Ещё я купила сукно и подкладку для куртки и тёплой юбки: с моими швейными талантами я как раз к осени управлюсь. Плащ из «рыбьей кожи», не новый, но ещё вполне пригодный для прогулок и поездок под дождём, висел в моей каморке, расправляясь после сака, в котором долго пролежал плотно свёрнутым. А вот зимний плащ и меховые сапоги надо было заказывать новые, потому что старые после приключений на перевале пришлось выкинуть. Кто-нибудь шьёт здесь приличную обувь? Я спросила Кааса, и он с такой охотой объяснил мне, где искать местного сапожника, словно тот был его родным братом. Впрочем, не удивлюсь, если они либо состоят в родстве хотя бы через жён, либо ведут какие-то совместные дела.
Словом, я рассчиталась, заметно облегчив кошелёк, и попросила торговца послать кого-нибудь, чтобы отнёс покупки в трактир: лавочка располагалась гораздо ближе к замку, чем к трактиру, и возвращаться мне было лень. Каас обещал, что отправит внука, когда тот закончит с работой по дому («Вам ведь не очень срочно, вашмилсть?» — «Нет, до завтрашнего утра мне этот куль точно не понадобится»). Мы с Аларикой, безнадёжно вздыхавшей над цветным шитьём, собрались уходить, но нас перехватили.
— Сира Аларика, добрый день. Добрый день, сира… Вероника, да?
Я кивнула, удивляясь тому, что кто-то в Волчьей Пуще меня до сих пор не знает. Мне казалось, всему баронству уже известно, какое на мне бельё надето, не то что как я выгляжу. Или это был такой намёк, что мы друг другу не представлены? Аларика, видимо, так и поняла.
— Здравствуй, Бран, — приветливо ответила она. — Сира Вероника, это Бран, ученик целителя.
— Очень приятно, — вежливо отозвалась я, стараясь удержаться от улыбки. Это кто же из родителей так пошутил, дав рыжему парню имя Бран? Волосы Каттена были, скорее, медными, чем действительно рыжими, а вот его ученика солнце просто взасос целовало, оставив на скулах и носу россыпи веснушек. — Просто Бран?
— Ну да, — он усмехнулся, кажется, неосознанно копируя мимику наставника, хотя до его котейшества Брану было как до луны пешком. — Внук травницы, какая уж тут фамилия? Вот милостью Сот сдам хотя бы на магистра первой ступени, тогда и возьму какое-нибудь официальное прозвище.
Поскольку он — явно в подражание наставнику — отрастил хвостище почти до лопаток, прозвище мне на ум приходило только одно. А как ещё назвать парня с роскошным рыжим хвостом? Хотя… с его глазами Смарагд или Хризолит тоже было бы неплохо. Или не такое пафосное Виридис. Ладно, моего совета никто не спрашивал. Бран, я думаю, и сам разберётся. А он сказал, обращаясь к Аларике:
— Сира, вы как-то обмолвились про горноцвет. У бабушки есть семена, но уже старые, не знаю, взойдут ли.
Он вытащил из кармана кожаной куртки маленький фунтик, свёрнутый из клочка грубой серой бумаги. Аларика прямо-таки выхватила его у Брана, сунула нос внутрь и уверенно сказала:
— Взойдут. Что с меня? — Судя по её тону, предполагалось, что тот скажет: «Да ничего, это же так, ерунда». Он однако ответил:
— Черенок-другой каменевки. — И уточнил: — Голубой.
Лицо Аларики из разочарованного стало прямо-таки расстроенным. Видимо, эта каменевка была дрянью капризной и дорогой. Мне даже показалось, что Аларика вернёт семена, за которые запрашивают слишком много (или именно столько, сколько они и стоят?). Она однако не стала портить отношения с каким-никаким лекарем.
— Ну, хорошо, — недовольно сказала она, сунув фунтик в бисерный кошелёк на поясе. — Два черенка голубой каменевки осенью.
Бран кивнул, мы попрощались, Аларика направилась к своей тётке, а я — в замок. Впрочем, до перекрёстка мы шли вместе, и она спросила:
— Как он вам? — Если она и сердилась на кого-то, то определённо не на самого’ Брана, а на его ушлую бабку.
— Очень приятный молодой человек, — охотно ответила я, и Аларика только головой покрутила. Ну да, опять я легко и свободно, без всякого стыдливого трепета признаю’, что мужчина мне нравится. А стало быть, именно как мужчина он меня не заинтересовал совершенно. Видимо, с точки зрения приличной замужней дамы, я себя вела очень странно: знакомилась с молодыми и не очень мужчинами напропалую — и при этом никого из них даже мысленно себе в партнёры не примеряла. Я порой сама себе удивлялась, оставаясь равнодушной в этом смысле к вполне симпатичным молодым людям и не людям. То есть, удивляться, ясное дело, было нечему после того, как я едва не осталась калекой. Тело, видимо, не желало никаких дополнительных нагрузок. Но этак мне скоро придётся просить у Серпента бальзам от головных и иных болей: мне мой вынужденный целибат начинал заметно портить характер, это я и сама признавала. Вон я уже на баронских сыновей порыкиваю, хотя обычно стараюсь с вышестоящими не ссориться без крайней на то нужды.
— Ну, Бран не совсем человек, — будучи всё ещё не в духе, заметила Аларика. — Его бабка родила сына от охотника из дриадских полукровок.
— Да, я заметила, что у него и уши, и глаза не вполне человеческие, — подтвердила я. Уши у Брана, правда, были не настолько заострёнными, как у той же Ренаты, а вот глаза смотрелись чистейшими хризолитами. Колдун — не колдун, остроухий — не остроухий, но девицам наверняка его веснушки и огненные волосы никакого отвращения не внушали. Разве что беречься им следовало понадёжнее, чтобы от будущих супругов, почти сплошь сероглазых шатенов, не рожать ярко-рыжих детей с колдовскими зелёными глазищами. Ну так, думаю, Каттен первым делом объяснил ученику, как не влипать в такие неприятности. — Магический дар, — сказала я, не касаясь благодатной темы поголовного распутства магов, — видимо, с дриадской кровью и перешёл к парню, хотя обычно травницы его дочерям передают.
— У Руты нет дочерей, — то ли возразила, то ли просто сообщила мне Аларика. — И за Драго пошла только такая же дриадская четвертушка: и остроухий, и ведьмин сын — погулять ладно, но замуж за такого кто пойдёт?
— А эта Рута ведьма?
— Да вроде бы нет на самом-то деле, — чуть помолчав, ответила Аларика. — Просто сами же знаете, как к травницам относятся, хоть ведьмы они, хоть просто знахарки. Как прижмёт, так и побежали кланяться, а пока всё хорошо, столько гадостей за спиной наговорят… У нас такого не бывало, но я слышала, будто кое-где могли и дом сжечь, и не с хозяйкой ли вместе. То лечила плохо, то роды не так приняла, то приворотное зелье будто бы сварила кому-то. Да кому я рассказываю? — Я с кривоватой усмешкой покивала. Действительно, кому она рассказывает? Я ещё не такого могла бы рассказать. Что матушка моя баронского племянника приворожила, это всё Засолье знало совершенно точно. Что всей корысти ей было от такого любовника — благодарные пациенты шипели исключительно у неё за спиной, а не в глаза, так про это никто знать не хотел. — Рута, когда сын подрос и стал с отцом на охоту ходить, вообще на заставу у Нижних Бродов перебралась, — продолжала меж тем Аларика. — Туда бы уж никто недовольный сунуться не посмел: и егеря за переправой присматривали, а им без травницы никуда, и братья барона по очереди приезжали.
Я опять покивала. И подумала, что с Браном связываться не стану ни в коем случае. Хоть он и в самом деле приятный парень, и внук травницы, с которым у нас наверняка много общего, и просто маг. Но именно поэтому у нас с ним слишком легко завяжутся такие отношения, которые будет очень больно рвать через год. Я через подобное уже прошла и повторять не хочу.
Мы дошли до перекрёстка, на котором Аларике надо было сворачивать, и я вытащила из своей сумки почти плоскую, размерами похожую на книгу, расписную жестянку, которую Аларика накануне отъезда отдала мне на хранение. Видимо, не хотела светить ею, чтобы святые матери не тянули жадные лапки, а какой разумный человек… да хотя бы просто не полный идиот рискнёт рыться в вещах ведьмы? На мою сумку были наложены очень неприятные чары, и я честно — и очень громко — предупредила об этом трактирщика. Понятно, что воров в его заведении нет, но служанки частенько бывают весьма бесцеремонными и практически всегда — любопытными. А любопытство это могло обернуться слабеньким, но очень противным проклятием для них и неприятностями с Храмом — для меня. Оно мне надо?
— Держите, сира Аларика, — сказала я, подавая ей жестянку. — Холодная, прихватите через шаль.
— Да там сливочные тянучки, — отозвалась она, послушно подхватывая коробку через вязаное полотно. — Их можно было не морозить. То есть, спасибо большое, сира Вероника, но с вас и так вечно трясут то одно заколдовать, то другое. Не трудились бы лишний раз.
— Коробочка весом в неполных три фунта, — отмахнулась я. — И не заморозить, а просто охладить, чтобы под крышкой неприятный запах в тепле не появился. Пустяки.
Тепла, впрочем, особого не наблюдалось. Солнце позавчера подразнило и опять заползло за тучи. Тучи лениво толклись в небе слоями друг над другом и ни расходиться не спешили, ни пролиться дождём. Как бы не оказалось, что те две недели жары — это и было лето как таковое, а всё остальное будет, как обычно и бывает после слякотной зимы: ходишь и до, и после Урожайника в котте и радуешься уже тому, что Кантирит не послал череду затяжных дождей, сгноивших всё зерно. Тут я подозрительно посмотрела в небо и подумала, что надо было захватить с собой плащ из «рыбьей кожи». А то вон ветер поднимается, и скорее всего, дождь соберётся-таки.
Пока что я поплотнее запахнула фуфайку и опять с опозданием вспомнила, что надо было заказать какому-нибудь дедку’ пуговиц для неё — хоть костяных, хоть из дерева, потому что поясом она прихватывается ненадёжно и ненадолго. Дорога довольно круто забирала вверх, на холм, и я опять пожалела об оставленном в Вязах посохе. Надо бы всё же постоянно с ним ходить. Я даже посмотрела назад, не догоняет ли меня какой-нибудь всадник, чтобы напроситься с ним. Нет, не в седло, конечно, а хотя бы просто взяться за стремя. Увы, сколько бы мы с Аларикой ни проторчали в лавке Кааса, всё равно было слишком рано для возвращения кого угодно откуда угодно. Пришлось идти так.
Нам с Отто не хотелось отвлекаться, однако на обед мы всё же пошли. Правда, и за столом продолжали обсуждать свои мажеские дела, как бы косо ни поглядывали на нас соседи. Брана, кстати, не было, хотя Каттен уже вернулся из Мохового, в которое уезжал вчера. Я спросила его об этом. Он опять совершенно по-кошачьи фыркнул:
— Внук травницы и даже ещё не магистр? Это Отто у нас почти официальный придворный чародей. — Тот иронически хмыкнул. — А Бран пока что в невнятном статусе то ли моего ученика, то ли внука Руты. Не дорос ещё до баронского стола.
Я понятливо покивала. Вассалы барона и так наверняка потихоньку бурчат про засилье магов в Волчьей Пуще — целых полтора целителя и аж два стихийника! Да ещё вязовская сеньора наняла меня, третью. А! Забыла, есть же ещё наёмник-малефик у тех самых Нижних Бродов. Который, впрочем, выполняет обязанности жреца-экзорциста, а не свои, по должности полагающиеся. Полдюжины магов на малонаселённое нищее баронство — не кот чихнул. То-то у жрицы в слишком нарядной ризе при моём появлении делается такая кислая физиономия: эта братия только мага-одиночку с энтузиазмом клюёт и гоняет целой стаей. Связываться же не с одиночкой, а с компанией магов при всего только двукратном превосходстве в живой силе у служителей Девяти обычно духу не хватает. Не настолько они уверены в защите своих богов. Всё, что может старшая жрица — это пригрозить барону, что не станет благословлять поля весной, но с дриадами под боком такая угроза не выглядит особо серьёзной. Те же Вязы, как я понимаю, легко обошлись бы и без благословения жрицы Канн. Я дриадскую магию, просто разлитую над садами, всей кожей ощущала, и в кои-то веки чужая магия не казалась мне неприятной. Она просто была — и всё. Словно витал над землями сиры Катрионы лёгкий запах вроде отцветающей сирени или два-три дня назад скошенной травы.
В общем, понесло меня, как обычно, с моими размышлениями куда-то совсем не туда. Я всего лишь хотела сказать, что не знаю, где обедал Бран, но в библиотеке он появился даже раньше нас с Отто. Каттен тоже пошёл с нами, так что барону пришлось сесть со своей книгой в кресло у окна, потому что письменный стол наша злобная мажеская компания захватила нагло и очень плотно, обступив со всех сторон: Отто под моим руководством предстояло вычертить сетку для зачарования, и целитель с учеником решили, что на такое и им не вредно посмотреть. Кусок кожи подходящего размера Отто уже нашёл. Кожа была жестковата, но если не таскать её с собой в свёрнутом виде, то вполне годилась и такая.
Собственно, «скатерть» — это ведь изобретение бродяжек вроде меня. Настоящий зачаровательский стол изготавливается из камня, на безупречно-гладкой плите которого и чертятся линии. Бывает, что даже не чертятся, а вырезаются в столешнице и линии, и руны, а под свечи ввинчиваются в специальные гнёзда не менее специальные чаши, чтобы не выковыривать потом воск из канавок, рискуя нарушить безупречность схемы. Иногда вообще в такие чаши заливается масло, а не вставляются свечи. На том, где я рассталась с девственностью, масло в чашах и горело. Пылающие чаши, чадящие жирным сладковатым дымом; холодный чёрный мрамор столешницы, на которой я лежала; слаженный равнодушный речитатив двух старших учеников, стоящих по обе стороны стола-алтаря… мрачную торжественность ритуала портили только сами главные его участники. Я думала лишь о том, что у меня на мраморной столешнице зверски мёрзнет спина и… всё, что пониже (что накануне женских праздников доставляло отдельные неприятные ощущения). А бодрый старичок с козлиной бородкой злился из-за моего безучастного отношения к «главному событию в жизни всякой женщины» и никак не мог настроиться нужным образом. Пришлось бедняге пить возбуждающее зелье, и доставалось же мне потом на его занятиях…
Ну да, старичок преподавал зачарование и меня разложил на столе вовсе не из сладострастия и желания освежить дряблую чувственность видом юной невинной девы, а чтобы усилить действие рун первой кровью. А у меня денег было на обучение или рунам, или зачарованию, но не на то и другое разом. Пришлось платить таким вот образом: слишком уж увлекли меня на ознакомительном курсе возможности, открывающиеся для знатока этих двух магических дисциплин. И кстати, процедура была совершенно официальная, проводилась под наблюдением кого-то из руководства академии и считалась вполне допустимой формой оплаты. Разве что большинство студенток не то чтобы не желало заплатить таким образом — слишком уж предложения Старых семей казались соблазнительными, гораздо соблазнительнее простой оплаты обучения. А невинность теряешь только один раз…
— Сира Вероника.
— Да? — Я даже вздрогнула. — Простите, задумалась. В общем, смотрите, Отто, находим примерный центр схемы. Это и будет фокусом энергетических потоков. От этого центра и будем плясать. Пентаграмму чертить умеете?
Он кивнул и, довольно ловко пользуясь циркулем, длинной линейкой и транспортиром, вычертил основу. Не безупречно, но весьма неплохо, мне почти ничего не пришлось поправлять. Я раскрыла старый конспект на нужной странице и положила перед ним:
— Выписывайте руны. Пока что наметьте мелом, но всё равно старайтесь изобразить точь-в-точь как у меня. Здесь «Призыв», здесь «Мощь», здесь «Власть», а вот на всех этих пересечениях «Замок, затвор» — это сдерживающая руна, запирающая потоки внутри пентаграммы.
— Как всё сложно, — пробормотал у меня за плечом Бран — его оттеснил барон, которого, видно, любопытство выгнало из удобного кресла и заставило стоять, склонившись, у стола. — Помнится, Феликс, ты мне колечко зачаровал без всяких пентаграмм. — И он вытянул руку с опять-таки серебряным, не по сословию, кольцом, печатка которого была вырезана то ли из гагата, то ли из мориона, я так и не научилась толком разбираться в камнях. Гагат, наверное: всё-таки морион — камень для некроманта, никак не для целителя.
— Потому что дурак, — фыркнул тот. — Потому что толку не хватило вот на всё это. Отсидел, зевая, обязательный курс лекций, сдал зачёт единственно милостью Трижды Мудрейшей и забыл как страшный сон всё, что краем уха умудрился на лекциях услышать.
— Значит, вот это всё, — сир Георг осторожно, с лёгкой опаской даже, похлопал ладонью по краешку будущей «скатерти», — не обязательно нужно, чтобы наложить чары на какую-то вещь?