– Мечтал, – кивает Илья. Мечтал. С самого детства мечтал пробить ему голову. Но он вряд ли это сделает. В нем еще остался человек. Он просто хочет узнать, почему с ним так поступали.
– Уж не знаю, где он сейчас, не знаю… – она качает головой, и Илье кажется, что она просто тянет время. Пусть даже не смеет говорить, что этот подонок откинул копыта. – Но ты можешь спросить у его племянника, да. Он в приемной должен сейчас сидеть.
Вот оно как. Илья усмехается, переводя взгляд на дверь. Ему очень уж хочется пошутить про то, что в школах все через постель, но даже представлять не хочет, как тот парень спит с директрисой. Или как мистер Хаггинсон спит с миссис Гилман. А тот парень со своим дядюшкой. Без связей никуда даже в такой дыре. Даже на такой сомнительной работе.
Хотя уж точно не Илье говорить о плохой работе.
– Хорошо. Спасибо.
– Не за что. Заходи к нам почаще.
Илья даже не смотрит на нее. Он уже насмотрелся на натянутую улыбку, из-за которой лицо миссис Гилман покрывалось словно новым слоем утянутых морщин. Как целлофановый пакет, ей-богу.
Когда Илья закрывает за собой дверь, он вспоминает выкатившиеся глазные яблоки и представляет, как они выпрыгивают за ним следом, передавая в мозг миссис Гилман информацию о том, куда он идет. Как два маленький жучка. Это снова заставляет его усмехнуться.
– Эй.
Мужчина спит, откинув голову назад и открыв шею. Длинную, со слегка раздраженной после бритья бледной кожей. Илья тяжело вздыхает и убирает с его лица книгу – «Охота на овец». Он пробегается взглядом по раскрытым страницам, видит подчеркнутые карандашом слова «Все, что ты знаешь обо мне, – не больше, чем твои же воспоминания». Попса. Илья легонько толкает его в плечо, отчего мужчина мгновенно распахивает глаза.
На вид и впрямь если не ровесник Ильи, то, может, немногим старше. Мужчина выпрямляется, протирая глаза и поднимая взгляд, зевая с неприкрытым ртом.
– Я слушаю.
– Миссис Гилман сказала, что ты племянник мистера Хаггинсона. Не знаешь, где он?
Лицо мужчины расплывается в непонимающей улыбке, даже более раздражающе-вежливой, чем у женщины, на которую он работает. Он все еще сонно моргает, пока в его голове под уложенными черными волосами собирается паззл. Илья представляет это слишком живо.
– Допустим, знаю. А с какой целью интересуетесь? – он откидывается на спинку стула и берет книгу со стола, убирая ее в ящик. Пальцы племянника бывшего учителя Ильи были ухоженными: ни одного заусенца и кутикулы.
– Я его бывший ученик. Хотел повидаться.
Мужчина продолжает улыбаться, глядя ему в лицо, и пожимает плечами.
– За чашку кофе проинформирую насчет чего угодно.
Илья тихо вздыхает, перебирая пальцами по низкому столу, и кивает, мысленно пытаясь представить, выбирался ли этот парень из города, раз согласен пить местный кофе. Хотя мерзкий кофе за информацию о мерзком человеке – вполне равнозначная цена.
– Хорошо.
– Вот и чудно, – он явно оживляется, вскакивая со стула, и поправляет легкую рубашку из стопроцентного хлопка.
Мужчина, сообщив миссис Гилман об обеденном перерыве, выходит вместе с Ильей из школы, и Илье кажется, что у него слишком пружинистая походка для человека, который мог бы любить свою работу. Он разворачивается, останавливаясь, и протягивает ему руку.
– Наполеон Соло.
Илья опускает взгляд на протянутую широкую ладонь, на мизинце которой небольшое кольцо с камнем. Илье все больше кажется, что он имеет дело с пижоном. Одно ясно: Наполеон Соло – человек не простой. Подобные ему имеют некий природный магнетизм, который позволяет им задирать нос выше приличного. Удивительно только, какие родственники могут быть у тех, кого ты ненавидишь всю жизнь.
– Илья. Курякин.
Илья не пожимает протянутую ладонь, и ее обладатель, вытянув губы, пожимает плечами, убирая ту в карман.
– Приятно познакомиться, Илья.
В кафе прохладно и пахнет сыростью. И оно расположено на том месте, на котором когда-то была кондитерская, в которой можно было получить конфеты просто так, если понравиться продавщице. Илья ей, судя по всему, никогда не нравился.
Наполеон пьет кофе, перебросив ногу на ногу, и задает дежурные вопросы: кто ты, откуда ты, как твои дела, кем работаешь. Как будто Илья попал на второй допрос. С той лишь разницей, что теперь о его прошлом ни черта не знают.
– Дядя Лайл не такой сварливый, каким может казаться, – выдыхает он, ставя кружку на деревянный стол и поднимая взгляд. – Он, конечно, ворчун тот еще, как и все старики, но бывало и хуже.
– Так где он сейчас? – Илья сидит, сложив руки в замок перед собой, и рассматривает лицо Наполеона. Никаких нависших век, никаких морщин. Нормальный рост и длинные ноги. Небольшие, слегка заостренные уши и ровные зубы. Единственное, что роднит Наполеона и мистера Хаггинсона (точнее, так называемого дядю Лайла), – это горбинка на носу с немного вздернутым кончиком.
– Дома, где же ему еще быть, – Наполеон снова улыбается.
Илье кажется, что он просто не умеет иначе. Как будто ему что-то стягивает затылок, заставляя рот замереть в таком положении.
– Чувствует он себя неважно, но в больницу ложиться отказывается. Мне кажется, он уже немного того, – он водит по кругу пальцем вокруг своего виска и тихо смеется, делая очередной глоток из чашки. – Наверняка знаешь стариков, которые отрицают медицину и все новое, типа это от дьявола. Вот и дядя Лайл таким же стал.
Илья тихо выдыхает. Это должен был быть смешок, но вышло больше похожим на измученный вздох. Печально, что этот ублюдок тронулся умом до того, как Илья его увидел.
– Но я могу его увидеть?
– Любой каприз, как говорится… Шучу. Конечно можешь. Даже сегодня, если подождешь меня с работы.
– И ты не можешь просто сказать мне адрес?
Наполеон снова смеется, и его глаза начинают блестеть. Илье немного не по себе, но этого он не выдает. Старается не выдавать.
– Нет, одного тебя я к нему не подпущу. У тебя какой-то нездоровый интерес. Скажи, он правда в школе был по детишкам?
У Ильи перекосило лицо, отчего Наполеон засмеялся только громче, со звоном поставив кружку на стол.
– Снова шучу. Просто мне самому надо к нему сегодня зайти.
Илья сжимает один кулак в другом и трет костяшки кончиками пальцев. Нет, все-таки Наполеона с Хаггинсоном роднит еще и полоумие.
Тот допивает свой кофе, ставя кружку на стол, и поднимается на ноги, поправляя рукава рубашки.
– Я освобожусь к четырем. Надо помочь прибраться немного, сам видел, в каком состоянии школа.
Илья кивает, оставаясь сидеть за столом. Наполеон хлопает его по плечу, бросая «До встречи», и выходит из кафе. Уже спокойной походкой, не пружинистой. А Илья чувствует, что у него чертовски потные ладони и дрожат руки.
Они встречаются у школы ровно в четыре. И молча идут к парковке, как давно знакомые и уставшие друг от друга люди. Илье не по себе от смены настроения Наполеона, который теперь с солнцезащитными очками на носу выглядит отстраненным от действительности. Тогда Илье думается: в одной ли действительности они оба находятся? Складывается впечатление, что Наполеон, старая стереосистема, запах мяты в салоне автомобиля, – все это двигается и живет отдельно от Ильи. Наполеон такой далекий, будто Илья смотрит на него через повернутый задом-наперед бинокль. Он понятия не имеет, что сказать, и предпочитает не раскрывать рта попусту.
Вообще, у Ильи всегда были проблемы с общением. Илья не раз слышал о том, что каждый человек обязательно находит свою родственную душу, находит того, кто его понимает лучше других. Того, с кем он может делиться секретами. Но такого человека никогда не было. У Ильи не было даже друзей. Даже когда он переехал в Бостон, единственными людьми, с которыми он мог общаться, были его работодатели и коллеги. Ну, и иногда покупатели. Скверно, ничего не скажешь.
Наполеон стучит пальцами по рулю, и Илье отчего-то кажется, что он раздражен. Он не хочет говорить с ним, не хочет быть с ним знаком в принципе, но, чувствуя повисшее молчание, прерываемое несколько хрипящим радио, понимает, что должен что-то сказать.
– А давно у него так? – у Ильи хриплый голос, как если бы он за раз выкурил всю пачку сигарет. – Ну, у мистера Хаггинсона.
Наполеон поворачивает голову, продолжая перебирать пальцами по рулю, отворачивается и пожимает плечами.
– Ну, немного того он был все время, которое я его помню, – он говорит почти с неохотой, словно Илья спрашивает очевидные вещи. И слегка морщит нос при разговоре. – А так хуже ему стало лет пять-шесть назад. Не помню точно.
Илья кивает и отворачивает голову, роясь в карманах. Ему снова хочется затянуться. Он вытаскивает пачку и протягивает ее Соло, вежливости ради. А тот качает головой, все еще морща нос.
– Хуже всего, когда у него начинается паранойя. Вообще, знаешь, мне почему-то кажется, что у него шизофрения, – Наполеон говорит прямо, будто это в порядке вещей. Илья закуривает, опуская окно, и вздыхает. Видимо, у мистера Хаггинсона не все в порядке было еще и с семьей. – Однажды ночью он позвонил мне и начал орать о том, что его дом окружили коммунисты. Типа они ходят за ним по пятам, а ночью подкрадываются и окружают со всех сторон, – Наполеон усмехается, и Илья отводит взгляд в сторону. – В общем, все по Кингу.
– И вы не пробовали его на лечение отдать?
Наполеон переводит взгляд на него, медленно поднимая одну бровь, и даже сквозь темные стекла очков Илья ощущает, как тот почти насмешливо на него смотрит. И от этого становится еще неуютнее.
– Пробовали, как же. В итоге ему прописали таблетки, из-за которых его паранойя только усилилась. А врач сказал, типа это все из-за старости. Ага, как же, – Наполеон отворачивает голову. – В моем детстве он был таким же, если не хуже.
Илья кивает, думая, что даже знать не хочет о том, каким этот урод был когда-то давно. Илья тихо вздыхает, опуская взгляд на сигарету. Он был уверен, что покупал куда более крепкие, и теперь отчего-то ощущает себя обманутым. Словно это не он до этого выкурил другую половину пачки и ничего не заметил. Он цокает языком и выкидывает сигарету в окно. Давно пора бросить курить.
Дом мистера Хаггинсона не напоминает зарисовку из детских страшилок, он даже не выглядит жутко. Слишком обычный и слишком небольшой дом, расположенный среди подобных, выставленных в ряд. Такие часто появляются на фотографиях, с помощью которых хотят сделать хорошую рекламу города для редких туристов. И, насколько Илье не изменяла память, большая часть из этих домов сдавалась в аренду именно им.
Наполеон припарковывает машину и выходит из нее первым, убирая солнцезащитные очки на голову. Он заламывает пальцы и жует нижнюю обветренную губу, вызывая отчего-то у Ильи опасения насчет его психического здоровья. Он не силен в медицине, но, кажется, говорят, что шизофрения передается по наследству? Вот это было бы действительно жутко.
Единственное, о чем может думать Илья, это то, что ему следует как можно скорее покончить с мистером Хаггинсоном и его странным племянником.
– Эй, дядя Лайл, я пришел!
Илья идет осторожно, словно он ступает в доме с ловушками. Типа тех, которые любят устанавливать в парке аттракционов на Хеллоуин. Ступишь не туда – и автоматическая рука скелета вылезет из-под пола и схватит тебя за щиколотку.
Стены покрыты светло-бежевыми обоями с непонятным узором, который местами скрывается за репродукциями известных и не очень картин. С картинами соседствуют и редкие фотографии, видимо, семейства Хаггинсонов. Больше всего, разумеется, его самого. Илья замедляется возле старой черно-белой фотографии, где мистер Хаггинсон еще молод, и усмехается. Он был прав. Этот ублюдок с самого детства выглядел, как старый бассет-хаунд.
– Дядя Лайл?
Илья переводит взгляд на противоположную стену, на которой расположено еще большее количество картин, между каждой из которых по одному кресту всех цветов, размеров и мастей. Даже не по себе как-то.
Илья проходит за Наполеоном в заставленную мебелью комнату и видит мистера Хаггинсона, сидящего в кресле-качалке с утренней газетой в руках. Он растолстел. Он и раньше был не худым, но теперь смотреть на него Илье становится совсем неприятно. «Как если бы бассет-хаунд переспал с шарпеем», – появляется в голове мысль, отчего он едва сдерживает смешок.
– Дядя Лайл, я ведь тебя звал, – Наполеон тяжело вздыхает, шаря по столу и нащупывая слуховой аппарат, протягивая его мужчине, сидящему в кресле и уставившемуся на Илью. Наполеон оборачивается, замечая взгляд, и улыбается. – А, это твой старый ученик, – он кладет на колени дяди слуховой аппарат и отходит в сторону.
Илья понимает, что у него дрожат пальцы. Но в этот раз уже не от волнения. А от гнева, накрывающего с головой с новой силой. Он проходил лечение у психиатра, когда был подростком. И до сих пор был уверен, что одним из основных источников его срыва был именно этот ублюдок. Илья делает несколько шагов навстречу к мужчине и протягивает ему ладонь, не скрывая дрожи в ней, которую замечает и Наполеон, медленно и выразительно поднимающий одну бровь.
– Илья Курякин. Помните меня?
Мистер Хаггинсон смотрит на него, смотрит прямо ему в глаза из-под своих опущенных век. И Илья готов поклясться, что этот ублюдок готов над ним засмеяться. Он просто сидит, не шевелясь, как восковая фигура.
Илья опускает руку, сжимая ее в кулак.
– Конечно, помните. Вы преподавали у нас английский. Несколько лет, – у Ильи дрожит голос. Обычно это ни к чему хорошему не приводило. Он был уверен, что обойдется разговором. Он же, черт возьми, человек, а не животное. Но теперь весь накопившийся гнев, вся его ненависть, жгущая нутро все двадцать с лишним лет, рвутся на свободу. – И я пришел только узнать. Почему именно я.
Он смотрит на мистера Хаггинсона и ждет от него хоть чего-то. Ответа, жеста, чего-нибудь. Но мистер Хаггинсон лишь смотрит на него, подняв уголки рта, создавая вокруг него еще больше морщин.
И вот тогда терпение Ильи иссякает. Он хватает чертов слуховой аппарат, запихивая его в ухо мужчине, и наклоняется, шипя сквозь стиснутые зубы, так что на лицо бывшего учителя брызжет слюна:
– Какого черта вы докапывались только до меня? Чем я таким выделялся на фоне всех остальных учеников, что все те годы вы выставляли посмешищем только меня? – Илья несдержанно и импульсивно трясет мужчину за плечо. – Давай, ублюдок, я знаю, что ты слышишь меня. Ответь, сука, какого хрена это был я?!
– Илья, – Наполеон сжимает его плечо пальцами достаточно крепко для того, чтобы почувствовать боль. – Прекрати сейчас же.
Илья резко выпрямляется, когда бывший учитель начинает кашлять, и это на несколько секунд отрезвляет его. Наполеон хлопает мужчину по спине, глядя на Илью исподлобья уже настороженно и почти дико. И Илья может его понять.
– Вот ком… – мистер Хаггинсон хрипло бормочет себе что-то под нос, и Илья сжимает руки в кулаки, на всякий случай держась немного подальше. Не хватало еще прибить его ненароком. – ..мунисты… Проклятые.
Илья хмурится, поднимая взгляд на Наполеона, взгляд которого становится обычным, руки которого гладят плечи дяди, продолжающего бормотать себе под нос.
– Вот об этих коммунистах я тебе говорил, Лео, об этих, – он снова кашляет, и Илья презрительно фыркает, откидывая голову назад.
Этот старик выжил из ума. Наполеон был абсолютно прав. У Ильи щиплет глаза и колит в носу. Это несправедливо. Это, мать вашу, несправедливо. Он проехал несколько сотен миль не ради того, чтобы вот так закончить, толком и не узнав, за что ему разрушили детство.
– Треклятые коммунисты, чтоб их всех, собачьи дети…
Илья опускает голову, глядя на старика. Он видит, как виновато на него смотрит Наполеон, словно он нес ответственность за сумасшествие своего дяди. Он помнит, как мать всю жизнь учила его уважать старость. Он и уважал. Всю жизнь. Но теперь, когда его нос щиплет от обиды и бессильной злобы, единственное, что он может, это медленно, поочередно приставить к лицу бывшего учителя английского два длинных средних пальца, с глухим рыком выдыхая: «Пошел. Ты. Сукин. Сын».