— Мам, мы сами. Все нормально, сиди отдыхай. А папа где?
— Принял лекарство, лег отдохнуть, — мама бросила быстрый взгляд на Женю. — Но к ужину он встанет обязательно. Женя, а где вы готовить научились?
Если бы речь шла не о его матери, Макс посчитал бы, что это любопытно, видеть, как женщина разрывается между желанием быть благодарной Жене Мештеру и собственным неприятием того, кем этот человек приходился ее сыну. Сейчас же Максу было просто очень ее жаль. Наверное, она также металась между ним и отцом, когда случился первый разлад. И с тех пор это длится… Удобно было злиться на мать, не думая, через что ей самой пришлось пройти. И чувство вины кольнуло с новой силой. Потому что, понимая теперь все это, Макс осознал, что и сам попал под перекрестный огонь: получится ли не травмировать родителей, позволяя себе при этом вести себя с Женей так, как тот заслуживает, как самому хочется, а не как с обычным знакомым?
Через час ужин был готов, стол накрыт, Людмила Филипповна позвала мужа на кухню, и все четверо разместились за широким круглым столом. Не сказать, что атмосфера царила безмятежная, отнюдь нет, но все же текла какая-никакая беседа, Макс радовался тому, что мама разговорилась и даже вроде бы немного расслабилась. Отец ел молча, вставляя изредка одно-два слова. Темы для разговора выбирал Женя с молчаливого согласия Макса, так что на повестке дня всплыла тема магазина, работы в нем Макса, его навыков экономиста, удачно пригодившихся ему в этом деле. И как-то незаметно тема свернула к дайвингу, курсам инструкторов и, неизбежно, к лечению после Филиппин. Вот об этом Людмила Филипповна решила расспросить сына подробнее, а узнав, через какое количество процедур ему пришлось пройти, вздохнула.
— Ох, сынок. Вот нужна была тебе эта поездка на Филиппины? И дорого, наверное, обошлось лечение, да?
— На самом деле, благодаря Жене — нет, — Макс повернулся к мужу, и тот кивнул.
— Поскольку я сам занимаюсь мотоциклами, в мой страховой договор входят и случаи подобных травм. А Макс как муж имеет право на лечение по моей страховке.
Дзынь! Вилка звонко опустилась на тарелку, и Макс вздрогнул. Юрий Михайлович отодвинул от себя недоеденное блюдо и, резко поднявшись и бросив «прошу прощения», быстро скрылся за дверью, ведущей в их с женой квартиру. За ним тут же подскочила и мама, извинилась, поблагодарила за ужин и почти бегом скрылась следом. Макс и Женя остались вдвоём.
— Черт, зря я это сказал, да? — Макс поймал виноватый взгляд мужа. — Серьезно, как-то само вырвалось… Прости.
— Да ну, тебе-то за что извиняться, Жень? Это ты, что ли, себя по-хамски ведёшь? — Савельев с досадой отодвинул от себя тарелку. Женины пальцы мягко погладили его по спине.
— Его можно понять, kedves. Ему не по душе то, что происходит с тобой, а тут он еще и сказать ничего открыто не может, потому что чувствует себя обязанным. Конечно, его это злит. Ничего, справимся. Ну что, ты тарелки, я кастрюли?
Когда на кухню снова вернулась чистота и Женя домывал последнюю сковородку, Макс выскользнул за дверь, прямиком на балкон их временного жилья. Очень хотелось курить. И ни хрена не чувствовать. Хоть на пять минут, хоть на какой срок, но стать бесчувственным чурбаном. Или таким, как Игорь Плетнев, без сильно выраженной совести, но с простейшими желаниями. Как там ему в браке, интересно? В голову начинает лезть муть, потому что руки ничем не заняты, хорошая рабочая присказка. Ну вот, сейчас сигарета между пальцев зажата, а потом?
Хлопнула дверь с кухни, и Макс обернулся. Женя стянул с себя футболку и наклонился к своей сумке с вещами. Какой же красивый… О чем думала природа, создавая такого парня? И заслужил ли Макс право называть этого человека, у которого и душа и тело были прекрасны, своим? А с хрена ли нет?
Сигарета летит с балкона. Плохо, ну да ладно, пепельницу можно и потом найти.
Макс тихо вошёл назад в комнату и, оказавшись рядом, прижал к себе обнаженное по пояс тело мужа. Тот вздрогнул от неожиданности и обернулся. В комнате царил полумрак, но Макс все равно разглядел вопрос в глазах Жени.
— Все нормально?
А хрен его знает, родной. Вряд ли. Но вот сейчас точно будет хорошо.
— Просто иди ко мне, — и Макс притянул к себе мужа за шею.
Какой же это был чумовой поцелуй! Макс вложил в него все: как скучал, как ночами подскакивал, потому что член колом стоял, как ему жаль, что он не может в любой момент вот так целовать любимого человека. И как он благодарен. Конечно, Женя все понимал, считывал с каждого касания губ, каждого стона. И для него это было круче, чем сигнал на старт.
Макс так и не понял, как они оказались без одежды и в какой момент его прижало к постели горячее тело. Он только успевал отвечать Жене, который выцеловывал, вылизывал, прикусывал солоноватую кожу мужа, словно погружаясь в транс и опускаясь все ниже и ниже. Макс давно позволял ему абсолютно все. Потому что не смог бы отказать, потому что сам хотел. И хоть обычно Женя интересовался, как именно он хочет, сегодня был не тот случай. Сегодня Женя брал. И Макс отдавался до последнего нервного окончания.
В слюне было что-то похотливое и абсолютно животное, когда она использовалась вместо смазки. Чувства были острее, но боль давалась легче и слаще. И Макс лишь шире разводил бедра, принимая в себя возбужденный член.
— Szeretlek… Ты мой… И я… не буду… за это… извиняться!
Женя выдыхал слова с каждым толчком, то на русском, то переходя на венгерский, а Макс чувствовал, что мир вокруг полыхает, летит к чёртовой матери, но сейчас ему настолько плевать… И пусть. Все потом. Сейчас есть только он.
Около часа ночи Макс все же выбрался из постели, с трудом сдвинув с себя тяжёлое тело спящего Жени, и прокрался на кухню за минералкой. Когда он вернулся, муж лежал на боку, оперевшись на локоть. Макс присосался к бутылке и с довольным причмокиванием протянул ее Жене.
— Отличный ужин. Отличный секс. Вода, блин, отличная. А вот про день так не скажешь… Наверное, мои родители теперь с нами вообще за один стол не сядут.
Женя мотнул головой и отдал назад бутылку.
— Ну один-то раз им все же придется с нами еще раз поужинать. Правда, не дома, я ресторан нашёл классный.
Макс удивлённо приподнял брови.
— Это в честь чего, позволь узнать?
Тут пришел черед удивляться Жене, да так, что он даже сел.
— Kedves, не пугай меня, у нас двадцать седьмое февраля уже в этом месяце, ты же помнишь, да?
Обалдеть. А ведь и правда забыл. Забыл, что в этом месяце ему исполняется двадцать четыре года.
========== Глава 7 ==========
Комментарий к Глава 7
Ария из мюзикла “Рудольф”
https://youtu.be/jjE46oITVD4
И второй вариант, мой любимый
https://youtu.be/n9GuDDYy9bU
Женя постучал и, не дожидаясь ответа, дёрнул на себя дверь и сунул голову в проем. Шиммон Миллер, темноволосый смуглый мужчина в очках, надетых на кончик носа, и в глухо застегнутом на все пуговицы халате, поднял взгляд от бумаги на столе. Увидев своего визитера, он улыбнулся и отложил ручку.
— Йенико! Проходи, проходи, я не занят.
С Женей Миллер говорил на причудливой смеси немецкого, венгерского и иврита, но называл его неизменно венгерским вариантом имени. А учитывая, что до этого он своего троюродного племянника видел только на фото, за те три недели, что Женя уже пробыл в Израиле, доктор приложил максимум усилий, чтобы сблизиться с родственником. И у Жени уже появилось стойкое ощущение, что дядю он знает всю жизнь.
Шиммон принял Савельевых на следующий день после их прилёта, как и было запланировано. Сначала Женя намеревался просто проводить Макса с родителями до кабинета и далее ждать их в приёмной, где для таких случаев стояли диван, кулер и стеллаж с книгами и свежей прессой. Но оказалось, что в кабинете возникла проблема коммуникации: по-русски Шиммон говорил очень относительно, а немецкий Макса в медицинской области был пока далек от совершенства. Так что Мештер был призван в качестве толмача, и два часа беседы протекали очень продуктивно одновременно на четырёх языках.
Больше всего Женя опасался, что дядя скажет что-то личное, относительно их с Максом отношений, чем вызовет недовольство у старшего Савельева. Пожалуй, следовало Шиммона заранее предупредить об этом щекотливом моменте, но, к счастью, как только врач и Савельевы обменялись приветствиями, доктор Миллер включил абсолютного профессионала. Его вопросы касались исключительно Юрия Михайловича и его состояния. Это был тонкий психологический момент, направленный на расслабление и расположение к себе пациента. И ведь действовало. В итоге Людмила Филипповна совсем успокоилась и даже ударилась в воспоминания о том, как с раком справлялись во времена ее юности. И даже отец Макса заметно повеселел, отвечал на вопросы подробно и обстоятельно, а под конец и вовсе улыбнулся Жене, когда тот перевел ему шутку врача о курящих и некурящих пациентах.
Шиммон очень обнадежил семью Савельевых: из того, что он увидел в документах обследования, за лечением они обратились не поздно и можно рассчитывать на самый положительный результат. Юрию Михайловичу предстояло лечь в клинику в этот же день, пройти полный курс обследования уже на местном оборудовании и далее в конце недели его ждал первый курс иммунотерапии. И, что вообще чудесно, лежать все время в клинике не было нужды: после первого курса следовал перерыв в полторы-две недели, и Юрий Михайлович вполне мог в этот период находиться в своём съемном жилье, вместе с семьёй.
Первая неделя, во время которой проходило обследование, Макс с матерью старались проводить с отцом в клинике максимальное количество времени, при этом, по настоянию Жени, Макс все же отлучился три раза, чтобы съездить к физиотерапевту. А потом уже Макс настоял, что он вполне может и один посидеть с отцом, Женя в свою очередь предложил Людмиле Филипповне себя в качестве шофёра, чтобы показать ей старую Хайфу, прогулять по набережной и вообще вывезти куда-то за пределы клиники.
За эти несколько поездок с матерью Макса Женя пришел к выводу, что для того, чтобы наладить с ней контакт, просто нужно было время. Наверное, Мештер даже нравился бы ей, если бы не известное обстоятельство, но женщина старательно обходила эту тему стороной, зато оказалась открыта для новых впечатлений: все ей было интересно, за все она Женю благодарила, а под конец даже высказала вслух свою давнюю мечту побывать в Иерусалиме. И это следовало взять на вооружение, весь вопрос был в том, когда? Все зависело от того, какой вердикт вынесет доктор Миллер.
Все оказалось вполне сносно, насколько это слово вообще подходило к данному случаю: Юрию Михайловичу назначили три курса иммунотерапии и далее тест на то, как среагировала опухоль на лечение. А потом по обстоятельствам.
Единственной проблемой было то, что отпуск на работе Юрий Михайлович взял на месяц, а там еще две недели больничного. Этот срок покрывал все время, необходимое для трёх процедур, но потом нужно было что-то решать. На семейном совете пришли к выводу, что к этому вопросу вернутся после теста по итогам третьей процедуры.
Первый курс иммунотерапии прошёл достаточно легко, но не без побочных эффектов: слабость, тошнота и общее недомогание стали постоянными спутниками Юрия Михайловича. Были, конечно, и удачные дни, тогда Людмила Филипповна выводила мужа гулять на набережную, но за две недели это случилось всего несколько раз. Шиммон сказал, что это нормальная реакция и после следующей процедуры будет легче, организм адаптируется. Но вот что Женю серьезно беспокоило, это состояние Макса.
Независимо от настроения и здоровья отца, который ввиду всего происходящего смягчился настолько, что даже бродил с сыном под руку и вел тихие разговоры с воспоминаниями из детства Макса, Женя видел, что муж в каждым днем все больше впадал в апатию. По ночам начались кошмары на тему операции, Макс признавался, что чувствует свою вину в состоянии отца и вообще предчувствие у него дурное.
Женя догадывался, что это не просто так началось: скорее всего, начало вырываться на поверхность то, что подавлялось Максом с тех пор, как он уехал с ним в Берлин. Не видя родителей, не думать было легче. Сейчас же Макса накрыло с головой, что ни говори, а Фрейд прав: куда денешься от подсознания? Женя пытался поговорить с мужем, утешить, но толку с того было чуть, лишь добавлялось еще и чувство вины перед самим Мештером. А, как следствие, и раздражение. Женя и сам не любил, когда помощь слишком активно навязывали, поэтому под конец этих двух недель просто занял молчаливую позицию надёжного тыла, правда, все отчётливее ощущая желание напиться.
В выходные третьей недели их пребывания в Хайфе ему пришлось уехать в Берлин: в магазине требовалось присутствие хозяина по нескольким вопросам. Так что вечером в пятницу Макс проводил мужа в аэропорт, и даже попрощались они как-то очень душевно, как будто никаких проблем и не было.
В Берлине Женю захватил круговорот дел, связанных с магазином, к тому же нужно было повидаться с родными, да и вообще дни выдались очень богатыми на деятельность, так что на дурные мысли физически не хватало времени. И Женя почувствовал, что вроде как и пришел в себя, а значит, готов к новым испытаниям.
В Хайфу он прилетел в понедельник днем и тут же помчался в клинику, зная, что на этот день у отца Макса назначена вторая процедура. Но Савельевых на месте уже не застал, поэтому решил зайти к Шиммону и узнать, как все прошло.
Женя вошёл в кабинет и с улыбкой пожал руку дяде. Затем поставил на пол рюкзак и, вынув продолговатый свёрток плотной бумаги, протянул доктору.
— Это тебе от отца.
Шиммон разорвал обёртку, и глаза у него загорелись.
— Палинка! О, этот сладкий нектар юности. Марк хорошо знает, чего мне не хватает: здесь ее не достать. Спасибо!
Он поставил бутылку на стол и посмотрел на Женю, устало опустившегося на стул рядом.
— А со своими ты разминулся, они ушли час назад. Слушай… Я спросить тебя хотел, извини, если это как-то бестактно прозвучит, но что у вас за отношения?
Женя поднял глаза на Шиммона. Вот, подобрались к самому интересному.
— Они зашли ко мне втроём после процедуры, сказать, как самочувствие. Сильный мужчина этот Юрий, ничего, очень неплохо держится. Сегодня ему еще скверно будет, но потом все в порядок придет, не так, как после первой процедуры. Так вот, я, чтобы подбодрить, сказал им, что когда есть такая поддержка сына и зятя, все намного легче переносится. Не знаю, может, я по-русски плохо выразился, но их реакция меня удивила, мягко говоря. Они так на меня посмотрели, будто я что-то из ряда вон неприличное сказал, а муж твой вообще как-то притих сразу. Что у вас за «Анна Каренина» творится?
Женя откинул голову на спинку стула и закрыл глаза. Кульминация спектакля, напряжение растёт.
— Да все старо, как мир, дядя: сын, решивший связать себя с мужчиной, и родители, рождённые в Советском Союзе и не принимающие подобных отношений на генетическом уровне. А неугодный зять еще и благодетелем оказался, в клинику пристроил. Вот так.
Доктор Миллер выслушал племянника и задумчиво провел ладонью по столу, касаясь ногтями поверхности. Звук был мерзкий, так что Женя поморщился.
— Однако. Хотя можно было и догадаться, да. А ты теперь, значит, вроде как жертвенная овца: молчишь, терпишь, понимаешь. Так?
— Да ну при чем здесь… Это ведь ради Макса.
— Так, а мы ради любви самые большие в жизни жертвы и приносим. И, честно, то, как ты это воспринимаешь, достойно восхищения, правда. Но вот что. Ты слишком сильно на свой счет их отношение не принимай. От того, что о нас плохо думают, сами мы хуже не становимся. И Максу твоему крупно повезло, что ты у него есть. Он принял решение с тобой быть, значит, его все устраивает. А родители всегда своих детей рано или поздно принимают. Ну если они нормальные. А у Макса хорошая семья. И ты ее часть. Им придется это проглотить. Потом.
После разговора с Шиммоном легче не стало, но внутри как-то потеплело. Все же приятно знать, что поступаешь правильно. И Женя поехал домой уже в более приподнятом настроении.