— Я ему явно не по вкусу, в отличие от грилли, — ответил лич, притворяя дверь.
Так себе, конечно, защита от монстра, но без пялящейся в спину тьмы в любом случае как-то уютнее. Не ему — Име. Хотя, и ему тоже. Моа недолюбливал подобные неясности. Гораздо лучше, когда враг открыто проявляет агрессию — бросается на тебя — и возникшее между вами недопонимание решается боем. Честным или не очень. В бою легко. Когда ты мертвый, еще и не страшно, потому что нечего особо терять, кроме собственной цели. Заданные цели — основное, что движет высшей нежитью. Их можно сравнить со смыслом жизни, но он-то бывает только у тех, у кого эта самая жизнь имеется…
Доев булку, Има пожаловалась:
— Я не понимаю, чего это существо добивается?
— Я тоже, — кивнул Моа. — На меня оно почему-то не напало.
— Испугалось?
— Если бы… — Лич поведал девушке про найденного мертвого монстра. — Оно прокусило череп грилли — раскололо, как орех. Чего ему бояться?
— Может, твоего меча?
Клейма на клинке горели холодным светом. Моа оглядел их, задумался:
— Тьма его знает.
Тайны тайнами, а насущных дел никто не отменял.
С самого утра Моа возобновил охоту на грилли, и в этот раз он имела некоторые успехи. Удалось подкараулить и сжечь нескольких особенно агрессивных тварей. Лич настиг чудищ там, где пешеходная тропа, ведущая к речному броду, пряталась в лесистой низинке. Идеальное место засады — и для грилли, и для охотника на них.
Так и вышло — монстры нацелились на группу идущих по тропе людей, и сами попались. С помощью точных ударов меча и огня, Моа удалось отогнать кровожадных чудовищ от деревенских, а потом подпалить тут же на тропе. Один монстр сбежал к реке, пару других помогли добить осмелевшие жители Подбережки.
Но не нужно недооценивать грилли!
Пока трое их собратьев терпели крах, остальная часть стаи беспрепятственно охотилась в окрестных лесах, понимая, что на всех чудищ одного лича все равно не хватит. Он сам это прекрасно осознавал, стискивая зубы от мысли, как быстро и легко все закончилось бы, используй он магию.
Пока Моа расправлялся с грилли у реки, Има верхом на Браслете патрулировала окрестности деревни. Видела приближающихся монстров — галопом скакала за личем. Наконец изматывающий день плавно перетек в вечер. Труды стоили того — никто из селян не погиб.
Дом на окраине вновь окутала тьма.
Има делилась наблюдениями, заглядывая в печной зев — огонь никак не желал разгораться:
— Тот, фазанохвостый, что водит свору… Как думаешь, Моа, кто сшил ему попону?
— На севере, за Мортелундом, некоторых грилли одомашнивают и держат на цепях, вместо караульных собак. Я видел на них похожие попоны. А еще, они часто срываются с цепей и бродят потом на свободе такие наряженные.
Има обрадовалась:
— Значит, вожак — не дикий! То-то мне послышалось, будто кто-то свистит ему из леса. Будто на глиняной свистульке играет. Я сегодня заметила, когда вдоль опушки проезжала. Фазанохвостый из подлесочка вышел — и за мной, а кто-то ему «свись» — он сразу и отстал.
— Вот как? — Глаз лича опасно сверкнул. — Ну что же, придется отыскать этого свистуна.
Утром честь поиска выпала Име, на Моа по-прежнему ложилась основная рутина защиты людей. Как назло, новый день выдался неудачным. Чудища, хоть и косвенно, но все же получили свою жертву. Старуха, что занималась выделкой шкур, наткнулась на грилли в лесу и, пытаясь сбежать, угодила в старую охотничью яму на острые колья.
Подбережку ждали очередные похороны.
Удрученные селяне пришли к погосту и стояли молча. Зато пастор Илай, как стервятник, уже порхал над криво сколоченным гробом — оказалось, предусмотрительная усопшая заготовила его для себя еще лет пять назад — тряс ликом Энолы, начитывал увязающий в зубах, заскорузлый текст отпевания: «О, святая Энола, ты едина во всем мирах! Ты неизбежна… святая Энола Гэй…»
На похороны Има явилась одна.
Встала за жидким рядком ссутуленных спин, возле такой же ссутуленной, сгорбленной под тяжким гнетом бытия, раките. Ветер трепал серые листья на обвислых ветках. В деревне надрывно, с подвываниями лаяла собака. Отпевание подходило к концу. Кто-то, не дослушав, уже брел с погоста прочь, а Има все стояла и наблюдала, как, не дождавшись, пока пастор закончит, пара жилистых вертких, словно хорьки, подростков заработала лопатами. Полетели на старухин гроб комья глинистой земли.
Бум-бум-бум — звучал земляной дождь.
— Девочка моя, неужели одумалась? Больше не водишь компанию с силами зла? — Илай кое-как завершил отпевание и, на ходу пряча за пазуху изображение святой, приблизился к Име.
Мортелунд. Центральная Цитадель
Башню пронизывал холод.
Небольшие покои под самой крышей — мертвые обычно не жадны до роскоши — согревало лишь пламя свечей. Помещения для нежити не топили — зачем? Гобелены, на которых выцветшие сцены боев и охот едва читались, почти не держали сквозняка. Пустой зев камина, как напоминание о том, что здесь когда-то жил большой огонь, хранил в себе черноту. Слабый свет выхватывал из мрака ошейники и поводки, висящие на стенах, расставленные по периметру миски, разложенные по полу подушки и ковры — всего этого ровно на семь персон. Именно столько питомцев-монстров Люсьена держала в своем жилище.
Мертвая сидела в старом кресле-качалке и занималась самым ненавистным из возможных дел — вышивкой. Правила символ на новом знамени. Герб рода должен быть идеальным, но живые мастера, получив оплату, совсем не постарались, решив, видимо, что нежити чужда эстетика. Сделали топорно и некрасиво, и теперь морда хохочущей лисы больше походила на рыдающую.
Люсьена не терпела подобного. Такие вещи, как боевое знамя, должны быть идеальными! А кого впечатлит столь уродливая и кривая лиса? Пришлось переделывать…
Ненавистное, унизительное занятие.
Память Люсьены, уже частично растерявшая яркость и четкость картин былого, цепко выхватывала момент, когда она, живая еще, маленькая, стояла, понурившись, перед властным отцом и выслушивала от него очередное: «Дочери годятся лишь для того, чтобы заниматься готовкой да вышивкой и в зеркало глядеться»… Видят небеса, Люсьена всеми силами пыталась доказать обратное, но ее отец — друг главнокомандующего короля Данмара и его ординарец — во время учебных поединков желал замечать лишь двоих своих сыновей. Даже когда раздосадованная Люсьена обращала их, вопящих о пощаде, в позорное бегство, родитель делал вид, будто ничего не произошло, и смотрел на дочку, как на пыль…
Зубы мертвой скрипнули в темноте, лег на полотно очередной безупречный стежок.
Безупречное знамя для безупречной армии. У Люсьены тысяча воинов, послушных, словно струны мандолины в руках умелого музыканта. Она видит свое войско, понимает, чувствует его. Ее солдаты — как часть организма, они приращены к ней. Они ходят идеальным строем — а это ого-го как непросто, заставить подволакивающих ноги мертвяков идеально ходить. В сражениях они быстрее и согласованнее многих. Иные личи, не скупясь, губят своих мертвых солдат, чтобы после собрать из погибших очередной урожай, а у Люсьены никто не идет зря в расход. У иных личей, что ни битва — то новая нежить, не знающая толком хозяйской руки, а у Люсьены все вышколены, и в рядах полный порядок.
Она хороша здесь, в Мортелунде. И это злит, потому что она могла бы быть живой, там, в Данмаре…
… живой и не менее успешной в делах войны.
У нее должна быть, пусть не другая, но настоящая, полная дел, задумок и эмоций жизнь.
При жизни Люсьена, как могла, пыталась доказать свою состоятельность отцу. Объяснить, что она — нечто большее, чем просто украшение интерьера в замке Фур, но глава семейства не слышал и не видел ее в упор. Итог был печален — Люсьену отправили на смерть, когда у рода обнаружилось древнее проклятье, снять которое можно было, только пожертвовав кем-то из членов семьи.
И самой бесполезной отец счел ее…
— Люсьена! Можно тебя на пару сло… Ай, зараза! Чтоб тебя! Ногу отпусти! — выругался появившийся в дверях незваный гость.
То ли он поднялся в башню абсолютно неслышно, то ли хозяйка покоев слишком сильно погрузилась в свои мысли… Первым чужака заметил неказистый коротконогий монстр, похожий на помесь ящерицы, бульдога и табуретки. Он бросился на вошедшего и с рычанием впился ему в сапог. Следом с лежанки царственно поднялась могучая левкрота, по-песьи вскинулась передними лапами гостю на грудь. Острые копыта зацепили и порвали ветхую ткань поношенного мундира.
— Хайна! Ухват! Место! — Люсьена окриком отогнала чудищ, сердито оглядела визитера, откладывая незаконченное знамя. — Что нужно? Что с твоим лицом, Архо? Кого ты опять обокрал?
— Никого, — косясь на бдительного Ухвата, лич пересек комнату и опустился на обитый линялым бархатом стул возле окна. — Это лицо я одолжил на время. Чуть позже верну. Или выкуплю у хозяина.
Лицо и вправду было великолепным! Такому позавидовали бы в свою плотскую бытность даже великие и прекрасные древние духи. С этим лицом Архо был почти как живой. Черные волосы обрамляли бледную кожу, оттеняли слегка неровно посаженные глаза разного цвета…
— Косовато приложил, — Люсьена подошла к соратнику и ловким движением выровняла лицо на черепе. Кривизна ушла из перетянутых век, все встало на свои места. И все равно, что-то было не так. — Плохо держится… Что с тобой? Обычно к тебе чужие части тела хорошо прирастают. Ты что, опять, Архо? Опять это делал?
— Да. — Лич поднялся со стула, отошел от мертвой девушки, скрестил руки на груди. — Я не могу с этим ничего поделать. Привычка!
— Твоя привычка тянет из тебя силу. Скоро ты со своей сотней солдат не сладишь, и тогда Ульфред тебя утилизирует за ненадобностью. Этого хочешь?
— Это привычка, — как-то отрешенно повторил Архо. — Ты должна понимать. Сама — жертва.
— Я? Нет.
— Да. Твоя погоня за идеалом, скажешь, не привычка? Какой в ней смысл? Кому и что ты хочешь доказать? Вокруг тебя мертвецы — они не завидуют и не восхищаются. Им плевать. — По ледяному выражению лица Люсьены он понял, что сказал лишнего, поэтому поспешил уладить все миром. — Прости. Я не спорить пришел. Есть у тебя зеркало?
Взгляд мертвой переполнился пронзительным холодом. Злоба поднялась в груди и тут же опала. Архо не виноват в том, что она ненавидит зеркала. Он не знает о болезненных словах отца, которые Люсьена даже после смерти не может забыть.
— Нет у меня никаких зеркал. Зачем тебе?
— Хочу взглянуть на себя. Триада меня вызвала. Нужно выглядеть прилично.
— Зачем вызвали?
— Повысят, наверное, — мечтательно предположил лич.
— Не повысят, Архо, — Люсьена посмотрела на него напряженно. — Ты не понимаешь? Повышают только тех, кто смог взрастить свою силу, чтобы контролировать большее число мертвяков. Твоя сила тает, как весенний снег. Тебя не повысят — уничтожат.
— Не должны. Зачем тогда весь этот официоз? Приглашение? Ульфред, обычно, утилизирует на месте, быстро и без лишних церемонной. Тут что-то другое.
— Что-то нехорошее.
Они замолчали. Каждый думал о своем. Наконец Люсьена спросила:
— Архо, ты давно это делал в последний раз?
— После битвы на Кровавой Гряде. Тогда умирающие солдаты просили уменьшить их боль, — прозвучало в ответ.
— Откуда они знали, что тебя можно просить о подобном? Уже слухи разошлись? Ты рискуешь.
— Ничем я не рискую. Я давно мертв, Люсьена. Как и ты. Так какая разница? Я помогаю живым людям, потому что при собственной жизни был магом-целителем. И я не просил оставлять мне после смерти дар исцеления, но он остался. Я все еще могу лечить, но это выпивает из меня все силы… Так что же мне делать, Люсьена? В лечении раненых, по крайней мере, есть смысл. Таков мой путь.
— Ладно, мне этого, наверное, не понять. Просто держись там, перед магами Триады, уверенно, чтобы они не уничтожили тебя. Не показывай им, что уязвим. Кто будет лечить живых солдат, если ты не вернешься?
— Вернусь, не переживай.
— Я просто подумала…
— Про Моа? — Архо подошел к окну и, облокотившись на подоконник, вгляделся вдаль. — Всем высшим отдан приказ ловить его, как преступника, а я надеюсь, что мы не встретимся.
— Я тоже. Будь проклята такая охота. — Люсьена встала рядом, оглядела подранный мундир соратника. — Хайна испортила тебе одежду. Я дам другую взамен. — Она хлопнула в ладоши. Спустя секунду в покои явился мертвяк со свежим облачением в руках. Одежда была не новой, но аккуратно починенной и выстиранной. — Бери. Не в лохмотьях же идти к начальству.
— Красиво, — Архо погладил зеленоватое сукно. Оценил искусно вышитую золотисто-рыжую хохочущую лисицу. — Ты вышивала?
— Нет, — брезгливо поморщилась Люсьена. — Я это по возможности не делаю.
— А знамя?
— Знамя было негодным, пришлось исправлять. Ты сам только что говорил про привычки. Иди в ту комнату, переоденься. — Тонкий палец аристократки указал на бархатную портьеру, скрывающую проход в соседнее помещение. — Свое оставь там. Я отдам починить.
Тут карликовая мантикора, ростом с гончую — настоящие обычно вырастают больше коней — рявкнула свирепо и прямо с подушки махнула на подоконник. Вздыбив шерсть, зарычала в заоконную пустоту. Хвост с ядовитым жалом так и хлестал по камням.
Люсьена нахмурилась:
— Ёри злится на ветер — недобрый знак.
Архо, так и не успевший переоблачиться, с интересом посмотрел на жуткого зверя.
— С нее яду нацедить получится? У мантикор хороший яд на хвосте в жале собран. Если правильно рассчитать дозу, им можно и вылечить и убить.
— Попробуй. Только потом не жалуйся. Ёри не любит чужих рук, только меня признает. Я ее с котенка выкармливала и собственной силой питала. А если так нужен яд, я дам тебе. Там, в шкафу, есть несколько склянок. — Мертвая махнула рукой в сторону дальней комнаты. — Иди уже, переодевайся.
Лич ушел, а Люсьена сняла ручного монстра с окна и, потрепав по густой гриве, посадила обратно на подушку.
— Знаю, Ёри, что-то плохое нас всех ждет. Только прошу тебя, не злись на ветер. В прошлый раз, когда ты злилась, от нас ушел Моа. И теперь мы с ним вроде как враги. Нас всех обязали ловить его — нападать без вопросов, если встретим на пути. Думаешь, нам этого хочется? А сейчас уйдет Архо и…
— Чего ты там бормочешь, Люсьена?
Лич вернулся в новом мундире и штанах. Форма сидела на нем, как влитая. В дорогой одежде, с красивым лицом он смотрелся вполне убедительно.
— Надо спороть мою лису. Ты же не мой подчиненный.
Архо приблизился к соратнице неожиданно стремительно, и склонился близко к уху, обрамленному каштановыми прядями.
— Я твой, Люсьена. Знаешь же, что твой.
Она отстранилась, быстро отступила в дальний конец комнаты.
— Ну, хватит. Не время сейчас. И не место. И не… Спори лису, в общем, — порылась в столе, вынула оттуда тонкий нож для бумаг. — Вот, возьми.
— Да, тьма с ней, с лисой. — Лич развернулся и направился к выходу. Проходя мимо мантикоры, присел рядом, протянул руку и беззаботно потрепал чудовище по холке. Ёри непонимающе мяукнула и потерла лапой свою безволосую человекоподобную физиономию. — Ты не злись. В особенности на ветер. А ты, — обратился уже к соратнице, — пожелай мне удачи.
Архо поднялся и вышел из покоев. Люсьена ожидала услышать его шаги, но они оказались совершено бесшумными. Будто никто по лестнице и не спускался.
— Удачи, — тихо произнесла она вслед личу.
За время похорон Моа успел разобраться еще с парой грилли.
И еще с тремя, когда солнце почти скрылось за горизонтом.
Когда лич загнал в яму с кольями последнего из монстров и там подпалил его, за деревьями раздался отчетливый свист — как будто переливчатая трель охотничьего манка. После этого все грилли словно испарились. Кто-то невидимый велел им держаться подальше от опасного противника. Досадное завершение охоты — теперь этих тварей придется выслеживать, как хитрую дичь. Тратить время. Дарить драгоценное время тем из чудищ, что нападут на людей, пока Моа будет выискивать по лесам и буеракам их разбежавшихся собратьев.