Илья разворачивается и выходит из дома быстрым шагом. К черту все. Поздно уже бросать курить, он и так одной ногой в могиле. И Илья затягивается, трясущимися руками закрывая огонек зажигалки «Зиппо» от ветра. К черту все. И этого урода к черту.
На обратном пути Наполеон не говорит ни слова. Только интересуется перед тем, как завести машину, куда нужно ехать, и после этого даже не открывает рот. Он даже не смотрит на Илью, отвернувшегося к окну и уткнувшегося в него лбом. Все было не так. Все было совершенно не так, как он хотел. Ему уже не восемь лет, а это означает, что плакать из-за подобного он попросту не имеет права. Но нос до боли колет от несправедливости и собственного бессилия. Оттого, что его план по освобождению души перед смертью не ладится уже в самом начале.
Наполеон заговаривает только тогда, когда останавливается возле гостиницы «У Аманды», когда вылезает из машины и упирается в ее крышу локтем, глядя на докуривающего четвертую за этот час сигарету.
– Эй. Мне жаль, что так получилось.
Илья отмахивается, не поднимая на него взгляд, и сжимает сигарету во рту губами крепче.
– Все в порядке, – он повторяет себе эту фразу, сжимая и разжимая кулаки, не разжимая зубов. Повторяет эту фразу уже в сотый раз за час. Он просто воспринимает все слишком близко к сердцу.
Сука.
Наполеон обходит машину, приближаясь к нему, и берет сжатый кулак Ильи, кладя поверх него свои пальцы с кольцом на мизинце. Он смотрит ему, дымящему, в глаза, и говорит ровным, спокойным голосом:
– Он всегда был придурком. Если тебе станет легче, со мной он обращался не лучше. Только мне повезло больше, потому что он не позорил меня при всех, – его пальцы сжимают кулак крепче. – Так что прекрати так убиваться из-за параноидального старика. Таких уродов ты еще встретишь в жизни.
Наполеон отпускает его кулак, возвращаясь к водительскому месту в машине, а Илья все еще ощущает, насколько горячая была у него ладонь. Илья опускает взгляд на свой все еще сжатый кулак и разжимает его, разминая пальцы, словно впервые их видя.
– До скорого, – Наполеон заводит машину, поднимая взгляд. – Если что, ты знаешь, где меня искать.
Илья медленно кивает, вытаскивая сигарету изо рта. Наполеон и вправду обладает каким-то магнетизмом. Этого отрицать он не мог при всем желании. Подойдя к машине, Илья стучится костяшками в закрытое окно, дожидаясь, пока его стекло опустят, и, поднимая взгляд, произносит вполголоса следующее.
– Я зайду за тобой завтра?
Наполеон склоняет голову вбок, глядя на него, и поднимает уголки рта, кивая.
– Хорошо. Завтра отпрошусь пораньше. Не скучай, большевик.
Илья смотрит на удаляющуюся за угол машину и тихо цокает языком. «Не большевик, – думает он. – А коммунист, по словам твоего дядюшки».
Илья сплевывает в сторону, выкидывает сигарету в урну и заходит в обветшалую гостиницу.
Илья поджимает под себя ноги, закрывая глаза. Сквозь неплотные шторы на окне в комнату бьет свет от фонаря, расположенного слишком близко к гостинице. Илье кажется, что в его комнате пахнет плесенью, но он старается не обращать внимание на запах так же, как и на то, что вода очень громко шумит в трубах ванной.
На прикроватной тумбочке лежит раскрытый блокнот, на странице которого вычеркнута красным цветом первая строчка списка. Карандаш, затупившийся и требующий заточки, лежит, как обычно, рядом.
В ушах у Ильи гудит, как если бы где-то рядом только что пронесся поезд. И на душе паршиво. Он шмыгает носом и сжимает свои плечи, уткнувшись лицом в слишком тонкую для комфортного сна подушку.
И ему уже ни черта не хочется.
========== Пункт второй ==========
happiness
Илья почти удивлен, когда узнает, что в небольшой, казалось бы, гостинице, есть не только своя столовая, но еще и целая довольно большая комната для развлечений, в которой находятся старые игровые автоматы, дартс, шахматные доски, настольный теннис и даже бильярд. И все это удовольствие бесплатно. Кроме, конечно же, игровых автоматов, возле которых появляются разве только редкие подростки. Постояльцев на удивление много, и, как обнаруживает Илья, почти все комнаты сданы. Даже удивительно, сколько желающих оказаться в самом скучном городе Америки. Флаг им в руки, что еще сказать.
Дротики для дартса слишком тупые для того, чтобы держаться на доске, обитой тонкой тканью. Илья рассматривает пластиковые дротики и сильно сомневается в том, что они и доска появились из одной коробки. По правде говоря, он бы не удивился вовсе, если бы вдруг узнал, что все находящееся в комнате, расположенной в подвале гостиницы, это старые вещи владельцев.
Илья бросает еще один дротик, который с тихим стуком отлетает от доски и падает на пол, к трем другим. В детстве у него был дартс. Недорогой, купленный матерью на одной барахолке, устраиваемой раз в месяц одним магазином. Илья добросовестно тренировался, ежедневно обстреливая доску дротиками. И представлял, что кидается совсем не пластиковыми игрушками с тонкими иголками, а настоящими ножами. И попадает не в пластиковую разноцветную доску, а в голову Джереми. Сукиного сына Джереми, ублюдочного урода, вгонявшего еще один гвоздь в крышку гроба детства Ильи.
Дети – жестокие существа. Колоссально жестокие. И это знают все. Так было и будет всегда. Жестокость детей – одна из излюбленных тем в искусстве, обсуждаемая веками. Но, почему-то, взрослые предпочитают делать вид, что это существует только в параллельной вселенной, никак не в их настоящей реальности. Избили в школе? Вероятно, ты сам нарвался. Издеваются? Ну, ты просто неправильно понял. Довели до истерики? Ты воспринимаешь слишком близко к сердцу. А самый отвратительный момент наступает тогда, когда ты понимаешь, что за тебя никто не вступится. Что твоя самозащита лишь раззадорит тех, кто начал травлю. Никто не вздумает заступиться за тебя, когда тебя гнобит даже преподаватель. Если взрослые так поступают, то почему, собственно, не могут дети?
Илья бросает новый дротик. Джереми был хуже других. Ему не нужен был мистер Хаггинсон для того, чтобы находить причины для ненависти к нему. Ему было достаточно того, что Илья существует и ходит в одну школу с ним.
Илья сжимает дротик пальцами и бросает его сильнее, отчего тот отскакивает дальше остальных. Он прекрасно помнит, как высокий худощавый старшеклассник таскал его за волосы. Он прекрасно помнит то, как этот старшеклассник при всех вываливал ему на голову обед с подноса. Прекрасно помнит, как у него забирали деньги. Прекрасно помнит, как ему разбивали лицо о стену, а потом, в кабинете директора, заявляли, что драку начал сам Илья, а после сам разбивал себе лицо. Прекрасно помнит, как его гоняли к школьному психологу несколько раз в месяц, чтобы объяснить, что это он, Илья, слишком агрессивный для ребенка и что его следует перевести в класс для малолетних преступников. Прекрасно помнит, как его мать вызывали на ковер к директору, чтобы мамаши Джереми и его дружков высказывали ей все, что они думают про ее драчливого сына, которому самое место в колонии для несовершеннолетних. Он помнит, как ублюдок Джереми позорил его перед всей школой, но никто так ни разу и не вздумал встать на его сторону. Единственный раз ему помогла одна девочка из параллельного класса, новенькая, Мэгги Колтман, которая отдала свой платок Илье после очередной драки, чтобы он мог прижать его к разбитому носу. Потом, конечно же, ей открыли глаза на правду о том, кому она помогла, и мимолетное общение больше никогда не повторялось.
Дерьмо. Дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо, дерьмо!
Илья с глухим рыком швыряет дротик в доску, и тот вонзается в нее почти наполовину. У него снова трясутся пальцы. Он думал, что навсегда расправился со своими нервными срывами, но они то и дело грозились повториться при любой удобной возможности.
Илья ощущает себя жалким. Чертовски жалким и убогим человеком, который скатился на самое дно и обвиняет всех вокруг в этом. Но далеко не из-за того, что сам он ангел. Он уже достаточно винил себя в слабости, достаточно долго занимался самобичеванием и был почти уверен в том, что заслуживал отдыха в виде переваливания ответственности на чужие плечи. А он просто неудачник. И не оспаривает это. И не оспаривал никогда.
Он находит Наполеона на том же месте, что и день назад. Наполеон сидит за столом перед кабинетом директрисы и задумчиво смотрит в стену перед собой, пока в его поле зрения не появляется Илья. Он сидит в футболке, и Илья видит, что у него есть несколько мелких царапин, как если бы Наполеон вылез из кустов шиповника.
– Как раз думал о том, придешь ли ты сегодня. Снова на кофе? – Наполеон трет нос пальцами и бросает взгляд на дверь сбоку от себя. – Пойду отпрошусь.
Илья кивает, провожая взглядом исчезнувшего в кабинете Наполеона. На столе у него снова лежит книга, и Илья подходит ближе, чтобы увидеть обложку, – «Пиф-паф, ты – мертв». Илья двумя пальцами открывает страницу, на которой оставлена закладка, и бегает взглядом по последней строчке: «Я хотел, чтобы вы были мертвы, но не хотел убивать вас». Илья молча закрывает тонкую книгу, откладывая ее в сторону.
– Я свободен до завтрашнего дня, – Наполеон засовывает руки в карманы шорт, глядя на него.
– Можешь подвезти меня тогда до еще одного человека? За чашку кофе.
Кофе был чем-то вроде валюты. Вместо денег за бензин и потраченное время Илья решил покупать Наполеону кофе, раз уж он того так желает. Причем он видел, что сам Наполеон был не в восторге от того, что готовили в местных кафе, но старательно натягивал улыбку после каждого глотка. Видно, не только приезжие понимали, что в этом городке с кофе настоящая беда.
– И к кому мне подвезти тебя на этот раз? Очередной учитель, которому нужно ткнуть средний палец под нос? – Наполеон смотрит на него несколько исподлобья, прижимая ко рту белую кружку с разводами. – Ты приехал сюда на автобусе?
– Нет, надо заехать к одному знакомому. Нет, приехал на машине.
Илья отворачивает от Наполеона голову, рассматривая людей, пришедших в кафе. В основном подростки, не знающие, чем себя занять, и старики, занявшие места возле окон, чтобы, видимо, потратить весь день на наблюдение за прохожими. Илья не знает, как объяснить Наполеону, почему он не берет свою машину и не едет один. Отчасти потому что сам не имел ни малейшего понятия, как можно ответить на такой вопрос и не выглядеть конченым придурком. К счастью, Наполеон понимает все без слов и не расспрашивает о причинах.
Когда Наполеон допивает свой кофе, часы, висящие над дверью, показывают уже четыре часа дня. Илья не слишком уверен в том, куда ему нужно ехать, но надеется, что помнит адрес верно.
Наполеон не задает лишних вопросов, когда Илья называет улицу и дом, только включает стереосистему, ловит нужную ему волну на радио. За это, думает Илья, ему и нравится Наполеон. Они знакомы с ним второй день, а он не лезет с ненужными расспросами, не роется в прошлом Ильи и не требует особого внимания, рассказывая истории из детства. Если бы все были такими же, Илья бы, возможно, стал бы больше общаться с людьми.
На улице тепло. Почти жарко. По лобовому стеклу резво бегут солнечные блики. У Ильи мокнет спина, хоть он и сидит, почти наполовину высунувшись в окно. А Наполеону, кажется, вполне нормально. Невозможно представить, чтобы такой человек, как Наполеон, в принципе мог вспотеть. Он сидит, негромко мыча, подпевая песне, играющей по радио: «О, детка-детка, не отпускай меня, не отпускай меня». Илья помнит эту песню. Ее очень любил слушать отец в их поездках к озеру, в котором, по слухам, жило лохнесское чудовище. Отец убеждал Илью в том, что знаменитая Несси на самом деле живет у них, в их забытом боге городке, а не в другой стране, и Илья верил. Доходило до того, что в книгах про мистических существ он зачеркивал строчку, в которой говорилось, что лохнесское чудовище живет в озере Шотландии, и приписывал правильное, по его мнению, название. И удивлялся, почему все вокруг так в этом заблуждаются.
Несси исчезла из жизни Ильи тогда же, когда исчез и отец. Мама говорила, что он ушел в другую семью и больше не хотел его видеть. И Илья никогда не видел его ни на причале, ни на озере, ни в городе. Как бы ни искал. Лишь потом он узнал, что отец умер от заболевания легких, название которого Илья в детстве не мог произнести. Мать, впрочем, не слишком долго горевала, найдя свое спасение в лице Кристен, выступающей с джазовыми песнями в баре «Кроличья нора» каждую пятницу и субботу.
– Мы приехали.
Илья моргает, и Несси исчезает из его глаз. Вместо нее перед его взором появляется двухэтажный дом, отделанный светло-серым деревянным покрытием и белой черепицей на крыше, с небольшой верандой, под которой дремлет маленькая дворняга. Илья вылезает из машины и подходит к почтовому ящику, стоящему возле низкого забора, читая фамилию, напечатанную на нем, – Абрамс. Последние две буквы слегка потертые, но суть от этого не менялась. Он приехал в нужное место.
Илья тихо вздыхает, когда его по плечу сзади хлопает Наполеон. Он вытягивает шею, заглядывая ему через плечо, и снова вскидывает бровь, слишком выразительно, будто он действительно удивлен.
– Мы приехали в нужный дом?
Илья кивает и осторожно толкает калитку, не запертую на замок. Значит, Джереми должен быть дома. Когда Илья переступает порог участка, дворняжка, лежащая под верандой, оживляется, вскакивает и несется на него со звонким тявканьем. Наполеон, ступающий чуть позади, усмехается.
Дворняга заливается лаем, прыгая вокруг высокого Ильи, едва доставая в прыжке до колена. Стоило ей заметить сзади Наполеона, и она тут же забыла о первом, начиная скакать уже вокруг него. Илья никогда не любил собак. Особенно мелких. Слишком уж шумными были они, а толку было не больше, чем от пугала в огороде.
Дверь, покрытая облупившейся белой краской, со скрипом открылась, и Илья остановился, подняв взгляд на вышедшего тощего мужчину. Он щурит глаза, глядя на незваных гостей, и Илья вбирает больше воздуха в легкие. Это Джереми. Не может быть не он. Все тот же прищур, все то же тощее тело.
Наполеон останавливается рядом с Ильей и поднимает на него взгляд, пальцами трогая запястье.
– Он?
Илья кивает, глядя на человека, которого не смог бы забыть даже при всем желании.
– Я могу чем-то помочь? – у Джереми низкий, хриплый, насквозь пропитый голос. Из-за полов длинного халата видны тощие, как две палки, ноги, из рукавов торчат такие же палки-руки. Только подойдя ближе, Илья видит, что лицо мужчины покрыто морщинами, несвойственными для тридцатилетнего человека, а под глазами фиолетовые синяки.
– Меня зовут Илья. Может быть, ты помнишь меня.
Джереми хмурится, глядя то на него, то на Наполеона, стоящего позади, и Илье кажется, что у него в голове сканер, через который он их прогоняет.
– А, ты же этот, русский… Как там твоя фамилия? Никогда не мог ее запомнить, – он говорит монотонно, а вид у него настолько безликий, что Джереми мог бы без маски грабить банки.
– Курякин.
– Да-да, точно, Курягин, – он отмахивается, открывая дверь настежь и заходя внутрь. – А это твой парень?
– Курякин, – терпеливо повторяет Илья, направляясь за мужчиной. Он был уверен, что при встрече выбьет ему глаз. Но, видимо, глаз ему уже успели выбить. Причем не один. – Нет, это мой знакомый.
– Меня принимают за твоего парня просто потому, что я стою рядом с тобой? Да ты был мачо, я смотрю, – Наполеон улыбается, заходя за ним следом в дом и закрывая дверь прямо перед носом подскочившей дворняги.
Дома у Джереми пусто. Слишком пусто для такого большого дома. Пара шкафов, старые часы с раскачивающимся маятником, низкий стол, заваленный утренними газетами и пол, устеленный пустыми бутылками и туалетной бумагой вместо ковра.
– Потрепала же тебя жизнь…
– Да пошел ты.
Наполеон ногой отодвигает бутылку, лежащую на полу, и поднимает взгляд на занавешенные окна. Илья бросает на него взгляд через плечо и думает о том, что Наполеон наверняка жалеет, что не остался ждать в машине.
– Ты помнишь меня, Джер? – Илья заходит за ним в комнату и осматривается. Полная противоположность дому мистера Хаггинсона: намного просторнее и темнее. Джереми падает на диван и протягивает своим гостям по бутылке, выбирая еще не открытые из кучи, стоящей на столе рядом. Старый телевизор, изображение на котором мигает, передает последние новости: в Нью-Йорке открылся новый музей естествознания, а в Техасе наконец-то задержан серийный убийца, пойманный на месте преступления.