— Давно ты считаешь меня врагом?
— Я не считаю вас врагом, Кингсли, — вздохнул Поттер. — Но и друзья могут вставлять палки в колеса из лучших побуждений.
Министр улыбнулся и взял стакан со столика.
— Возможно… Только твои друзья делать подобного не рискнут, ты переломаешь палки, и потом придется залечивать тебе еще и раны от разлетающихся щепок, — он на мгновение задумался, рассматривая поблескивающий мягким золотом напиток. — Я принес список, Гарри. Но мне нужно знать, чего именно ты хочешь.
— Справедливости! — воскликнул Поттер. — Я хочу справедливого суда и оправдания невиновных! Я не понимаю, как Орден мог допустить…
— Орден не допустил, Гарри, Орден Феникса все это организовал, — голос министра был тверд и спокоен. — И мы очень надеялись, что для юного поколения героев Второй магической это пройдет незаметно. Но твой вездесущий рыжий друг поставил под угрозу всю многомесячную работу…
— Многомесячную работу? — Гарри был возмущен. — Многомесячную работу над чем? Над уничтожением десятков семей? Вы действительно так их ненавидите, что… — он осекся. — Мистер Уизли сказал, что Орден пытался спасти детей Пожирателей, но… Он врал?
— Гарри, не перебивай меня десять минут, пожалуйста. Выпей.
Поттер растерянно уставился на стакан с огневиски, но потом послушно осушил его залпом.
— Говорите.
И Кингсли начал рассказывать. О том, как после войны на фениксовцев посыпались блага и дары от властей, и как вместе с тем Орден держали на расстоянии от расследований военных преступлений, всячески пытаясь отвлечь победителей приятными заботами, славой и почетом. Как собственные неофициальные поиски основных спонсоров и кукловодов Темного Лорда привели к самой верхушке Магической Британии. О том, как в то же время вдруг стали то тут, то там умирать от болезней, несчастных случаев или в результате суицида оставшиеся на свободе бывшие Пожиратели и члены их семей — власти уничтожали свидетелей. О том, как Шеклболт и Люциус Малфой одновременно отправили друг другу Патронусы со словами: «Нам нужно встретиться!» О встрече в Малфой-Мэноре, передаче фениксовцам всей известной приспешникам Темного Лорда информации, о просьбе Пожирателей о помощи, о том, как Кингсли предложил им защиту за огласку этой информации, и о насмешливом замечании Малфоя, что слово убийцы и военного преступника против слова всеми уважаемого общественного деятеля скорее станет последним гвоздем в крышку гроба Пожирателя. О просьбе Люциуса спрятать всех без исключения Пожирателей и их семьи в тюрьмы под предлогом изоляции опасных преступников от общества, а в действительности — чтобы до них самих не добрались киллеры Министерства Магии. О том, как Мальсибер и Лестрейндж-старший предложили себя в качестве жертвенных ягнят, которые спровоцируют собственные убийства в застенках Азкабана так, чтобы у Ордена появились неопровержимые доказательства против главных преступников страны. Как было решено постараться максимально скрыть происходящее от юного поколения Победителей, и как тщательнее всего прорабатывали план по обеспечению безопасности детей бывших Пожирателей. Как все практически удалось, кроме того, что молодежь вместо запланированного лагеря для интернированных в последний момент отправили в обычный лагерь для несовершеннолетних преступников. И именно об этом говорил Артур, переживая, что «Комитет ничего не может сделать» для «детей», ведь, в отличие от лагеря для интернированных, хорошо охраняемого от угрозы извне и совершенно безопасного внутри, лагерь для малолетних убийц и насильников гарантированно мог обеспечить детям Пожирателей лишь защиту от киллеров Министерства.
— Поэтому, Гарри, я спрашиваю тебя еще раз: что именно ты хочешь сделать? — закончил Шеклболт. — Я не могу позволить тебе разрушить то, ради чего столько людей рисковали жизнями, страдали все это в время в следственных изоляторах, готовились принести себя в жертву… Хочешь попытаться вытащить своих однокурсников? Я прочитал отчет осмотра колдомедиком Драко Малфоя…
— От Малфоя осталась тень, — хрипло прошептал Гарри. — Он не выживет там.
Шеклболт несколько секунд молчал, сверля Поттера пристальным взглядом, и наконец поставив стакан на столик, подался вперед.
— Гарри, озвучь свой минимум. Что даст нам время на реализацию нашего плана? Вытащить для тебя Драко Малфоя? Грегори Гойла? Гарри… Я… Мы все знаем, что не сможем остановить тебя, если ты решишь действовать… Но я прошу тебя о компромиссе…
— Вы сможете вытащить Драко? — тихо перебил его Гарри.
— Смогу, — осторожно ответил Министр. — Это будет непросто и привлечет ненужное внимание, поставив под угрозу всю операцию, но если ты хочешь, я смогу… Только…
Он замолчал и потянулся за бутылкой. Гарри беззвучно наблюдал, как немного дрожащие пальцы откупоривают огневиски и вновь наполняют стакан.
— Что? — едва слышно спросил он. — Что «только»?
Кингсли поднял на него глаза:
— Ты сможешь гарантировать ему безопасность?
Гарри растерянно смотрел на Шеклболта, не зная, что ответить. Пройдет три дня, и он должен будет вернуться в казарму школы авроров. Что тогда делать со «спасенным» Драко, Поттер не имел ни малейшего понятия.
— Гарри, — осторожно вновь заговорил Кингсли. — Давай не будем торопиться. Лагерь охраняется стаей оборотней. Поверь мне, эти создания не позволят навредить твоим однокурсникам, защитят и от угрозы извне, и, я уверен, от «товарищей по несчастью» тоже…
— Дайте мне список, Кингсли, — перебил Поттер.
Министр замешкался на пару секунд, но, покопавшись в мантии, наконец положил перед ним небольшой свиток. Гарри молча развернул пергамент и, пробежав глазами по строчкам, удивленно поднял взгляд на Шеклболта:
— Кингсли, там же совсем дети…
Министр кивнул:
— Семнадцать человек, и твои однокурсники самые старшие из них.
Гарри бросил свиток на стол и потер пальцами виски:
— Когда мы сможем освободить их всех?
— Дай нам полгода, Гарри.
Поттер на несколько минут замолчал, сцепляя пальцы в замок и раскладывая на чашах внутренних весов все «за» и «против». Министр терпеливо ждал его ответа, молясь великому Мерлину, чтобы у юного Героя хватило выдержки и мудрости для принятия правильного решения.
— Мне нужно разрешение на еженедельные посещения… — Гарри запнулся на полуслове, но потом выдавил, — Малфоя… С возможностью передачи гостинцев и необходимых вещей. Это не вызовет подозрений?
— Вызовет, — грустно улыбнулся Кингсли. — Но я что-нибудь придумаю. Это все?
— Нет… — в глазах Поттера сверкала отнюдь не мальчишеская уверенность, перед министром сидел лидер — человек, способный вести за собой миллионы. — Я все же настаиваю на собрании Ордена. И «юное поколение», — он скривился, — будет принимать в нем участие. Меня не устраивают жертвоприношения. Мы попробуем придумать другой способ установки мышеловки.
Губы Шекболта дрогнули в усмешке — Гарри нужно было родиться королем. Министр молча склонил голову, принимая условие.
— Остальное обсудим на собрании, — тихо заключил Поттер.
«Слушаюсь, мой Лорд!» — едва не ляпнул Кингсли, но вовремя остановился, невольно усмехнувшись собственным порывам.
— Хорошо, Гарри, — пробормотал он. — Спасибо. Завтра с совой я пришлю разрешение на свидания с Драко Малфоем и портключ, настроенный на перемещение до границ лагеря и обратно раз в неделю. Суббота тебя устроит?
— Воскресенье. Мне нужен будет выходной день для покупок необходимого для ребят.
— Хорошо. Пусть будет воскресенье.
— Спасибо, Кингсли.
*
Сова из Министерства прилетела к полудню следующего дня. Документы, портключ, письмо с подтверждением готовности Ордена на встречу в воскресенье вечером после посещения Поттером лагеря. Гарри черкнул в ответ, что камины будут открыты с десяти до половины одиннадцатого вечера, и отправил сову обратно.
Остаток каникул прошел куда более активно, чем обычные послевоенные выходные. Гарри составил список однокурсников, присутствие коих на собрании считал необходимым. Впервые за несколько лет он долго выводил знакомое «Рон» и никак не мог решить, что делать с этим родным именем на этот раз. Гарри не чувствовал ни негодования, ни отвращения к другу. Он не испытывая ненависти к Пожирателям вообще и к Малфоям в частности, тем не менее понимал, что чувствует Рон, понимал природу его эмоций, понимал даже, откуда возникло там — в Министерстве — это ненормальное возбуждение товарища. Он просто не мог пережить подобного сам, но понять друга вполне был способен.
Гарри довольно давно заметил, что ему неведомы сильные эмоции. Нет, конечно, он любил друзей и ненавидел врагов, он умел радоваться и грустить, он испытывал желание, гнев, страх. Но все эти эмоции и чувства никогда не выходили за определенные рамки осознанности. Иными словами, Гарри не терял голову ни от страсти, ни от горя, ни от ужаса… Он смотрел на людей, видел силу их чувств, понимал ее, но ровно так же, как если бы, глядя на человека, кричащего от боли в сломанной ноге, осознавал бы эту боль, не испытывая ее.
Возможно, однажды Гарри начал бы ненавидеть эту свою особенность, не позволяющую ему познать сполна яркость и остроту человеческих чувств, делающих людей действительно живыми. Возможно… Если бы в его жизни не появился Сириус Блэк — человек, практически лишивший его контроля над эмоциями.
Крестный ворвался в его реальность вспышкой ненависти. Гарри не испытывал настоящей сыновней любви к родителям, что вполне понятно, но, как любой сирота, создал ее фантом. Все, что было в нем доброго и светлого, было взращено им из этого фантома, из веры, что если бы мама с папой были живы, они окружили бы его любовью и заботой… Веры в то, что любовь и человеческое тепло существуют в этом мире, и у него они были когда-то. Именно поэтому самой первой сильной эмоцией в его короткой жизни стала ненависть. Ненависть к появившемуся вдруг убийце родителей, к человеку, лишившему его детства, любви, тепла. Никогда доселе его так не разрывало изнутри, и никогда еще он не чувствовал себя таким невозможно живым.
Это новое, нахлынувшее с силой цунами ощущение так поразило его, что он долгое время не мог думать ни о чем другом, кроме такого странного, подаренного ему Сириусом глотка жизни. Первый выплеск ненависти стал единственным. Испытать нечто подобное к Хвосту у Поттера уже не получилось, холодный рассудок вновь возобладал над вспыхнувшим вдруг сердцем, возвращая ему состояние спокойного теплого тления.
Однако любой взгляд на Блэка с тех пор вызывал у Гарри неясное волнение. Поттеру казалось, что даже звучание имени Сириуса заставляет его сердце биться быстрее. Ненависти больше не было, была память души об ощущении жизни. Годы спустя, уже поступив в школу авроров и готовя реферат по психологии магглов, Гарри в одном маггловском учебнике нашел такое определение, как «эмоциональный якорь»*, и понял вдруг, что именно «якорем» стал для него Сириус, «якорем», возвращающим способность чувствовать. Но это понимание пришло потом, а тогда — в мрачные военные годы — Поттер еще не знал таких определений. Тогда он сравнивал Блэка скорее с камушком, который периодически падал в спокойные воды его внутреннего мира, вызывая волнение, рябь, движение, так похожие на отголосок настоящего и живого.
Вскоре Гарри понял, что крестный стал необходим ему как воздух. Он вдруг обнаружил, что ночами просыпается от страха потерять Блэка, при встрече на несколько долгих минут перестает замечать окружающий мир, прижимаясь к груди Сириуса, вдыхая его горьковатый аромат и слушая тихий с хрипотцой голос. Вдруг осознал, что скучает до слез, и так же до слез счастлив, когда Бродяга рядом.
Однажды они сидели в доме на Гриммо, и Гарри, глядя на блаженно дымящего сигаретой Блэка, впервые понял, что боится умереть. Боится, потому что это причинит боль Сириусу. Гарри впервые понял, что у него есть тот, за кого он готов отдать жизнь и ради кого будет за эту жизнь цепляться до последнего.
— Сириус, — тихо позвал он, и крестный тут же распахнул глаза.
— Что, малыш?
— Сириус, ты… У тебя был кто-то, кого ты по-настоящему любил?
Губ Блэка коснулась печальная усмешка, а взгляд ласкающе скользнул по лицу крестника, словно в который раз изучая родные черты.
— Конечно, Гарри…
Поттер по-детски открыто улыбнулся.
— Кто?
Блэк поднялся с кресла и, затушив сигарету, пересел к нему на диван, обнял и, прижав к себе, зарылся лицом в темные волосы.
— Твои родители, — прошептал он.
Гарри нахмурился.
— Нет, Сириус, я не об этом… Это я знаю… Я тоже люблю Рона и Гермиону. Я о другом… У тебя был такой человек… Без которого тебе страшно… Которого до дрожи боишься… Потерять…
— Ты… — глухо откликнулся Блэк. — Ты — мое все, малыш… — и тут же вдруг оторвал его от себя и с лукавой усмешкой заглянул в наполнившиеся слезами глаза. — Котенок, ты чего это? Ты влюбился?
Гарри рассмеялся сквозь слезы и, обвив руками его шею, уткнулся в нее лицом.
— Ага, в тебя, — сквозь тихий смех фыркнул он и шмыгнул носом.
Блэк на мгновение застыл, но тут же расхохотался:
— Ну, уж нет, котенок. Давай найдем тебе невесту лет на двадцать моложе и без срока в Азкабане…
— Сириус, — мигом став совершенно серьезным, перебил его Гарри. — Я никогда никого так не любил…
Он осекся, слова застряли где-то в трахее. Казалось, так просто сказать человеку, ставшему тебе враз другом, братом, отцом, о том, как много он значит для тебя, но что-то мешало… Не зная до сих пор, что такое чувства, Гарри не умел признаваться в них, находя это совершенно неуместным, когда за стеной дома бушует война.
— Это ничего, малыш, — не дождавшись продолжения и решив, что парнишка переживает из-за отсутствия присущей юности влюбленности, грустно улыбнулся Блэк. — Оно тебе пока и не надо. Сейчас тебе нужна трезвая голова, мой Избранный котенок. Вот подохнет этот бесчувственный бессмертный ублюдок, и ты обязательно встретишь ту, без которой будет трудно дышать…
Сириус еще что-то говорил, а у Гарри в ушах звучали три слова: «Избранный… Бесчувственный, бессмертный…», — давя на плечи многотонным грузом осознания. Ему нельзя было чувствовать! Он не имел на это права! Ему нужна была «трезвая голова», чтобы быть «бессмертным» и победить другого — злого — «бесчувственного бессмертного».
Весь ужас истинности этих слов крестного и мудрости Мироздания, старательно лишавшего его сердце способности чувствовать, Гарри ощутил в день смерти Сириуса. Это было больнее тысячи “Круциатусов”, это свело с ума, вывернуло наизнанку, лишило воли… В тот день Темный Лорд почти победил. В тот день Гарри Поттер был почти сломлен. Волдеморту не хватило самой малости — чтобы выжечь сердце Избранного, нужна была немного иная любовь и немного иная смерть. Темный Лорд был уверен, что нашел наконец у Мальчика-Бесстрастностью-Пугающего-Смерть ахиллесову пяту, но Сириус Блэк, сыграв свою роль, взяв на себя весь накопившийся в душе крестника к подростковому возрасту сгусток эмоций, грозивший взорваться первой юношеской страстью и в действительности сделать Героя уязвимым, Сириус Блэк занял мальчишеское сердце любовью, предполагающей смерть — любовью отца и сына… Спасительной любовью, оставляющей после себя ноющую боль и светлую грусть, но не выжигающую сердце дотла. Блэк принес себя в жертву, сохранив в груди Избранного тлеющий уголек, а не выжженную дыру.
Сириус умер, и вместе с ним умерла порожденная им способность Гарри испытывать сильные эмоции. Постепенно стерлись острые грани горя и боли потери, и Поттер научился без слез разговаривать с крестным в тишине пустого дома, рассказывая мертвому безмолвию, как прошла неделя в школе авроров, как нелепо краснеет до сих пор Рон в ответ на прикосновения Гермионы, как Джинни планирует свадьбу, которую они обязательно сыграют сразу после окончания ею Хогвартса… Немного грустно Гарри улыбался в кружку с глинтвейном и шептал, в который раз пытаясь убедить то ли крестного, то ли себя:
— Она славная, Сириус. Это же ничего, что я дышу без нее так же легко, как и с ней. Это же даже хорошо, а то бы я давно задохнулся… Хватит того, что меня чуть не задушил ты.
Все вернулось на круги своя. Ни одна эмоция не дотягивала до порога человеческих, оставаясь в узких рамках эмоциональности Избранного — Герой был бессмертен.
И сейчас, обводя в сотый раз в списке друзей имя «Рон», Гарри размышлял об эмоциях друга, о том, чем они чреваты в затеянной «игре». Слишком глубоко сидела в Рональде ненависть к Пожирателям, так глубоко, что страдания Малфоя, его беззащитность, беспомощность, обнаженность вызвали в Роне сексуальное возбуждение. Гарри понимал это животное жестокое желание мужчины поиметь своего врага, такое же древнее, как само мужское естество. Никогда не испытывал, но понимал. Однако это понимание не отменяло неуместности этого «желания» Рона в планах Гарри.