— Тебе точно не будет здесь плохо? — уточнила девушка у Пепы перед тем, как уйти.
— Что вы, госпожа, здесь мне будет спокойно, — донеслось в ответ. — Разве что соседи мои новые начнут волноваться…
Има пообещала принести всем постояльцам старой конюшни чего-нибудь вкусного с кухни и пошла по тропе к жилой постройке.
Моа и Архо ждали ее в снятой комнатушке.
— Сегодня праздник, а мы тут сидим… — пожаловалась девушка. — Обидно. И идти боязно — поймают еще стражники? — И тут ее лицо просияло. — Знаете, я ведь немного магии скопила. Думаю, у меня получится накинуть на вас морок. Внешность сильно не изменю, но на живых похожи будете — а это уже само по себе прекрасная маскировка.
— Думаешь, получится? — засомневался целитель. — Сделать из мертвого живого, знаешь ли, штука сложная.
Моа ничего не сказал, но был с ним согласен. Нежить так не могла. Существовал негласный магический запрет на то, чтобы маскироваться под живых людей. Даже умелые некроманты ни разу на его веку не проворачивали подобного.
А Има сказала: «Попробуем!» — и у нее все получилось.
Первым на очереди был Архо. Его новый облик превзошел все ожидания. Выглядел он просто как принц из сказки… Чужое лицо, прилепленное к черепу еще там, в Мортелунде, чтобы поразить Люсьену… то есть, конечно, произвести положительное впечатление на Триаду, посвежело и обрело румянец.
Има сама не ожидала подобного результата.
— Ничего себе… Здорово получилось.
— Похоже, мороки — это твое призвание, — поддержал ее восторги Моа. — Сперва кулон, потом Пепа, а теперь и до нас очередь дошла.
На Пепу Има накинула совсем легкий, невесомый морок, который не столько менял внешность, сколько отводил глаза.
— Мне они всегда нравились. И на мертвых я у себя в деревне немного успела попрактиковаться.
— На мертвых? — единодушно переспросили оба лича.
— На мертвых… курах. Которых… в суп. Хотела деда удивить, а ему чуть плохо не стало, когда из супа на него живая и целая петушиная голова поглядела… В общем, не стоит о таком вспоминать.
Она попыталась кинуть морок на Моа, но с тем возникли проблемы. Не получилось восстановить костяную часть лица. Даже иллюзорно. Има расстроилась, но потом подумала и протянула личу кусок ткани, найденный тут же, на полке — что-то заворачивали в него и оставили.
— Перевяжи, пусть думают, что рана…
Моа и Има оторвались от него в конце большой улицы, что вытекала на широкую людную площадь. Толпа отрезала их — ну, ничего. Найдутся.
Теперь Архо шел один вдоль длинного богатого дома, отделанного по низу фасада глянцевыми пластинами полированного до зеркального блеска мрамора. Иногда он останавливался и любовался на собственное отражение. Там, в темной мраморной глубине, он был живым и красивым.
Такой впечатляющей внешностью лич не обладал даже при своей реальной жизни. Все было проще, скромнее. Эй, жаль Люсьена его не видит! Хотя, что бы это поменяло? Люсьена никогда не смотрела на обертку — только в самую душу.
Внутрь.
Блестящий фасад завершился входом, охраняемым парой гранитных химер. Дальше шли ворота с кованой вязью. Из-за них поднимали головы высокие дубы.
Богатый дом. Наверное, у Люсьены при жизни был такой же… Без нее скучно, тягостно. Даже ее зверинца не хватает… И эта мучительная привязанность гнетет.
Лич обогнул усадьбу с химерами и парком, вышел к городскому саду, над которым, увитые плющами и виноградникам вздымались древние руины. Под обрушенной колоннадой толпился и шумел народ. У главных ступеней огромной обколотой лестницы, утопающей в водах священного бассейна, были разложены вещи и обувь. Тут раздевались до рубах и шли в темную, бархатисто-бурую воду, чтобы приманить удачу и очиститься от налипшего зла.
Возле расколотой надвое колонны стояла девочка с птичьей клеткой в руках. За звонкую монету она давала желающим голубя, которого следовало отпустить с запиской для возлюбленного или возлюбленной, если тот или та находится далеко.
— … и где бы она или он ни были, моя птица найдет их и передаст частичку вашей души.
Архо остановился возле девочки. Прищурился.
— И что это за магия такая? Или обман?
— Скорее магия, чем обман, господин. Если вы только не считаете обманом магию тоже.
Лич усмехнулся беззлобно.
— Уж я-то точно не считаю.
— Хотите отправить послание возлюбленной?
— С чего ты взяла?
— Ну, во-первых, вы остановились, посмотрели на моих птиц и задумались. А во-вторых, вы очень красивы, а, значит, и возлюбленная у вас наверняка есть. Позвольте спросить, кто вы? — Девочка смотрела на него из-под копны медовых волос, и ее пытливый янтарный взгляд прожигал Архо до самых внутренностей. Казалось, что незнакомка читает мысли.
— Я… — Лич не сразу сообразил, что ответить. — Просто человек… Прохожий. Горожанин.
— Но вы все же больше похожи на лесного духа. Люди так не выглядят, — мотнула головой девочка. — Тем более люди, живущие в Кутанае.
— И много ты видела лесных духов? — уточнил Архо.
— Их я не видела совсем, а вот кутанайцев повидала достаточно… Так что же, будете птицу посылать?
Архо пожал плечами.
— Давай.
Девочка сунула руку в клетку и, изменившись в лице, поникла.
— Как жаль. Моя последняя птица, кажется, погибла. В клетке было слишком тесно, и ее задавили остальные.
— Ничего страшного, — протянул руку лич. — Мне подойдет и такая. Мертвая.
Он принял от удивленной девочки еще не остывший трупик голубя, сунул запазуху и пошел прочь.
— Господин, вы забыли записку, — раздалось вдогонку.
— Да, действительно.
Лич вернулся, взял поданные бумажку и писало с заостренным угольком на конце. Подумал с минуту, после чего писало вернул, так и оставив записку пустой.
Девочка хотела спросить что-то еще, но гуляющая толпа наплыла волной, оттеснила ее от странного незнакомца, и тот быстро исчез за кудрями плюща.
Архо ушел подальше от всех, туда, де за нагромождением камней, в акациевых кустах, было на удивление тихо. Тут не было никого. Только городская собака, отдыхающая на траве со своими щенками, настороженно подняла голову, принюхалась, и тут же вновь отвернулась с безразличным видом, пару раз вильнув для порядка хвостом.
Один из щенков с любопытством приблизился к незваному гостю, обнюхал его сапог, потом попробовал на зуб край плаща.
— Погоди с играми, — потрепал его по голове Архо. — У меня тут дело важное.
Лич сел на землю, скрестив ноги, вынул мертвую птицу, положил себе на колени и раскрыл над ней обе ладони, питая уже зародившийся мертвенный холод жизненной силой и теплом. Этого тепла у него всегда было в избытке для других, но — вот парадокс! — никогда не хватало для себя…
Вскоре птица встрепенулась, глаза ее, затянутые бледной перепонкой третьего века, мигнули и распахнулись.
— Вот и все.
Архо пристегнул к ножке голубя записку, пошатнувшись, поднялся и подкинул пернатого посыльного вверх…
… а спустя время Люсьена приняла его, будучи уже не так далеко от Кутаная.
Лесная арка, к которой привел ее дух-медведь, оказалась порталом, открывающимся далеко на юг. Пройдя в него вместе с отрядом, мертвая, к изумлению своему, оказалась в совершенно незнакомом месте — в какой-то светлой, жаркой роще, тоже заполненной камнями, резными символами и остатками каких-то неведомых строений.
Когда прилетел голубь-посланник, Люсьена сразу подумала про Архо. Обнаружив пустую записку, протянула ее верной Хайне. Та понюхала и обрадовано растянула в улыбке страшную пасть.
Узнала запах.
Люсьена задумалась — значит, Архо цел. И, похоже, нашел то, что искал.
Вот только ей что теперь делать со всем этим?
Заклятье, которое наложил на все поисковые отряды Аки, само предаст первому некроманту сведения о Моа, как только Люсьена увидит его, или услышит его имя. Триада страхуется. Триада уже не верит своим подчиненным — даже мертвым, не умеющим врать и предавать.
В чем же дело?
Что происходит в Мортелунде?
Что она сама может сделать для того, чтобы не навредить друзьям?
Ничего.
Разве что оттеснить другие отряды, не дать им приблизиться к Моа и Архо. Стать для них стеной…
Мортелунд. Тайное святилище Полувия
Из темноты, подсвеченной бледным пламенем единственной свечи, грозный лик Энолы вырисовывался остро, жутко. Ее глаза, безумные и решительные, смотрели в самую душу Полувия. Уж она-то знала все! О его провалах. О его страстях. О сомнениях…
— Прости меня, моя госпожа. Прости и помилуй…
Колени болели от долгого упора в каменный пол — чернокнижник был далеко не юн, а в преклонном возрасте попробуй, постой так долго! И все же самобичевание немного успокаивало. Молитва тоже. Все это нужно, чтобы продемонстрировать верность.
Энола любит и ценит верность. И силу. И ярость.
Единственное, что не любит Энола — это живые люди, с их правом решать и выбирать. С их желанием быть теми, кем пожелается.
— Прости, госпожа… Прости! Прости!
Старик сильнее уперся узловатыми коленями в камни. Морщинистое лицо скривилось от боли — и поделом! Недобросовестные последователи должны быть наказаны. Каждая ошибка стоит слишком дорого…
Полувий, как пес, долго и придирчиво внюхивался в след бесценной добычи, которую сам по сути и создал. Тусклый старческий взгляд оторвался от Энолы и скользнул на кипу древних книг, лежащую в стороне. На истертых кожаных корешках проступали витиеватые символы. Пожелтевшая, запятнанная бумага хранила запах старых чар.
Без чар эти книги давным-давно бы рассыпались в пыль.
Полувий не удержался — коснулся ладонью ближайшего переплета. Мощь! Какая же небывалая мощь скрыта под ним. Какие тайны! Какие знания.
Чернокнижник, наконец, позволил себе дотронуться и до лежащего рядом фолианта, самого старого и впечатляющего. Огладив кожу, возможно даже человеческую, закрепленную на переплетной крышке увесистым углами из неизвестного металла, ощутил, как в груди все сжимается от благоговения. Эту книгу писали не люди, а великие духи, самолично. Кто-то из них — точно! Скорее всего, Йоремуне — повелитель метаморфоз.
И теперь это сокровище, возрастом в тысячу лет лежит на нирийском узорчатом ковре посреди его, Полувия, покоев.
Дневник бога!
Ключ к основам мироздания.
Чернокнижник выучил тексты книг наизусть. Мог процитировать каждую страницу. «Сперва ничего не выходило, ибо звери были слишком поздними, а люди, приживленные к ним, не носили в себе чародейской крови. Звериные тела поглотили их, как и звериные мысли»… И позже. Многими страницами позже: «Человек и зверь соединяться в одно не вдвоем, но втроем — ибо человек должен нести в себе половину от духа бессмертного»…
Древние звери и полулюди — из них-то и родилась вся магия этого мира. Полувий улыбнулся и тут же прикрыл губы ладонью, будто Энола могла заметить его самодовольство и осудить. Но ведь не гордиться собой нельзя — это он, а не великий Йоремуне сумел сотворить самое грандиозное…
Сотворить и потерять.
Зубы скрипнули от досады. Качнулось от резкого выдоха пламя свечи, заставило темноту содрогнуться.
— И все же я… Я! Я создал его. Не древние духи, не кто-то иной из твоих сегодняшних последователей, а я — Полувий-клирик, мастер книг и тайных знаний.
Создал оборотня-дракона.
И потерял его десять долгих лет назад.
Пепа устала стоять в немногословной компании ездовых животных. Тем более, что все они, кроме настороженного Браслета, уже спали. В маленькое окно заглядывала луна, вытягивала из-под «бычьего» морока настоящую Пепину тень. На ней зубастая шишковатая морда выглядела еще длиннее и ужаснее…
И за что ей все это? А, главное, зачем? Эти несущие смерть зубы, способные одним ударом раскрошить череп лошади. Эти тонкие и одновременно мощные ноги, способные скакать без устали много миль. Эта полосатая шкура, растворяющаяся в мреянии полуденных кустов и трав — жертва нипочем не разглядит ее даже в опасной, слишком опасной, близости. Иные бы отдали за подобное тело многое, если не вообще все…
Иные, жаждущие могущества.
Пепа же его никогда не хотела. Все, что она желала — помочь семье. Семью она хорошо помнила, даже в этом чужом, подбрасывающем в голову свои собственные хищные воспоминания теле — всегда! Мама, папа и выводок любимых сестер, таких разных и ярких, как полевые цветы. Сестра Джорджия писала картины, сестра Кэтти читала запоем и составляла каталоги книг, сестра Мур изобретала всякие удивительные штуки, сестра Амбри ваяла скульптуры из камня, а сестра Кирис изучала право…
Только сестра Пепа не могла найти себя и болталась, как неприкаянная…
Пепа толкнула носом незапертую дверцу денника, вышла в проход и прокралась тихо, насколько это могло получиться у столь огромного существа, на улицу. Сад благоухал, и все же это был весьма бедный сад. Простые белые гортензии, черемухи, яблони, сливы. Гривы зеленого очитка на камнях и пруд, затянутый кружевом ряски.
Кваканье лягушек.
Ее семья тоже жила бедно.
Пепа вспомнила, что у нее дома тоже был пруд. Когда еще был дом. Вернее, когда она еще была в доме. Хотелось бы, чтобы после того, как Пепа согласилась в эксперименте великого духа, у семьи все наладилось. Чтобы у сестры Кэтти появились деньги на книги, чтобы сестру Амбри и сестру Джорджию не выгнали из академии художеств, чтобы сестра Кирис смогла уехать на восток и учиться там, а сестра Мур открыла, наконец, лавочку чудесных товаров, о которой мечтала всегда…
Мама говорила — не стоит сжигать себя, чтобы нам стало теплее, но Пепа ее не слушала и гнобила себя за никчемность. Поэтому и пошла туда… В богатый и красивый дом великого духа, где ради семьи она продала свою жизнь…
Пепа склонилась над зеленым рясковым бархатом водоема, откинула носом зелень и вгляделась в отражение. Из глубины на нее смотрела жуткая звериная морда.
Чудовище.
«Деодон Смертельнозуб» — так было написано на саркофаге с окаменевшими мощами его. Они вдвоем — Пепа и монстр — лежали порознь, на белых сияющих столах, после чего их срастили в одно.
А потом объявили, что ничегошеньки из этого не вышло.
И Пепа сперва из человека, а после из обещанного «сверхчеловека», превратилась в «то, что не вышло». Бракованное и ненужное, подлежащее утилизации… Или в лучшем случае, перепродаже контрабандистами в цирк уродов или какому-нибудь богачу, которому опостылели караульные собаки, и хочет он теперь поразить своих избалованных гостей небывалым дрессированным чудищем. Пусть чудище и чудно, и уникально, и даже может развлечь гостей беседами, оно все равно остается «тем, что не вышло».
От болезненных воспоминаний разыгралась жажда, и Пепа припала к пахнущей тиной воде.
— Душевная ночь, — прозвучало с противоположной стороны прудика.
Там стояла старуха, седая и слепая, добротно одетая. Она улыбалась.
— Душевная, — эхом повторила за ней Пепа.
Капли воды прокатились по зубам, по жесткой шерсти нижней челюсти, упали обратно в пруд.
— Ты бы не пила оттуда воду, дорогая, — предупредила старуха.
— Она мне не навредит, — отозвалась Пепа, раздумывая, как бы вернуться обратно в конюшню. — Вкусная вода.
— Удивительное дело… Удивительное… — Старуха развернулась спиной и побрела от пруда прочь по едва заметной тропинке в сторону сиреневых зарослей. Почти скрывшись за ними, она остановилась, не разворачиваясь, позвала. — Ну, чего стоишь? Пойдем, покажу тебе кое-что интересное.
— Пойдемте, — вежливо приняла приглашение Пепа.
Идти пришлось осторожно, шагать в полшага и нога в ногу. Переднюю с задней ставить синхронно, чтобы рождалась иллюзия, будто, остро вминаясь в землю каблуками, идет по саду грузный человек.
— Да не тихушничай ты, знаю, что ты — другая. — Иллюзия мигом сошла на «нет». Пепа приостановилась, раздумывая, как поступить дальше во всей этой ситуации с загадочной старушкой. Самым верным казалось отступить. Неслышно, по возможности, и снова затаиться в деннике. — Не переживай, мне не так и важно, кто ты. Хотя, я почти уверена что ты… Иди-иди сюда! Ну? — Серые старческие пальцы настойчиво поманили в гущу растущих у забора сиреней. — Смотри-ка, что тут есть…