дверям школы.
Коридоры полны людей, и мне это нравится. Я чувствую себя свободнее в таких местах, где меня не видно. Иду вперед и не закатываю глаза, когда мимо меня в туалетную комнату проскакивают две девушки из моего класса:
— Приветик, Бэйб*, — они хихикают, и я вновь киваю головой. Это прозвище необидное. И у них есть причины называть меня так. К слову, я вообще удивлена, что такие, как они, додумались до такой мелочи.
Направляюсь к двери учительского кабинета, чувствуя, как ноги начинают ныть. Что ж, представляю, какой я вернусь домой. Отхожу к стене, чтобы не сталкиваться с людьми, и вновь смотрю на наручные часы, подняв голову. Взглядом упираюсь в компанию парней, что говорят громче всех. Неудивительно. Проблемная шайка из моего класса, из-за которых у меня вечные неприятности, поскольку я староста. Хотя, понятия не имею, как такая, как я, может повлиять на них. Бред. Не сутулюсь, продолжая идти, взглядом изучаю нарушителей моего спокойствия, которые, по всей видимости, спешат в уборную, чтобы покурить. Мне неясно странное чувство дискомфорта, загоревшееся в груди, но я останавливаю свое внимание на парне, который слегка спускает с головы капюшон темной кофты, но не снимает полностью. Он идет с ними, держа руки в карманах, и иногда улыбается, окидывая их взглядом, после чего, не скрывая от проходящих мимо учителей, принимает сигарету у друга, зажав её между зубов. Медленно останавливаюсь и касаюсь дверной ручки пальцами, поправив выпавший на лицо локон темных волос. Дилан ОʼБрайен. Один из тех, кто портит школьное имущество, а потом смотрит на всех с таким видом, будто его это не касается. Что творится у таких, как он в голове?
Мне никогда не понять.
Темноволосый парень перебрасывается парой слов с другом по фамилии Фардж, имя которого я никак не могу запомнить, и распахивает дверь уборной, после чего туда за ним входит вся компания. Щурюсь, задумчиво простояв на месте ещё секунду, после чего открываю дверь, заходя в учительскую.
***
—…Боже, а он был явно не готов, — смех вновь заполняет кухню. Если моя мать ожидает гостей, то готовится к их приему она начинает за неделю, так что сегодняшний вечер не был чем-то удивительным. Я знала, что будет шумно, даже несмотря на то, что гости — это наши соседи. Семья Пенрисс, с которой моя мать желает быть наравне. Мужчина и женщина выглядят опрятно, и от постоянных мелькающих перед моими глазами костюмов у меня начинается головокружение. Порой так и охота лицезреть обычных людей в повседневной одежде. Своего рода релаксация, но нет.
Они пьют вино, и, если честно, я плохо понимаю, что здесь делаю. Я уже и алкоголь разливала им в бокалы, и говорила о своих успехах в школе, когда то требовалось, и поддерживала заумный разговор — делала всё так, как учила мать, и на часах уже десять вечера, а всем нам завтра рано вставать. Если честно, мои ноги болят. Мне охота спать и наконец снять с себя эти каблуки, эту блузку, юбку, от пояса которой у меня на животе останется след.
Подношу стакан с томатным соком к губам, игнорируя мое полное отвращение ко всем овощным сокам, и поглядываю на гостей, что сидят напротив нас, улыбаясь и поддерживая шумную беседу с моими родителями. Удивительно, сколько может быть шума от такого небольшого количества людей в одном помещении. Поворачиваю голову, краем глаза наблюдая за родными, которые явно разделяют «веселье», демонстрируя тот факт, что они такие же, как и гости. Слишком многое для таких людей значит положение в обществе. Думаю, это хорошо, если люди хотят жить в достатке и быть «своими» среди таких, как Пенрисс. Надеюсь, ближе к двадцати я начну разделять желания и стремления родителей. А пока мне остается только молчать. Улыбаюсь миссис Пенрисс, которая внезапно взглянула на меня, так же одарив улыбкой.
Боже.
К одиннадцати гости, наконец, покидают наш дом, и я снимаю каблуки, изнемогая от желания начать массировать стопы, но нужно для начала помыть ноги, а то мать опять начнет говорить, что подобное некультурно. Порой я задумываюсь, а что вообще «культурно» в нашем доме? Это же мой дом, место, в котором я живу. Мне должно быть комфортно в его стенах, но мне не дозволено даже бродить по нему в пижаме.
— Ты была сегодня умничкой, Харпер, — мать касается моего плеча ладонью, довольно улыбаясь, ведь вечер вышел на «ура», а меня передергивает от касания, так что начинаю растирать ладонью кожу, искоса смотря на женщину, которая начинает убирать посуду:
— Можешь идти спать, — вновь смотрит на меня. — Мы с отцом приберемся, — мужчина одобрительно кивает, так что переступаю с ноги на ногу:
— Доброй ночи, — говорю, покидая кухню, так и не взглянув в глаза матери. Я не могу даже вспомнить, какого они цвета.
Поднимаюсь наверх, на второй этаж, спеша к своей комнате. Из кармана сумки вынимаю ключ, вставляя его в замочную скважину. Да, я безумно рада, что правила жизни матери не распространяются на личное пространство, поэтому мне позволили сделать замок на дверь. Открываю, переступая порог комнаты, и тут же хлопаю дверью, закрывая на замок. Темно. Не спешу включать свет, бросая сумку на пол. Первым делом избавляюсь от одежды, буквально сдирая с себя блузку и кидая её на стол, после чего грубо стягиваю юбку, что еле сползает с моих бедер, оказываясь на полу. Лифчик вешаю на спинку стула, подходя к кровати, на которой валяются футболки. Одна секунда — и мои вьющиеся волосы в полном беспорядке. Моя комната — это настоящий кошмар для матери. Хорошо, что у неё нет возможности войти внутрь, иначе она бы устроила здесь всё так, как у неё в комнате. Нужно место, где всё будет в таком «порядке», как этого хочется мне. Я ношу одежду по вкусу матери, в разговоре использую те же слова, что и она. Такое странное чувство, что из меня выращивают её копию, так что мне правда необходимо это помещение — моя комната. Моя. Надеваю зеленую майку, чувствуя, что мое тело наконец обретает свободу, и иду к окну, раздвигая шторы. Свет фонарей проникает в комнату, так что становится светлее. Я не включаю свет, чтобы не дать родителям понять, что меня мучает бессонница. Приоткрываю створку окна, запуская ночной воздух и шум, чтобы расслабиться, и поворачиваюсь лицом к небольшой, накрытой тканью, кроватке для детей. Она стоит у стены, в самом углу. Подхожу к ней, откидывая прозрачную ткань, чтобы разглядеть личико. Тишина. Аккуратно касаюсь кончиками пальцев лобика, выводя на нем небольшие круги. Твердая. Жесткая. С усталостью отвожу взгляд, вновь накрывая кроватку тканью.
Тишина.
Твердая.
Жесткая.
Примечание к части
*Бэйб — имеется в виду Baby(англ.) — Малышка.
>
Глава 1.
Полные ощутимой темноты коридоры сдавливают маленькое детское тело подобно стенкам черепа идущей босыми ногами по полу девочки. Мрак нагнетает плохие мысли, вынуждает пропускать страх сквозь себя, ведь она слышит плач. Громкий, звонкий, раздражающий своей нескончаемостью, но все же невинный, говорящий о том, что организм ощущает дискомфорт, взывающий о помощи. Девочка оглядывается, звуки за спиной сводят ее с ума, а нытье вселяет сильную тревогу, от которой невозможно избавиться. Спутанные после сна вьющиеся волосы небрежно лезут в сонные глаза. Резкое пробуждение, а теперь ужас от ждущей впереди неизвестности. С каждым крошечным шагом плач становится громче, и ребенок уже сдавливает уши ладонями, чтобы хоть как-то заглушить его. Бредет к двери в ванную комнату, откуда исходит звук, и вытягивает ручку, чтобы коснуться деревянной поверхности…
Громкие настырные удары в дверь. Сильная рука сжата в кулак, поэтому стук куда мощнее. Смотрю в серый потолок комнаты, сердце бьется быстро, отдаваясь в висках давлением, что вызывает боль в глазах от растущего напряжения во всем теле. Сдавливающая сила ополчилась на грудную клетку, поэтому дышу глубоко, но медленно, чтобы не терять самообладание.
— Харпер! — Мать стучит. Не прекращает создавать шум, так что осторожно поворачиваю голову на бок в сторону двери, шея затекла. Одеяло свалено на полу, подушка в ногах.
— Харпер, ты знаешь, сколько уже времени? — Женщина начинает отчаянно дергать ручку, и в моей глотке замирает вздох. Ей не под силу войти сюда. Осторожно, расслабленно роюсь рукой под подушкой, ища телефон, и смотрю на светлый экран. Почти восемь. Я проспала на полтора часа больше, чем нужно. Бросаю телефон в ноги, выдохнув в потолок, и растираю горячую кожу лба ладонью правой руки.
Этот сон… Неудивительно, что я проспала.
Машина несется по мостовой. Капли дождя быстро стекают по стеклу окна, в которое я смотрю уже на протяжении нескольких минут, молча ожидая увеличения боли в ногах, ведь, несмотря на дождь, мать настояла на каблуках. Серое небо. В стороне горизонта непроглядная гладь черноты. Лондон порой озадачивает меня своей мрачностью. Как можно поддерживать позитивное настроение внутри себя, когда атмосфера сего города с таким явным удручением давит на тебя?
— Харпер, это уже не в какие ворота, — мать никак не может простить мне столь халатное отношение к учебе и принятым в семье правилам. — Если так пойдет дальше, то мне придется попросить отца снять замок с двери.
Моргаю, только слегка хмуря брови:
— Прости, мам, — хрипло шепчу, чем вызываю панику в глазах женщины:
— Ты простудилась? — мой организм слабее, чем у большинства людей, и то, что наша семья живет в холодном Лондоне, играет роль.
Поправляю ворот пальто, прикрывая шею, и разочарованно вздыхаю, когда водный горизонт резко сменяется высокими зданиями, отрезая меня от простора. Среди домов я чувствую себя потерянно, словно от недостатка кислорода, моя голова идет кругом. Думаю, мне стоит больше времени проводить на природе.
— Харпер, что с тобой? — Тревога в голосе смешивается с раздраженным непониманием. Мать не любит, когда что-то идет не так. Не как обычно.
Когда я веду себя «не как обычно».
Поворачиваю голову, но в глаза не смотрю. Нельзя давать другим людям понять, что с тобой что-то не так.
— Я в порядке, — произношу как можно уверенней, хорошенько прокашлявшись, чтобы хриплость пропала.
— Нехорошо. Придешь со школы, прополощи горло, — смотрит на дорогу. — Нельзя тебе болеть. Сегодня вечером к нам заглянут Пенриссы.
— Опять? — Не успеваю заткнуться и вижу последовавшую на вопрос реакцию. Мать смотрит на меня, как на умалишенную, выпучив глаза:
— Боже, Харпер, нам повезло, что у нас хорошие отношения с ними, — «нам». Вновь она делает это. Местоимение множественного числа, будто эти достижения награда для нас, словно мы все этого возжелаем. — Тем более, они сами предложили, только у них дома, — мать хвастается, довольно улыбаясь своей победе. Своей, не нашей. — Вчера, помнишь, миссис Пенрисс упомянула, что Причард вернулся, — нет, не помню, я практически не слушала.
Причард? Ах, точно. «Золотой мальчик» из параллели. Понятия не имела, что он их сын. Да и сейчас эта информация незначительна для меня. Но для матери, видимо, все обстоит в корне иначе.
Машина, наконец, тормозит у ворот школы. Первый звонок уже был, так что территория учебного заведения пуста. Старосты не опаздывают, так что придется выслушать «нравоучение» не только от матери, но и от социального педагога. Мать держит руль и, несмотря на опоздание, улыбается:
— Хорошего дня, — наклоняется, оставив поцелуй на моей щеке, а я нахожусь в это время без движения, вынося прикосновение ее губ к моей холодной коже.
— Тебе тоже, — отвечаю, открыв дверь и проигнорировав машущую ладонью мать. Быстро иду к воротам школы, стискивая зубы от ноющей боли в стопах и стягивающей талию юбки до колен. У моей матери талант выбирать удушающие вещи.
Захожу в практически пустой коридор, в котором стоит гул. В кабинетах продолжает кипеть жизнь. Мой шаг замедляется, а на лице проявляется боль. Всего на секунду торможу, чтобы привыкнуть к чувству дискомфорта, и проверяю рукой состояние прически, вновь продолжая идти. Спину прямо, плечи расправить. Быстро заскакиваю в учительскую, забрав журнал, при этом игнорирую взгляд женщины с кружкой кофе в руках, делая вид, что слишком занята, чтобы объяснять причину своего опоздания.