— Прошу прощения, если это что-то слишком личное, — снова кланяясь, но с холодным достоинством произнесла женщина, — моя госпожа очень любит рукоделие и интересуется любыми его видами. Особенно ей интересны вещи, изготовленные руками чужеземных мастериц. Смею ли я просить у их высочеств вещь, вышитую либо как-то иначе изготовленную вашими женщинами? Моя госпожа будет бесконечно благодарна.
Нордландцы переглянулись. Настраивать против себя внебрачную дочь Теодориха, отказав ей в таком пустяке, было бы глупо. Аксель нашёл в своих, уже разобранных, вещах полотенце и отдал посланнице княгини.
— Как… необычно! — сказала женщина, с любопытством разглядывая руны, вплетённые в цветы и листья, украшающие с обоих концов длинную полосу полотна. — Смею ли я спросить его высочество, чья это изумительная работа?
— Моей сестры, — нехотя ответил Аксель, которому во всём этом чудился какой-то подвох, хотя он понятия не имел, в чём тот может заключаться. Ну, интересны вдовушке тряпки из чужой страны — а какой бабёнке они не интересны?
— И как скоро я должна буду вернуть его высочеству эту вещь?
— Передай своей госпоже, — слегка раздражённо проговорил Аксель, — что она может оставить себе это полотенце на память о моём приезде.
Женщина ещё раз поклонилась, бережно свернула подарок и удалилась наконец.
— Надо было спросить её про ужин, — запоздало спохватился Гуннар, уже достаточно остывший после ванны и потому вспомнивший, что в последний раз ел в полдень, а по причине удушливой жары съедено им было совсем немного. — Или давай, я солдата дворцовой стражи спрошу, будут ли нас вообще кормить сегодня? Я вроде как жених их принца, — натужно пошутил он, — и ещё нужен буду ему живым.
========== Глава вторая, в которой нордландских принцев представляют Великому кесарю Виссанта ==========
Народу в немаленький тронный зал набилось так много, что с дамами случилось несколько обмороков — после ночной грозы посвежело, но не настолько, чтобы людям, стоящим вплотную друг к другу, легко дышалось.
Теодорих Второй, милостью и волеизъявлением Трёхликого Великий кесарь Виссанта, король Миррии и Ютгарда, повелитель скетов, правитель Дымных островов, брат базилевсы-регентши Иллода (впрочем, это уже неофициально) принимал в своей столице наследника трона Нордланда и его кузена, согласно договору являвшегося женихом ненаследного принца Дамиана. После долгой череды побед, включая даже (весьма сомнительную, с точки зрения Дамиана) победу над воинственными скетами, мирный договор с дикими северянами кое-кто при дворе рассматривал как слабость, проявленную стареющим монархом. «Ну-ну, — с усмешкой думал младший принц, — отцовская слабость…» Да, Виссант за десять военных лет так и не захватил злополучный Костяной распадок, более чем оправдывающий своё название. Но две увесистые шкатулки, до краёв полные безупречных огненных и чёрных опалов, легко окупали не только свободу совершенно бесполезных в любом качестве пленных северян, но и немалую часть военных расходов. А главное, война эта, независимо от степени её успешности, стала каким-никаким поводом для общения с нордландцами, до сих пор вообще избегавшими каких бы то ни было контактов с южанами. Кое-кто этого не понимал — что ж, это их проблемы.
Дамиан с интересом следил, как за надутым от важности распорядителем к возвышению со старинным резным креслом, где сидел король, шли нордландцы. Проход был застелен пурпурной ковровой дорожкой, и счастливчики в первом ряду то и дело неловко выгибались, когда на них слишком уж напирали сзади — неумолимый этикет строго запрещал топтать ворс дорожки тем, кто не имел счастья быть приглашённым пред очи Великого кесаря. Северяне шли локоть к локтю, словно в любой момент готовы были встать спина к спине, но лица у обоих были холодны и равнодушны. Две скалы в снежных шапках светлых волос — оба рослые, крупные, у обоих через плечо небрежно переброшены ненужные на такой жаре плащи из какого-то светло-рыжего в тёмных, почти чёрных пятнах меха… Стоя у подножия отцовского кресла, Дамиан отчётливо видел в глазах половины присутствующих мужчин и всех без исключения дам жгучее желание упасть нагишом на этот роскошный пятнистый мех и оказаться под светловолосым варваром… или обоими сразу. Он подумал, что его будущий супруг всё-таки слишком молод, чтобы достаточно долго изображать ледяную невозмутимость, и следует самому озаботиться выбором фаворитки для него, пока северянин не попался в когтистые лапки той же княгини Атанасиос, к примеру.
Нордландцы тем временем дошли до возвышения, разом остановились и разом же коротко кивнули королю, вставшему с кресла, чтобы приветствовать их. Никто не принял бы этот кивок за поклон, и по залу пробежался глухой ропот, но Теодорих милостиво улыбнулся гостям с видом: «Не будем требовать от некоторых слишком многого», — и произнёс:
— Счастлив приветствовать тех, кто привёз мир моей стране и моему народу.
***
Гроза бесновалась половину ночи, Гуннар и представить себе не мог, что молния может перечеркнуть половину неба, а от грома словно бы приседает и сжимается не бревенчатая охотничья избушка, а каменное здание со стенами в локоть толщиной. В Нордланде грозы случались дюжину-другую раз за лето, и одной здешней молнии на всё это лето как раз хватило бы. Закрыв окно, чтобы ветер не швырял в него пласты неожиданно ледяной воды, Гуннар неотрывно смотрел, как синеватые лезвия молний вспарывают отвислые животы низких косматых туч. В северных владениях вроде того же Белого Берега кое-кто до сих пор втихомолку молился Старым Богам, одним из которых был великан с грозовым молотом. Когда он ссорился со своим злокозненным сводным братом, он швырял в негодяя волшебный молот, и тогда над землёй гремела гроза. Похоже, братец его был родом с юга, если великан так норовил изорвать в клочья виссантское небо. Эх, если бы богам требовалась помощь смертных, Гуннар охотно правил бы турами, которые тянули повозку, грохотавшую по небу, пока свирепый бог грозы учил бы уму-разуму подлого родственничка. К сожалению, всё, что он мог — это стоять у окна и смотреть сквозь вогнутые куски стекла на бушующую непогоду. Ему подумалось даже, что следует как можно скорее найти себе напарника для разминок с топором и мечом, чтобы раздражение, копившееся в душе с того самого дня, как он узнал о своей судьбе, не выплеснулось наружу, снося правых и виноватых без разбору.
А за грозой пришли свежесть и тишина, и Гуннар на удивление хорошо выспался, хоть и спал совсем недолго. Свежим было и утро, прохладное и ясное, но вот тронный зал встретил их духотой, густо настоянной на духах и пахучих притираниях. Разодетые придворные показались Гуннару стаей ярких птиц, да только смотрели они на нордландцев вороньём — с тем же жадным хищным любопытством: достаточно ли ты ещё силён, или скоро можно будет выклевать твои глаза?
Он привычно держал равнодушное лицо, хотя совершенно ненужный в такую жару, но полагающийся в торжественных случаях плащ из шкуры пардуса уже порядком давил на мокрое от пота плечо. Хорошо, хоть ткань парадной рубахи никак не оговаривалась, и они с Акселем надели полотняные, выкрашенные безумно дорогой привозной краской в густо-синий цвет и щедро вышитые золотой канителью руками родных сестёр. Обережные руны, вплетённые в узор, вообще полагалось вышивать только кровным родственницам, которые в начале работы кололи себе пальцы иглой и выступившую кровь растирали по нитке. Подружки или служанки тоже могли помогать в работе, но только после того, как родственница оставит свою кровь на полотне. Зная Хельгу, Гуннар был уверен, что пальцы непоседливая сестрица колола часто, и это сознание, что частица его семьи с ним, действовало ободряюще.
Впрочем, ничего особенного ни от него, ни от двоюродного брата и не требовалось — стоять напротив грузного пожилого мужчины, одетого в багряный бархат, и слушать его приветственную речь. Ответную должен был держать Аксель, а самому Гуннару нужно было только сделать знак двоим воинам, которые несли сундук с подарками для будущей родни. Сундук этот после того, как Гуннара представили Теодориху и его сыновьям в качестве жениха, был поставлен в изножие трона. Сам тан лишь откинул крышку, предлагая королевской семье взглянуть на содержимое, но уж решать, кому что достанется — это дело главы семьи, не гостя, пусть он даже вскоре войдёт в эту семью.
Слова, слова, слова… Много слов. От духоты уже начинало ломить в висках, но Гуннар молча стоял и внимательно слушал кузена и будущего… тестя? Свёкра? Двое детишек с не по-детски серьёзными и важными лицами, на удивление терпеливо стоявшие всё это время по правую руку короля, вышли вперёд, распорядитель почтительно подал им мраморную доску с вделанным в неё письменным прибором, и детишки с сосредоточенным видом вцепились в края этой доски. Особенно напряжённой выглядела девочка, у неё даже волосёнки на лбу слиплись под символической, почти из золотой проволоки сплетённой маленькой короной. Кто-то положил на доску два пергаментных свитка с текстом мирного договора. Сердце Гуннара замерло, когда Аксель взял перо с золочёным наконечником и поставил свою подпись на обоих. Следом подписал и Теодорих. Вот и всё, назад пути нет. Собственно, его не было уже тогда, когда король Нордланда дал слово прислать в Виссант своего сына и племянника, но теперь Гуннар особенно ясно понял: домой он не вернётся. Никогда.
***
Когда сквозь голубоватый лёд безразличных глаз прорвалась лютая тоска, Дамиан испытал приступ лёгкого раздражения: этому молодому варвару дали шанс прожить жизнь куда более интересную и комфортную, чем та, которая была бы суждена самому младшему сыну полудикого северного князя. Он же смотрит на пергамент, подписанный его кузеном, так, словно на его глазах подписывается его смертный приговор. Раздражение, разумеется, привычным усилием воли было загнано в глубины души, где много всякого подобного копилось почти без шансов когда-либо вырваться наружу. «В конце концов, — сказал себе Дамиан, — а чего ты ждал от человека, знающего твою страну только по россказням мошенников-ютов да по впечатлениям от долгой, изматывающей дороги? Покажи ему настоящий Виссант, особенно тот, что доступен особам королевской крови. Роскошь любят далеко не все, но уж комфорт способны оценить даже безмозглые создания вроде насекомых, греющихся на утреннем солнце. А если северянин действительно любит читать, дворцовая библиотека должна просто сразить его своим богатством выбора — вряд ли в замке его дядюшки было так уж много книг».
Он перевёл взгляд на племянников, которые с важным и сосредоточенным видом держали переносной пюпитр. Рановато было шестилетним детям, по мнению младшего принца, участвовать в подобных церемониях; но с другой стороны, Маркел с самого детства будет знать, что власть — штука утомительная и доставляющая куда больше забот и проблем, чем удовольствия. Сам Дамиан с того же раннего детства не завидовал, а сочувствовал старшему брату, которому придётся рано или поздно сесть в старинное кресло, несмотря на все усилия прислуги, подточенное жучками, и возложить на свою голову тяжеленную в самом прямом смысле бархатную шапку, расшитую таким количеством драгоценных камней, что в самый чёрный день на неё одну можно было бы купить хлеба на весь Виссант. Ох, Трёхликий, пошли крепкого здоровья отцу и дай долгой жизни Юстиниану, а сам Дамиан охотно останется помощником брату — но не более того. Глупый северянин даже не понимает, насколько проще жить супругом-заложником, который ни за что не отвечает и с которого никто ничего, вот совершенно ничего не требует! Правда, скорее всего, привыкнув в своём Нордланде к жизни, полной опасностей и лишений, он быстро заскучает, но при дворе имеется множество способов бороться со скукой. Посмотрим, что подойдёт ему более всего прочего.
Но торопиться, навязывая своё общество, разумеется, не следует. Пусть будущий супруг осмотрится немного, пусть отдохнёт после церемонии и торжественного обеда. Обед… Дамиан нахмурился. Северные варвары за столом, накрытым по требованиям виссантского этикета — это будет бесплатное развлечение для целой своры придворных. Как же он раньше об этом не подумал? И если принц Аксель в скором времени вернётся в свой Нордланд и для него вся эта морока с церемониями и застольями останется только неприятным воспоминанием, то супруга ненаследного принца Дамиана ещё очень долгое время будут изысканно травить за его неумение обращаться с вилками. Можно будет и даже, скорее всего, придётся хорошенько припугнуть дюжину самых наглых, обвинив их в оскорблении кесаря и членов его семьи, но втихомолку смеяться над неотёсанным нордладцем будут ещё долго после того, как он выучит порядок использования столовых приборов. Если он ещё захочет их учить…
Не удержавшись, Дамиан потёр лоб, покрывшийся за время стояния возле отцовского кресла липкой испариной. Благо, церемония завершилась, и присутствующие начали расходиться, так что некому было обращать внимание на озабоченный вид младшего принца. Кроме невестки, разумеется: разве женщины что-то упустят в чужом настроении?
— Тебе плохо, Мин?
Это от сына Иоланты пошло — «дядя Тин» и «дядя Мин». Мальчишке уже девятый, а не два года, но Тин и Мин прилипло накрепко, даже король так порой звал своих сыновей.
— Я тут подумал про обед, — обречённо проговорил Дамиан. — Как будем спасать наших северных соседей от осмеяния?
***
Серебро, хрусталь, кружевные скатерти… Не праздничный стол, а заморозком прихваченный. Гуннар с аппетитом поел утром в своих покоях, но после долгого утомительного стояния в душном переполненном зале изысканная столовая вызывала лишь очередной приступ раздражения, а яства на словно бы заснеженных столах — тошноту. Нет, наверное, всё это было вкусно… ну, почти всё, вот только никакого желания участвовать в совместной с гадючьим клубком трапезе Гуннар не испытывал. И отказаться нельзя — прямое оскорбление хозяев, которым то ли не доверяешь, подозревая в попытке отравить, то ли просто брезгуешь разделить с ними хлеб и вино.
Их с Акселем ещё и разлучили, усадив наследного принца Нордланда по правую руку от виссантского короля, между Теодорихом и его женой, а самого Гуннара — по левую, так что его соседкой слева оказалась супруга принца Юстиниана. Она улыбнулась Гуннару, слегка коснулась его рукава и проговорила по-южному певуче:
— Это грубое нарушение этикета, мой принц, но позвольте мне поухаживать за вами?
— Благодарю, — холодновато отозвался Гуннар, — но вам не стоит утруждаться, госпожа моя. По словам моей матушки, я уже в год сам неплохо управлялся с ложкой.
Он аккуратно собрал на одну из своих тарелок целый ряд блистающих серебром столовых приборов и отставил её в сторонку, оставив себе единственную вилку, показавшуюся ему удобнее прочих, а рядом с нею выложил на стол, вытащив из ножен, охотничий нож, с которым впору было на кабана идти.
С нижних столов, где сидели придворные, на него и вообще на королевский стол уставились во все глаза. Гуннар ухмыльнулся и демонстративно потрогал большим пальцем хищное кривое лезвие. Он обвёл «птичник», как обозвал про себя это сборище бездельников и дармоедов, тяжёлым взглядом, продолжая поигрывать тяжёлым ножом. Кто-то из стражи, хмурясь, двинулся было к столу — как же, вооружённый варвар рядом с кесарем! — но Теодорих сделал движение рукой, словно отгоняя назойливое насекомое, и гвардеец с мрачным видом подчинился.
— Вряд ли вам понадобится подобный прибор, тан Гуннар, — неожиданно мягко проговорил виссантский король. — При моём дворе не подают к столу целые туши. Это удовольствие для охотничьих домиков, в любом из которых вас с радостью примут в любое время.
— Благодарю за позволение охотиться, ваше величество, — Гуннар чуть склонил голову. — И если вы говорите, что нож за вашим столом не требуется, кто я такой, чтобы в этом сомневаться?
Он не глядя, привычным движением, вбросил нож обратно в ножны, сам же смотрел при этом вниз, высматривая ехидные улыбочки на лицах придворных. Улыбочек видно не было: кажется, представление «дикий и злобный северный громила с огромным ножом» вполне удалось. Даже, похоже, чересчур: в глазах иных дамочек загорелся боязливый, но при этом хищный интерес. Вот ведь, Предвечные прости, суʼчки течные! Своих мужиков мало, что ли? Хотя… если их мужики ложатся друг с другом, жёнам, видимо, только и остаётся, что облизываться на дикарей.