День, когда до столицы добрались жених и сопровождавший его принц Аксель, прибывший, чтобы от имени своего отца подписать мирный договор, был не просто жарким, а нестерпимо душным. Такие частенько заканчиваются нешуточной грозой, поэтому как горожане, так и крестьяне с окрестных ферм и хуторов с надеждой поглядывали в небо: двухнедельный пыльный зной измотал всех. Даже трава и листья на деревьях выглядели вялыми и замученными. Во дворе жилого крыла, где встречали гостей, было посвежее, благодаря множеству фонтанов, и Дамиан посочувствовал жениху-северянину, для которого поездка в такую погоду должна была казаться пыткой: сам-то он всё это время оставался во дворце.
Ни отец, ни брат гостей встречать не вышли. Не из пренебрежения к ним, естественно, а просто потому, что представление сына и племянника верховного короля Ингвара великому кесарю Теодориху или его наследнику следовало проводить, следуя каждой букве Протокола. Северяне, конечно, выдержали бы весь этот ритуал даже после целого дня в седле, но несложно было представить, как будут злиться уставшие, голодные, потные и пропылённые до костей люди, вынужденные обмениваться с правителем враждебной державы пространными речами. Именно то, что нужно накануне бракосочетания — хорошенько разозлить жениха и его близкого родственника!
С принца не наследного спрос был куда снисходительнее, достаточно было формального представления друг другу. Нацепив самую сердечную из своих улыбок, Дамиан приветствовал дорогих гостей и предложил им проследовать в отведённые им покои, чтобы отдохнуть, оставив все формальности на завтра. Предложение было встречено с почти нескрываемым облегчением обоими нордландскими принцами. Старший даже позволил себе более открыто выразить его, а вот младший, хоть и измученный долгой поездкой по раскалённой пыльной дороге, оставался похожим на обледенелую скалу. Дамиан, усмехнувшись, подумал про себя, что придворные дамочки скрутятся вокруг этой скалы гадючьим кублом: северный варвар, рослый, могучий, светловолосый и с льдистыми бледно-голубыми глазами — да на такого не только дамочки набегут толпой. Он и сам бы… набежал, кабы не прочитал и не услышал так много про отношение нордландцев к мужской любви. И ведь ему предстоит как-то консуммировать брак, иначе его слишком легко будет расторгнуть как неподтверждённый! А это совершенно не входило в планы ни Виссанта в целом, ни лично младшего принца. С матерью посоветоваться? Женщины в брачных делах заткнут за пояс любого интригана мужского пола, даже не задумываясь особо, просто руководствуясь загадочным женским чутьём.
К матери он и шёл, расставшись с женихом у дверей его покоев, чтобы не навязывать своё общество в первый же день знакомства, но судьба распорядилась иначе: навстречу ему попалась Иоланта. Единокровная сестрица, видимо, советовалась с королевой по поводу своего присутствия то ли на завтрашней церемонии, то ли на самом бракосочетании — уместно ли при её трауре посещать торжества? Или, скажем иначе, позволительно ли признанному королевскому бастарду их игнорировать, даже будучи в трауре? Иоланта недолюбливала пышные церемонии, она даже жаловалась Дамиану, что её статус не позволил ей самой быстренько и скромненько обвенчаться, словно какой-нибудь прачке, как она бы хотела. Интересно, что матушка ей ответила?
Она, в общем, неплохо относилась к дочери супруга. Теодорих обычно всеми силами старался избегать зачатия внебрачных детей, но то ли так увлёкся красавицей-фавориткой, что был недостаточно осторожен, то ли мать Иоланты действительно хорошо заплатила кому-то из целителей, однако у осмотрительного короля Виссанта родилась-таки внебрачная дочь. У королевы Элины дочерей не было, и дочку быстро забытой королём соперницы она даже по-своему любила. Замуж по крайней мере выдала куда удачнее, чем сумела бы сама небогатая и неродовитая красавица.
— О, Ланта! — обрадовался Дамиан, едва не налетев на молодую женщину, одетую в чёрное с головы до пят. — Найдётся часок для бедного, раздираемого сомнениями младшего братца?
На то пошло, с матушкой можно и попозже поговорить, а вдова главы казначейства (про которую злые языки шептались, будто она и была главным виссантским казначеем, а вовсе не её супруг, ныне покойный) наверняка посоветует что-нибудь дельное. Собственно, у Иоланты был только один серьёзный недостаток, да и то, как посмотреть, недостаток ли — скуповата была сестрица настолько, что даже пелёнки для сына в своё время сшила сама, не желая платить за такую ерунду белошвейкам. Из той же нелюбви к лишним тратам, как полагал Дамиан, проистекала и нелюбовь Иоланты к пышным празднествам: это же столько денег на ветер!
— Только если ты мне расскажешь про своего жениха, — рассмеялась она. Настроение у неё, благодарение Трёхликому, было прекрасным: очевидно, ей удалось, напирая на своё вдовье положение, уклониться от участия в церемониях. — Я умираю от любопытства, а сестра я тебе или не сестра? Не могу же я всякие интимные подробности узнавать от дворцовых служанок!
— Интимных пока нет, — усмехнулся Дамиан. — Но тут не место для разговоров, пойдём лучше в сад, прогуляемся.
— Только недалеко, я в окне такую многообещающую тучу видела. И кажется, даже громыхнуло разок.
— Тогда лучше на галерею, — поразмыслив, решил принц. — Не хочется на церемонии представления чихать и поминутно сморкаться, если попадём под дождь.
Туча, наползающая с юго-востока, в закатном свете действительно выглядела на редкость зловеще, но под защитой крытой галереи можно было не бояться дождя, как бы внезапно он ни хлынул (если, конечно, он дойдёт до Ксанты, а не закончится, пролившись над владениями князя Атанасиоса). Ещё на галерее было почти пусто, не считая стоящих или размеренно расхаживающих тут и там солдат дворцовой охраны.
— Итак? — Иоланта поймала и намотала на руку концы чёрного шёлкового покрывала, разлетевшегося было на порывистом ветру. — Какой он? Красивый?
— Ну… по северным меркам, возможно. Всё, знаешь ли, как и полагается у настоящего нордландца: тяжёлая челюсть, нос уточкой, соломенные волосы и глаза, как изначально голубые флаги вестзейских корсаров.
— Такие же выцветшие почти добела от соли и солнца? — смеясь, переспросила Иоланта. — Как романтично!
— Но при этом он уже повыше и поплотнее меня, хотя ему и двадцати нет, — продолжил Дамиан. — Правда, на двадцать он и не выглядит. Мой ровесник с виду, не меньше.
— А чего ты хотел? — удивилась сестра. — Суровая жизнь всегда заставляет быстро повзрослеть и рано состариться. Легко поверю, что своего первого волка или бандита он убил, когда ему и пятнадцати не было.
— Вполне возможно, — согласился Дамиан. — Больше пока сказать почти нечего, — с сожалением проговорил он. — Разве только… он для своих лет на удивление хорошо владеет собой. Я стоял и смотрел, как они с кузеном спешиваются и идут через двор — этакие два ледяных принца. Но Акселю-то положено, он наследник, а Гуннар — младший сын обычного ярла.
— Вряд ли обычного, если за него отдали сестру короля.
— Хорошо-хорошо, самого богатого и влиятельного ярла Нордланда. Или по крайней мере, он был таким до войны. Это не важно. Меня тревожит то, что в Нордланде к отношениям между мужчинами относятся весьма враждебно, Ланта. А мне ведь придётся брак с нордландцем как-то подтверждать. Представляешь себе консуммацию брака: мой супруг привязан к кровати, рот заткнут кляпом, из комнаты убраны все острые, тяжёлые и просто все лишние предметы?
— А как только ты его отвяжешь, он попытается свернуть тебе шею голыми руками, — усмехнулась Иоланта. — Понимаю очень хорошо. Но неподтверждённый брак легко расторгнуть, ты прав. Отец и принц Аксель завтра подпишут мирный договор, твой жених останется заложником, Нордланд получит передышку, а лет через пять тан Гуннар потребует расторжения брака как никогда не существовавшего в действительности и с лёгкостью добьётся развода. И стоило тогда заключать этот брак? А что собой представляет нордландская брачная церемония?
***
Валяться в горячей воде, пахнущей чем-то горьковато-травяным (настырная служанка заставила его перенюхать чуть не дюжину флакончиков), Гуннару неожиданно понравилось, хоть он и поворчал, залезая в ванну, как обозвала всё та же служанка небольшой бассейн вроде тех, что рядами стояли в дворцовом то ли дворе, то ли саду, собирая воду, бьющую из фонтанов. «Я вроде не сухарь, чтобы меня размачивать», — буркнул он, неохотно стаскивая рубаху. Девица уставилась на его шрам, оставленный разбойничьим топором, Гуннар спохватился, что она всё ещё здесь, и попытался её отослать. Она заупиралась, заявляя, что должна помочь гостю искупаться, однако Гуннар заявил: «Вот родишь ребёнка и купай его, а я и сам управлюсь», — и уже без всяких церемоний выставил её за дверь умывальной. Давая тем самым повод для первых сплетен, но об этом он не задумывался. Впрочем, оставь он девицу, чтобы помогла искупаться, сплетни пошли бы точно так же, только другие.
Сухарь — не сухарь, но почувствовал себя он совсем раскисшим, полежав в горячей воде после долгой утомительной дороги. Пожалуй, от помощи слуги, только, разумеется, мужчины, он бы теперь не отказался — всерьёз смывать с себя грязь, как и шевелиться вообще, было откровенно лень. Тем более что вместо нормальных мочалок, грязь эту с тела сдирающих, лежали на краю… э-э… ванны какие-то смехотворно-мягкие пористые штуки. «Губки» — вспомнил Гуннар название, вычитанное в какой-то книге.
Он всё-таки заставил себя потереть этим недоразумением и лицо, и тело, потом выбрался из воды, заметно потерявшей прозрачность и приятный запах. На слишком вычурной, по его мнению, бронзовой решётке висели несколько не полотенец даже, а целых простыней из мягкого полотна, покрытого с одной стороны бесчисленными мелкими петельками. Такие ткали, как он опять же знал из книг, в Миррии, и были подобные мелкие петельки тщательно охраняемым секретом тамошних ткачей. Стоило такое полотенчико, как хорошая броня, и потому в доме ярла Тёплого Дола их не водилось вообще, а в королевском дворце Нордланда могло найтись одно-два разве что из подношений ютгардских купцов. Гуннар обтёрся одним, завернулся во второе, ещё сухое, и вернулся в комнату, такую просторную, что дома её непременно разгородили бы на четыре части, не меньше. А ещё непривычно светлую — окно было просто огромным.
В окно это било прощальными лучами солнце, но ветер, порывами влетавший в него, нёс влажные запахи дождя. Эх, что ж он не пошёл раньше? Хоть один-два дня в дороге не глотать горячую пыль и не жариться на палящем солнце, чтобы приехать в это змеиное гнездо не таким замученным! «А интересно, — подумал Гуннар, подходя к окну, — это здесь плохая примета или хорошая, когда во время какой-нибудь церемонии идёт дождь?» Впрочем, судя по долетающему с ветром глухому рокоту, откуда-то шла гроза, не просто дождь, а гроза не бывает долгой. Не на несколько дней уж точно.
За окном раскинулся настоящий сад, не те ряды деревьев и кустов, сквозь которые они проехали недавно. Ветер безжалостно трепал пыльные тусклые кроны, деревья шумели, как прибой, солнце словно бы пригасло, прорываясь лучами сквозь набежавшую откуда-то серую муть… Гуннар посмотрел немного, как собирается дождь, и пошёл одеваться: сидеть в своих чересчур просторных покоях в одиночку, когда ветру подвывает целая стая волков в твоей душе, было просто невыносимо, а чтобы найти двоюродного брата, следовало привести себя в приличный вид — не бродить же по чужому дворцу в одном полотенце.
Как и подсказал гвардеец, патрулировавший коридор, Аксель нашёлся в покоях напротив, тоже с ещё мокрыми волосами, но собранный и деловитый, Гуннару даже неловко стало за то, что так позорно раскис. Кузен пересматривал какие-то бумаги, но услышав шаги, поднял голову.
— Если хочешь узнать, будут ли нас сегодня кормить, то я ничего не могу сказать, — со смешком сказал он. — Сам не знаю. Такое чувство, что всем тут не до нас.
— Готовятся к завтрашней церемонии, наверное, — отозвался Гуннар. Есть пока не слишком хотелось, после горячей ванны хотелось только пить, а на изящном резном столике в его покоях нашлись и вода, и слабенькое кислое винцо (Гуннар глотнул разок-другой из любопытства и зарёкся делать это впредь — гадость неописуемая). Были там и какие-то фрукты, сплошь незнакомые, так что рисковать Гуннар не стал: не хотелось всю ночь перед завтрашней церемонией пробеʼгать в небольшую комнатку за умывальной, а потом на само’м представлении королю отчаянно жаться или пытаться стоять прямо, невзирая на рези в животе.
Аксель слегка отодвинул от себя стопку уже просмотренных бумаг. В его покоях окно выходило на восток, там уже вовсю чернело и в черноте этой посверкивало, так что тяжёлые створки, где в завитушки рамы были вставлены большие куски стекла, были плотно закрыты, чтобы ветер не сдувал бумаги со стола.
— Как ты? — спросил он. Он явно чувствовал себя виноватым в том, что сам-то, подписав договор, вернётся домой, а кузена, да ещё настолько младшего, бросит здесь.
Гуннар пожал плечами.
— Всё хорошо, Аксель. Вроде бы мой… жених не похож на сластолюбивого придурка. Как-нибудь договоримся, я думаю. Если уж со мной служанка пыталась заигрывать, у него тут таких служанок должно быть…
— Не только служанок, — усмехнулся кузен. — Принц всё же, хоть и не наследный. А за сегодняшний спокойный вечер я ему от души благодарен, даже если он сластолюбивый придурок.
— Я тоже, — хмыкнул Гуннар, присаживаясь сбоку за стол. Столешница была набрана из дерева разных цветов, кусочки складывались в прихотливый узор. Сколько же у южан лишнего времени, если они могут позволить себе тратить его на такие вот… украшательства?
Кузены помолчали. В дороге они поговорили, кажется, обо всём, что касалось предстоящего Гуннару житья в виссантском королевском дворце и его… м-м… семейной жизни. Начинать заново не хотелось, и Гуннар спросил, кивая на длинные списки под рукой Акселя:
— Имена тех, кто попал в плен к виссантцам?
— Они самые, — кивнул Аксель. Он коротко глянул на две тяжёлые шкатулки, дважды перевязанные толстым шнуром накрест и опечатанные лично королём. Содержимое их оценивалось ютами-ювелирами, которым поневоле приходилось быть беспристрастными: да, работали и торговали они, главным образом, в Виссанте, но слишком большая часть драгоценных камней для их работ добывалась в Нордланде. Даже Теодорих без возражений согласился на то, чтобы стоимость опалов из шахт Костяного распадка оценили именно пройдохи-юты.
Их же мастера изготовили и те украшения, которые Гуннар вёз женщинам, принадлежащим к семье будущего супруга. Мужчинам, разумеется, — даже шестилетнему внуку Теодориха, — в дар предназначалось оружие, пусть и висеть ему, грозному, тяжёлому, ничем не украшенному, на стене до скончания века, потому что вряд ли какой-нибудь южанин, особенно королевской крови, станет носить клинок из настоящей нордландской стали, изготовленный именно для боя, а не для того, чтобы покрасоваться.
— Неужели так много наших попало в плен? — удивился Гуннар, оглядывая стопку листов, исписанных сверху донизу.
— Вряд ли. Здесь списки тех, кого командиры не досчитались в своих отрядах ни живыми, ни мёртвыми. Посмотрим, сколько из них живы до сих пор…
Завязавшийся было разговор на безопасно-нейтральную тему прервала пожилая женщина в чёрном, одетая как служанка из богатого дома, но с осанкой и выговором придворной дамы.
— Прошу прощения у их высочеств, что отрываю от важных дел, — проговорила она церемонно, кланяясь по очереди сначала Гуннару (очевидно, как жениху своего принца), потом Акселю. — Я служу вдовствующей княгине Иоланте, дочери его величества. Моя госпожа просит их высочеств удовлетворить её маленькую прихоть. — «Похоже, прислуга должна не обращаться к знати прямо, а именовать господ «он» или«они», — подумал Гуннар, вспомнив бойкую вроде бы и настырную девицу, которая тоже называла его исключительно «его высочество».
— Какую ещё прихоть? — хмурясь, спросил Аксель.