– Помню, – Джереми кивает и ставит бутылки обратно на стол, когда от выпивки отказываются. – Хреново получилось.
– Не то слово, – Илья тихо фырчит, глядя на него, и ловит на себе вопрошающий взгляд Наполеона. Встретившись с ним глазами, Илья читает в них вопрос, мол, что, собственно, происходит.
– Давненько я тебя не видел. Ты переехал, что ли? – Илья кивает. – Ну, понятно. А я вот не уезжал. Здесь остался, поближе к дому, знаешь ли, – он снова делает глоток из открытой бутылки, тыкая ей в сторону сидящего возле него мужчины. – Зато я не ошибся с тем, что ты гомик, а? Ниче такого парня нашел, хоть в мужиках у тебя есть вкус.
– Это не мой парень, – Илья терпеливо повторяет, слыша смешок Наполеона рядом и отдавливая ему ногу.
– Да насрать. Ты приехал подправить мне лицо, верно? – новый глоток, более глубокий. – Не виню тебя. Я вел себя, как мразь. В принципе все еще такой же, но насрать. Серьезно, я тебя недавно как раз вспоминал, думал, не помер ли ты.
– Как видишь, еще жив.
– Везунчик, – Джереми хрипло смеется, и Илья видит, как Наполеон морщит нос, отворачивая голову. – А у меня вот все херово. Помнишь мою матушку-то? Она тебя только так прессовала у директорши, а? Недавно скопытилась, и началась по-о-олная жопа, – Джереми обводит руками воздух, изображая размеры того, о чем говорит. – Помнишь же эту, как ее там, Кейт? Сисястая такая, из восьмого, м? Я ей присунул.
Илья краем глаза видит, как Наполеон кривит рот, глядя куда-то в сторону. И отчасти понимает его. Джереми жует слова, а в комнате витает крепко устоявшийся запах похмелья, смешанный с чем-то еще, не менее мерзким, отчего на языке появляется привкус желчи.
– Ну, она залетела, короче говоря, и – вуаля – я уже женат, мать твою, – Илья опускает взгляд на тощие руки Абрамса и не видит на его пальцах ни одного кольца. По правде говоря, Илья сомневается, что на этих костях, обтянутых кожей, могло удержаться хотя бы одно. Разве только детское. – Че скрывать, любил ее. И мамку ее поехавшую тоже любил. А они меня явно нет.
Илья кашляет в кулак, понимая, что даже не хочет пачкать об него руки. Наверное, думает он, какая-то справедливость в жизни все-таки есть. По крайней мере, думается ему, работа в зоомагазине не так плоха, как жизнь, проспиртованная насквозь.
– А ты, кстати, женился? Много детишек начпокал?
– Нет, я холост. О детях не думал.
– Ну да, какие дети у гомика…
Илья резко вскакивает с кресла, и чувствует, как на его запястье кольцом смыкаются пальцы Наполеона.
– Да шучу, не нервничай так, – Джереми отмахивается бутылкой, рассматривая ее содержимое на свет, слабо бьющий сквозь плотные шторы. – А у меня вот есть один. Я назвал его Рик. Носится, как угорелый, но тупой, как пробка.
– Ему есть в кого, знаешь ли, – Илья снова фырчит, опускаясь в кресло, и пальцы Наполеона исчезают с его запястья. Илья нервно поправляет на том часы с потрепанным ремешком.
– Да не в этом суть. Родился, короче, с синдромом Дауна. Вот что я называю, Курянин, пиздец.
– Курякин. Сочувствую, – вообще-то, нет. Илья понимает, что должен испытывать хоть что-то из-за того, что Джереми докатился до такой жизни, но не испытывает ничего. Только отвращение от мерзкого запаха и не менее мерзкого вида мужчины перед собой.
– И где он сейчас? – Илья поворачивает голову, когда слышит голос Наполеона. Он сидит, перебросив ногу на ногу, и подпирает ладонью подбородок, глядя в стену и покачивая ступней.
– Эта сучка у меня его отсудила. Говорит, я не справлюсь с ребенком, – Джереми делает глубокий глоток из бутылки, осушая ее до конца. – Пошла она, короче, нахер…
Илья только тихо хмыкает, сгибаясь и кладя руки себе на колени, сцепляя их в замок. Он должен быть тронут этой историей? Нет. Он должен сочувствовать Джереми? Как-то не получается. А сочувствовать Кейт как-то тем более не получалось. Зато, думает Илья, все вышло классически: стервозная старшеклассница и ублюдок, опускающий в мусорное ведро головой тех, кто был слабее. Жаль разве только ребенка. Он таких дерьмовых родителей не заслужил.
– Я раньше был таким идиотом, Курянин, такой скотиной, – он со звоном ставит бутылку на стол, и Илья поднимает взгляд. – Почему ты ни разу не врезал мне? Я бы на твоем месте вышиб мне мозги, подкараулив ночью в переулке, и дело с концом.
– Если бы я это сделал, я был бы сейчас в тюрьме. Сидел бы за убийство невинного ангела, которого, почему-то, постоянно обвинял во всяком, – пальцы Наполеона снова сжимают его запястье, и почему-то Илье становится несколько спокойнее. Как если бы наклейки от курения действительно помогали.
Джереми смеется, и его смех напоминает скрип старого кресла-качалки.
– Да-да, я помню, как заливал эти истории мамке, а она верила. Ох и ржал же я тогда, когда устраивали тебе взбучку вместо меня, – он протяжно зевает и поднимает взгляд. У него красные глаза от лопнувших капилляров. – Серьезно, если ты сейчас разобьешь мне лицо, это будет справедливо. И вообще, ты не думал, что просто мог сказать мне «нет»?
– Мое «нет» не работало, Джер. Для таких, как ты, его не существовало. И я уверен, что не существует до сих пор. Могу я только узнать, почему объектом насмешек был именно я? Это все из-за Хаггинсона?
Джереми пожимает плечами, начиная шарить по столу в поисках еще одной бутылки, пока не вспоминает о тех двух, еще не открытых. Он кое-как отковыривает железную крышку, поцарапав ею ладонь, шипит, негромко матерясь, и бросает ее в сторону, отпивая из горла, которое с причмокиванием обхватывает губами.
– У тебя и вправду был смешной акцент. А я и вправду был засранцем, а? Если серьезно, то все сложнее. Мы как-то с пацанами поспорили, что я доведу одного из наших одноклассников до того, что он выбросится из окна. И каждому из нас выпал свой чувак. Ты, так уж вышло, выпал мне. Пацанам быстро дали по шее, когда просекли, что за хрень они мутят, а я был упертым малым. Даже жалел, что ты не додумался сигануть через окно, а то больно затрахался придумывать, в какую мусорку запихнуть тебя в следующий раз. Понимаю, что это было глупо. Но соблазн победить был слишком велик.
Наполеон не успевает схватить Илью за руку, когда тот вскакивает с кресла, в два огромных шага приближаясь к мужчине, подхватывает его с дивана и одним мощным ударом по зубам отправляет его обратно. Открытая бутылка со звоном падает на пол, но не разбивается, и из горла на пол выливается светло-желтое пиво.
Илья разжимает пальцы, и Джереми, схватившись за свой рот, сгибается на диване вдвое. Он оборачивается на Наполеона, поднявшегося с кресла, и опускает взгляд на свой кулак. Он все сделал правильно. Он уверен в этом. В конце концов, Джер сам его об этом попросил. Так пусть идет к черту.
Илья переводит взгляд на мужчину, сплюнувшего кровь на пол, и теперь шатающего передний зуб с явным намерением его вырвать.
– Справедливо.
Илья кивает, разворачиваясь, и быстро идет к двери. К черту. К черту вообще все и всех.
Наполеон догоняет его на самом пороге, кладя руку ему на плечо.
– Ты в порядке? – Илья кивает и сжимает его пальцы своими, убирая с плеча. – Не вини себя.
– Поехали отсюда куда-нибудь, пожалуйста, – Илья хочет закурить, но вспоминает, что вчера он докурил последнюю сигарету из пачки. Он хочет выпить, но помнит, что от вкуса алкоголя его тошнит. Да и вид пропитого насквозь Джереми так и застыл в глазах.
В машине Наполеона все еще пахнет мятой, и этот запах несколько успокаивает заведенного Илью. Дворняжка, уже не лающая, а только высовывающая морду в заборную щель, глухо рычит, продолжая скалить зубы. Илья уже отворачивает голову и поднимает оконное стекло, когда из дома выходит Джереми, выкрикивая что-то вроде «Мне все равно жаль».
– Все меняются, – тихо произносит Наполеон, закрывая окно вместо Ильи. – Этому парню тоже досталось.
– От этого, знаешь ли, мне не легче.
Наполеон усмехается, кивая и заводя машину.
– Я понимаю твои чувства. Мне тоже пришлось не сладко в школе, – Наполеон пожимает плечами, когда машина заводится, и трогается с места. – Наверное, не поверишь, но я был реально толстым. То есть если у меня под задницей нет двух стульев, то я гарантированно упаду.
Илья поворачивает голову, глядя на мускулистые руки Наполеона, и с недоверием поднимает взгляд на его лицо с выточенными, будто из мрамора, скулами.
– Да нет, я серьезно. И все эти истории с маканием головой в унитаз, бросанием в мусорное ведро и оскорблениями мне слишком знакомы. Правда в драки меня не затаскивали и к директору не вызывали, – Наполеон снова жмет плечами, постукивая пальцами по рулю. – Но это переработанный материал. В смысле мне обидно, конечно же, когда я это вспоминаю, но мозгами-то я понимаю, что сейчас все по-другому. Я уже не толстый обидчивый мальчик, а тот, кто может в случае чего и сдачи дать, – Наполеон закусывает нижнюю губу, несколько секунд жуя ее и отпуская. – Не знаю, что стало с теми людьми, но что-то мне подсказывает, что они ушли недалеко от твоих.
Илья опускает взгляд от Наполеона и отворачивается обратно к окну, упираясь в него лбом. Наполеон прав. В чем-то. Эти люди и вправду переработанный им материал, к которому возвращаться не стоит. Но Илья уже не хочет иначе. Это его последнее дело. И хотя бы его он должен завершить без мыслей о том, что могло бы быть иначе, там, где-нибудь, в параллельной вселенной.
– Я ни разу не видел тебя в школе, – вполголоса произносит Илья. В детстве ему казалось, что весь мир ненавидел его одного. И, видимо, в упор не замечал, что это было повсеместно.
– Я рос не здесь, – Наполеон щелкает стереосистемой, включая радио, из которого начинает литься бархатный голос Пресли. Он вместе с запахом мяты, застывшим в машине, действует почти усыпляюще. – Я, наверное, навязчивый, да?
Илья мотает головой, посмотрев в сторону Наполеона, продолжающего стучать пальцами по рулю. Его настроение меняется каждые несколько минут. И Илья уже просто не успевает понять, когда Наполеон расстроен, а когда готов горы свернуть. Наполеон в принципе странный.
– Я второй день гоняю тебя подвозить меня ко всяким людям. Это скорее я навязываюсь.
Наполеон улыбается, и Илье становится немного легче.
– Я не против. Это все равно лучше, чем торчать в школе, – он поворачивает к нему голову и облизывает губы, чтобы заговорить снова. – Завтра тебе тоже куда-то надо?
Илья кивает, усмехнувшись, и поднимает руку вверх.
– Ты не обязан меня подвозить. Ты не водитель.
– Я уже вызвался, – Наполеон улыбается, щелкая пальцами по раскрытой ладони мужчины. – Так что не переживай. Подойдешь завтра к школе?
Илья кивает, с облегчением думая о том, что ему действительно повезло со спутником.
Наполеон уезжает, оставляя его возле гостиницы ровно в половину седьмого. Илье кажется, что Наполеон понимает его как никто другой. Если он не врет, то он такой же неудачник, как и он сам. Это успокаивает Илью и в некоторой степени заставляет поверить в то, что в его жизни не все так плохо. Удивительно даже, как быстро может меняться мнение о человеке, который, казалось бы, был одной крови с тем, кто превратил твое детство в ад.
В номере Ильи стоит полумрак. Он щелкает выключателем, но светлее не становится. Хотя этого хватает на то, чтобы, присев на кровать, вычеркнуть еще один пункт карандашом.
Илья думает о том, во что превратился Джереми. В детстве, в школьное время он не был красавцем, но он был похож на человека. Из плоти и крови. Живого человека, с какими-то мыслями и целями, пусть совсем размытыми и неправильными. Но теперь он был похож на живой скелет, держащийся лишь на алкоголе и ненависти ко всему живому.
Илья думает о том, кем стал мистер Хаггинсон. Его родной племянник не считает его адекватным человеком, а сам он живет, запершись в четырех стенах, глухой и озлобленный. Мистер Хаггинсон оказался его кошмаром наяву, кошмаром о том, кем может стать человек в старости. И от этого Илье не по себе. Чертовски не по себе.
Илья даже боится представить, что он узнает дальше. Почему вообще жизнь лепит из одного человека совершенно другого с возрастом.
С другой стороны, бывают и хорошие преобразования. Если верить Наполеону, он стал тем, кем и хотел. Может быть, и не во всем, но, по крайней мере, в его физической форме не сможет теперь усомниться никто.
Илья невольно усмехается, падая затылком на кровать. Хочется есть, а с самого утра в нем только яичница с беконом, купленная в столовой, да каша. Но вставать и идти куда-то слишком лень.
Илье кажется, что он снова слышит эту песню, игравшую в машине, лобовое стекло которой разрезали золотые лучи вечернего солнца: «О, детка-детка, не отпускай меня, не отпускай меня никогда…», а в сознание закрадывается запах мяты и едва уловимого одеколона Наполеона. И это успокаивает, это выветривает все неприятные мысли о детстве, о Джереми, о Хаггинсоне. О нем самом.
Илья думает о том, что очень хочет попробовать чай с мятой, и закрывает глаза, кладя сверху на лицо руку.
========== Пункт третий ==========
will
– Эй, я принес тебе немного еды из дома.
Илья поворачивает голову и смотрит на Наполеона, протягивающего ему контейнер и термос.
– Что? Я ни разу не видел, как ты ешь, так что тебе не помешает.
Илья опускает взгляд на контейнер и молча забирает его из рук Наполеона, ставя себе на колени, берет термос и открывает его, прижимая к носу, поднимает взгляд. Пахнет мятой. Илья осторожно пробует содержимое термоса, и его брови медленно поднимаются вверх. Чай – остывший, но запах мяты – стойкий. Илья невольно усмехается, вспоминая, как только вчера думал об этом. Забавно.
Кажется, это называют родством душ.
Илья открывает контейнер и видит в нем рис с мясом. Еще теплый. И отчего-то становится совсем хорошо. Илья невольно улыбается, поднимая взгляд на Наполеона, пожимающего плечами, мол, ничего особенного.
– Ты меня постоянно угощаешь кофе, а сам ничего не ешь. Вот я и подумал, что голодным тебе таскаться по гостям нечего. От этого, знаешь ли, думать начинаешь хуже.
Илья берет пластиковую ложку, лежащую сбоку в контейнере, и начинает есть, немного ссутулившись.
– Я думал, я угощаю тебя кофе за то, что ты подвозишь меня.
Наполеон только смеется, опираясь спиной о свое сиденье и рассматривая жующего Илью. Сегодня заметно прохладнее, но и Наполеон, и Илья сидят в той же одежде, что и день назад.
Илья расправляется со своим обедом меньше чем за пятнадцать минут и допивает чай минутами позже. Он не знает, готовил ли Наполеон все самостоятельно, купил ли в магазине или взял у родственников, но было вкусно. Действительно вкусно. По крайней мере, урчащий от скудного гостиничного завтра желудок понемногу утих.
– Спасибо, что угостил, – Илья вытирает губы и протягивает Наполеону контейнер и пустой термос. Наполеон коротко улыбается ему, беря все из рук и убирая вниз, за сиденье.
– Обращайся, голодающий, – он вытягивает руку и дергает какой-то рычаг у сиденья Ильи, заставляя его откинуться назад, легко ударившись затылком о заднее сиденье. Наполеон откидывает и свое, довольно улыбаясь и глядя на недоумевающего мужчину рядом. – После еды нужно отдохнуть. А твои странные люди никуда не убегут.
Илья отворачивает от Наполеона голову и неуверенно кивает. Все так. Все наверняка именно так. Его очередной пункт в списке никуда не денется.
Закрывая глаза, Илья тихо выдыхает. От чая в грудной клетке и животе тепло, а после вкусного мяса с рисом клонит в сон. Наполеона не волнует, что его машина стоит на школьном дворе, а если это не волнует его, то с чего должен волноваться Илья? Подумав об этом, он усмехается и ерзает, устраиваясь поудобнее.
Илье хорошо. Словно произошедшее за последние пару дней – его дурные сны. Прохладный ветер, дующий со стороны приоткрытого окна, оставляет после себя мурашки на руках и шее, а солнечный свет, все такой же теплый, касается открытых участков кожи через лобовое стекло. И спокойно. Так спокойно, как после прогулки по весеннему лугу. Пусть Илья и никогда не гулял по нему, он уверен, что ощущения наверняка схожие.