— Поделишься со мной, если я поделюсь с тобой? — спросил он.
— Запросто, — подвинула я к нему свое блюдо.
— Нам осталось только с одним разобраться, — сказал Бен, протягивая вилку к моим фузилли[8].
— С чем же?
— Если мы не собираемся в течение пяти недель переводить наши отношения на следующий уровень, то, нам, наверное, следует загодя решить, когда мы будем спать вместе.
Своими словами он застал меня врасплох, так как я надеялась провести эту ночь с ним, а потом сделать вид, что изначально это в мои намерения не входило. Хотела списать всё на порыв страсти.
— Что ты предлагаешь? — поинтересовалась я.
Бен пожал плечами.
— Полагаю, у нас есть только два варианта: сделать это сегодня или по окончании пяти недель. Иначе напряжения не избежать, и, в конце концов, мы чего-нибудь учудим… — На его губах заиграла улыбка. Он прекрасно знал, что делает. И прекрасно знал, что я это понимаю.
— О. Ну ладно. Давай не будем ничего усложнять и сделаем это сегодня?
Улыбнувшись уголком рта, Бен победно выбросил в воздух кулак:
— Да!
Было приятно ощущать себя настолько желанной, что от одной мысли об этом мужчина так радуется. Тем более что я и сама не могла этому нарадоваться.
Остаток ужина прошел в спешке. Или мне так показалось, потому что после нашего решения меньше всего я думала о еде. Бен поцеловал меня перед тем, как мы сели в машину. И всю обратную дорогу держал ладонь на моей ноге. Чем ближе подъезжали мы к дому, тем выше поднималась его рука. Я ощущала каждый миллиметр его ладони. Моя кожа горела под его пальцами.
Как мы добрались до двери одетыми, я не знаю. Бен начал целовать меня еще на дорожке перед домом, и если бы я не была приличной девочкой и не прекратила это, то всё случилось бы прямо у него в машине.
Мы взбежали по лестнице, и когда я вставляла ключ в замок, Бен стоял у меня за спиной, сжимая ладонью мою ягодицу и шепча в ухо, чтобы я поторопилась. Его горячее дыхание обжигало мне шею.
Дверь распахнулась, и, схватив Бена за руку, я рванула в спальню. Я упала на постель, и мои лодочки со стуком шлепнулись на пол. Бен накинулся на меня с поцелуями, вжимая в постель и сдвигая своим телом вверх, к подушкам. Я пылко отвечала на его поцелуи, обхватив за шею руками. Потом прямо в платье скользнула под одеяло, и Бен, разувшись, присоединился ко мне. Всю нашу сдержанность, проявленную прошлой ночью, смело неистовой страстью. Разум отключился. Я настолько потеряла голову, что даже не беспокоилась о том, не покажусь ли толстой, и куда деть руки. Горел свет. Я никогда не оставляю свет включенным. Но сейчас я даже не заметила этого. Я просто двигалась. На чистых инстинктах. Я хотела всего его, полностью, без остатка, и не могла от него оторваться. Я чувствовала себя с ним такой живой!
ИЮНЬ
Понадеявшись на то, что Сьюзен еще находится в отеле, я прошу Анну отвезти меня туда и звоню свекрови из вестибюля. Я хочу лишить ее возможности дать мне отворот-поворот, и понимаю, что правильно поступила. Ее тон ясно показывает, что будь у нее такая возможность, она бы избежала встречи со мной. Анна идет в бар, а я отправляюсь на лифте в 913-й номер.
При приближении к двери Сьюзен у меня начинают потеть ладони. Я не знаю, как убедить ее, как отстоять пожелания Бена и донести их до его матери. Я вдруг понимаю, что хочу понравиться свекрови. Если не брать в расчет всего, что случилось в последнее время, эта женщина вырастила и воспитала моего мужа. Она создала его из ничего, и в глубине души я люблю ее за это. Но я не могу забыть о том, что случилось. Каждое мгновение каждого дня смердит случившимся. Оно не случилось и прошло. Оно происходит сейчас.
Я тихо стучу в дверь, и Сьюзен сразу же ее открывает.
— Здравствуй, Элси, — говорит она.
На ней облегающие темные джинсы с широким ремнем и серая рубашка под коричневой кофтой. Она выглядит моложе своих шестидесяти — подтянутой, здоровой, но, несмотря на это, убитой горем. Сьюзен плакала — это видно. Волосы не чесаны и не уложены. На лице нет макияжа. Она выглядит измученной.
— Здравствуй, Сьюзен, — отвечаю я, заходя в номер.
— Чем я могу тебе помочь?
Ее номер больше походит на просторную квартиру. Тут есть огромный балкон. Гостиная выдержана в кремовых тонах. Ковер на вид так мягок, что боишься на него ступить в туфлях, но я не чувствую себя достаточно комфортно, чтобы как у себя дома разуться. У меня сложилось впечатление, что Сьюзен хочет, чтобы я ходила вокруг нее на цыпочках и извинялась за само свое существование. Даже ее ковер будто взывает к тому же.
— Я… — начинаю я и замолкаю. Не знаю, следует ли мне в подобной ситуации начать издалека или лучше сразу перейти к насущному вопросу. Как можно сразу к нему перейти, когда этот «насущный вопрос» — останки твоего собственного мужа? Останки ее сына? — Я встречалась сегодня утром с мистером Павликом, — наконец произношу я. Достаточно близко к делу, но не прямо в лоб.
— Хорошо.
Сьюзен стоит у дивана. Она не садится и не приглашает сесть меня. Свекровь не хочет, чтобы я здесь задерживалась, а я не знаю, как этот разговор сделать коротким. В итоге, я решаю просто сказать всё, как есть:
— Бен хотел быть похороненным в земле. Мне казалось, мы обсудили этот вопрос.
Сьюзен слегка меняет позу, расслабленно, небрежно, словно этот разговор не особенно важен для нее, словно он не пугает ее так же, как пугает меня. И я понимаю, что она не собирается выслушивать меня. Она спокойна, так как знает, что в конечном итоге всё будет по ее.
— Ближе к делу, Элси, — говорит она, проводя ладонями по длинным каштановым волосам. Седина у макушки едва видна и заметна, если только смотреть на нее вблизи.
— Мистер Павлик сказал, что тело Бена кремируют.
— Верно, — кивает свекровь, ничего не объясняя. Ее непринужденный тон, лишенный эмоций, волнения, боли начинает меня раздражать. Ее самообладание и спокойствие будто плевок мне в лицо.
— Он не этого хотел, Сьюзен. Я говорю вам, что он хотел другого. Для вас это совсем неважно? — Я пытаюсь быть вежливой с матерью любимого мной мужчины. — Вам безразлично, чего хотел Бен?
Сьюзен скрещивает руки на груди и переносит вес с ноги на ногу.
— Не надо говорить мне о моем собственном сыне, ладно, Элси? Я воспитала его. Я знаю, чего он хотел.
— Вообще-то, не знаете. Не знаете! Я разговаривала с ним об этом два месяца назад.
— А я говорила с ним об этом всю его жизнь. Я его мать. Это не я повстречала его всего каких-то пару-тройку месяцев назад. Да кто ты такая, чтобы говорить мне о моем собственном сыне?
— Я его жена, Сьюзен. Я не знаю, как еще донести это до вас.
Нехорошо это прозвучало.
— Я никогда не слышала о тебе! — всплескивает руками свекровь. — Где брачное свидетельство? Я не знаю тебя, а ты стоишь здесь и указываешь мне, что нужно делать с останками моего единственного сына? Прекрати. Я серьезно. Ты всего лишь короткий эпизод в жизни моего сына. А я — его мать!
— Я понимаю, что вы его мама…
Она обрывает меня, наклонившись вперед и тыча пальцем мне в лицо. Самообладание покидает ее, с лица сходит спокойствие:
— Послушай меня. Я не знаю тебя и не доверяю тебе. Мой сын будет кремирован, Элси. Так же, как его отец и мои родители. И в следующий раз подумай хорошенько, прежде чем указывать мне, что делать с собственным сыном.
— Вы возложили организацию похорон на меня, Сьюзен! Не в силах были заниматься этим сами и взвалили это на меня! Сначала вы не даете забрать мне его бумажник и ключи — ключи от моего собственного дома! — а потом внезапно решаете скинуть похороны на меня. Когда же я пытаюсь всё организовать, вы начинаете руководить всем из-за кулисья. Вы даже не уехали из Лос-Анджелеса. Вам нет нужды оставаться в отеле, Сьюзен. Вы можете вернуться к себе домой. Почему вы всё еще здесь? — Я не даю ей ответить. — Хотите мучить себя, потому что Бен не рассказал вам о том, что женился? Так мучайте! Мне плевать! Только не надо кидаться из крайности в крайность. Для меня это невыносимо.
— Мне совершенно безразлично, что тебе там невыносимо, Элси, — отвечает Сьюзен. — Хочешь верь, хочешь — нет.
Я напоминаю себе, что этой женщине сейчас больно. Эта женщина потеряла последнего близкого ей человека.
— Вы можете отрицать очевидное сколько угодно, Сьюзен. Можете думать, что я безумная, врущая вам лунатичка. Можете цепляться за мысль, что ваш сын никогда бы не сделал ничего без вашего ведома, но это не изменит того, что я вышла за него замуж, и что он не хотел, чтобы его кремировали. Не сжигайте тело своего сына только потому, что ненавидите меня.
— Я не ненавижу тебя, Элси. Я просто…
Теперь моя очередь ее обрывать:
— Ненавидите, Сьюзен. Вы ненавидите меня, потому что ненавидеть вам больше некого. У вас больше никого не осталось. Если думаете, что у вас получается это скрывать, то вы ошибаетесь.
Она молча смотрит на меня, и я не отвожу взгляда. Не знаю, что придало мне смелости быть с ней честной. Я не из тех, кто может смутить одним лишь взглядом, тем не менее, я гляжу на свекровь, сжав губы и нахмурив брови. Может, она думает, что я сдамся, развернусь и уйду. Кто знает. Молчание длится так долго, что когда Сьюзен нарушает его, я чуть не вздрагиваю.
— Даже если всё так, как ты говоришь, даже если вы двое поженились и ты скоро получишь брачное свидетельство, даже если ты была любовью всей его жизни…
— Была, — прерываю я ее.
Она не слушает меня:
— Даже если это так, то как долго вы были женаты, Элси? Пару недель?
Я усиленно пытаюсь дышать нормально. Вдох-выдох. Вдох-выдох. В горле растет ком. В висках бьется кровь.
— Не думаю, что две недели что-либо доказывают, — заканчивает Сьюзен.
Я думаю о том, чтобы развернуться и уйти. Ведь именно этого она и хочет. Но я не делаю этого.
— Хотите кое-что еще узнать о вашем сыне? Он бы разозлился, если бы видел, что вы творите. Вы бы разбили ему этим сердце. И сильно разозлили.
Я покидаю ее номер, не попрощавшись. Выйдя за дверь и обернувшись, я вижу грязный отпечаток моей туфли на ее прежде девственно-чистом ковре.
Двумя часами позже звонит мистер Павлик сказать, что Сьюзен берет погребение на себя.
— Погребение? — переспрашиваю я, не уверенная в том, что он не ошибся.
После небольшой паузы, он подтверждает:
— Погребение.
Хотелось бы мне чувствовать вкус победы, но я ничего не ощущаю.
— Что требуется от меня?
Мистер Павлик прочищает горло.
— Эм… От вас ничего больше не требуется, Элси, — напряженным голосом говорит он. — У меня сидит миссис Росс, и она решила сама позаботиться обо всем остальном.
Что я чувствую, слыша это? Наверное, только усталость. Жуткую усталость.
— Хорошо, — отвечаю я. — Спасибо.
Я нажимаю на отбой и кладу телефон на обеденный стол.
— Сьюзен избавила меня от организации похорон, — говорю я Анне. — Но она не будет его кремировать.
Подруга смотрит на меня, не зная, как реагировать.
— Это хорошо или плохо?
— Это хорошо. — Это хорошо. Его тело в безопасности. Я сделала свою работу. Почему же в сердце такая печаль? Я не хотела выбирать гроб. Не хотела выбирать цветы. Но я чувствую себя так, будто что-то потеряла. Потеряла часть его.
Я перезваниваю мистеру Павлику.
— Это Элси, — говорю я, как только он отвечает. — Я хочу произнести речь.
— Хм?
— Я хочу произнести речь на его похоронах.
— О, да, конечно. Я поговорю об этом с миссис Росс.
— Я произнесу речь на его похоронах, — с нажимом повторяю я.
Он что-то кому-то шепчет, затем в трубке раздается музыка.
— Хорошо, Элси, — возвращается к разговору мистер Павлик. — Вы можете произнести речь, если захотите. — И добавляет: — Похороны будут утром в субботу, в округе Ориндж. Я вышлю вам детали в ближайшее время. — После этого он желает мне всего хорошего.
Мне хотелось бы поздравить себя с тем, что я посмела противостоять Сьюзен, но я понимаю, что если бы свекровь сказала «нет», то ничего бы я поделать не могла. Не знаю, как я отдала ей в руки всю власть, но я это сделала. Впервые меня покидает ощущение, что Бен был жив и здоров всего лишь секунду назад. Взамен приходит ощущение, что его уже вечность нет рядом.
Анна уезжает к себе домой, чтобы выгулять собаку. Следовало бы предложить ей привезти своего дога сюда, но мне кажется, что подруге необходимо несколько часов в день проводить вдали от меня, вдали от всего этого. Тут ведь ничего не меняется. Я не меняюсь. Когда она возвращается, я сижу на том же самом месте, где она оставила меня. Анна спрашивает, ела ли я. Ей не нравится выражение моего лица.
— Не дури, Элси. Тебе нужно что-нибудь поесть. Я больше не буду с этим шутить. — Она открывает холодильник. — Будешь блинчики? Яйца? У тебя даже бекон есть. — Анна распаковывает бекон и нюхает его. Судя по ее лицу, он протух. — Забудем о нем. Хотя… я могу за ним сходить! Ты будешь бекон?
— Нет, — отвечаю я. — Нет, пожалуйста, не уходи от меня для того, чтобы купить бекон.
Раздается звонок в дверь, такой громкий и звонкий, что я чуть из собственной кожи не выпрыгиваю. Повернувшись, я просто смотрю на дверь, и Анне приходится открыть ее самой.
Это чертов разносчик цветов.
— Элси Портер? — спрашивает он, стоя за сетчатой дверью.
— Можешь сказать ему, что здесь нет никого с такой фамилией, — говорю я Анне.
Проигнорировав меня, подруга впускает разносчика.
— Спасибо, — благодарит она его.
Он отдает ей огромный белый букет и уходит. Анна закрывает дверь и кладет букет на стол.
— Восхитительные цветы. Хочешь знать, от кого они? — Она берет карточку, не дожидаясь моего ответа.
— Их прислали на свадьбу или на похороны? — спрашиваю я.
Подруга некоторое время молчит, глядя на карточку.
— На похороны. — Она тяжело сглатывает. Нехорошо было с моей стороны просить ее произнести это вслух. — Они от Лорен и Саймона. Поблагодаришь их или мне самой это сделать?
Мы с Беном ходили на двойное свидание с Лорен и Саймоном. Как мне после этого с ними встречаться?
— Сделаешь это за меня? — спрашиваю я.
— Сделаю, если ты хоть что-нибудь поешь. Как насчет блинчиков?
— Ты можешь всем позвонить? Всех известить? Не хочу сообщать об этом сама.
— Составь список, — отвечает Анна и гнет свою линию: — А ты поешь блинчиков.
Я соглашаюсь съесть эти треклятые блины. Если не полить их кленовым сиропом, они совершенно безвкусные. Думаю, что смогу запихнуть в себя что-то, лишенное вкуса. Составление списка же — глупость. Анна знает всех, кого знаю я. Они и ее друзья тоже.
Подруга хватает миски и ингредиенты, сковородки и спреи. Всё получается у нее быстро и споро. Всё дается ей с легкостью. Мне же кажется, что каждое мое движение может стать последним в моей жизни. Анна берет блинную муку так, будто та ничего не весит, будто это не самая тяжелая пачка на свете.
Она сбрызгивает кулинарным спреем сковородку и зажигает конфорку.
— Значит, на повестке дня у нас два дела, и оба не радостные.
— Уху.
Налив тесто для первого блина в сковороду, Анна разворачивается ко мне, держа у бедра измазанную в жидком тесте кухонную лопатку. Пока подруга говорит, я смотрю на эту лопатку. Капнет тесто на кухонный пол или нет?
— Первое — это работа. Что ты будешь делать? Я звонила им в понедельник, объяснила ситуацию и отпросила тебя на несколько дней, но… что ты будешь делать дальше?
Если честно, я даже не помню, почему стала библиотекарем. Книги? Серьезно? И это моя страсть?
— Не знаю, смогу ли туда вернуться, — отвечаю я.
— Ясно. — Анна снова поворачивается к плите. Тесто капает на пол в самую последнюю секунду, когда я уже решаю, что этого не дождусь. Оно образовывает маленькую кляксу у ног подруги, но та этого не замечает.
— Но я должна выйти на работу, — добавляю я, — потому как не купаюсь в деньгах.
После окончания университета при приеме на работу мой оклад был выше, чем у многих моих сверстников, но зарплату повышали крайне редко, и мне теперь едва хватает на жизнь. Не в том я положении, чтобы бросать работу.