— Я в курсе.
Что-то в его тоне заставило меня остановиться и поднять взгляд. Он, наверное, на несколько лет старше меня, красивый, как англичане с квадратной челюстью и волосами цвета стали. Его очень легко представить в зале заседаний и, судя по дому, моя догадка была недалека от истины.
— Это не мое дело, — пожал он плечами. — Решай сам. Я буду рад время от времени приводить тебя сюда, чтобы отхлестать и использовать. Тебе ведь этого хочется, так?
Я кивнул и сказал себе, что уже слишком стар, слишком знаком с этим танцем, чтобы покраснеть.
Мы со скрипом поднялись наверх в нашем кожаном клубном облачении. Смехотворно. Как же невероятно смехотворно. Он вытянул руку, чтобы остановить меня у входной двери. Кажется, в последнее время я часто беседую в коридорах — мысль, которая, естественно, напомнила мне о Тоби и его не совсем подставленных для поцелуя губах.
Я все сделал правильно. Так будет лучше.
Но… чтоб его. Так на меня подействовать за одну единственную ночь.
— Ты исполняешь приказы, Ди, но не подчиняешься. И это, конечно, тоже твой выбор, не подумай. Но… — Глаза Господина Как-Его-Там на мгновение встретились с моими. — Тебе точно нужно именно это?
Я был уверен, что обычно не настолько очевиден. Внутри кольнули встревоженность и толика вины, заставив огрызнуться.
— Не думаю, что это твое дело.
— Нет, но могло бы стать. — Он не отводил взгляда. Что-то я в нем несомненно видел — теперь, когда обратил внимание — некую харизму, возможно. — Я готов сделать это моим делом.
— Почему? — спросил я, прищурившись.
— Почему нет? Мне нравится тебя трахать, нравится хлестать плеткой. Я хотел бы поставить тебя на колени, и, по-моему, ты и сам того хочешь.
Харизма там или не харизма, это уже слишком. Слишком много от него, по крайней мере.
— Да ты вообще ни черта не знаешь о моих желаниях.
— Не знаю, но только потому, что ты сам не сказал.
Я попробовал представить себе будущее с этим мужчиной, чьего имени до сих пор так и не вспомнил. Как бы все сложилось, что бы стало значить для меня. Картинка не вырисовывалась, казалась невозможно чужеродной. Одна мысль о том, чтобы опуститься для него на колени, предложить ему частичку власти над моим сердцем, разумом и волей, обожгла глотку горечью желчи. А самая темная, самая смятенная и отчаявшаяся часть меня хотела именно так и сделать как раз потому, что даже представить такое было невыносимо, что, в свою очередь, подарило бы мне нездоровое, пугающее удовольствие. Я провез сухим языком по еще более сухим губам.
— И… и что если скажу? Расскажу тебе?
— Тогда мы их обсудим. — Для него это так очевидно, будто для того, чтобы получить желаемое, достаточно одной беседы. У него, наверное, и список имелся, по которому мы могли бы пройтись вместе. Но как объяснить, что мне хотелось именно что не беседовать о своих желаниях? — Но пределы твои я думаю расширить, имей в виду.
— Мои… мои внутренние пределы совершенно другие.
— Как и у многих, — кивнул он.
Повисла длинная пауза.
— Я не…
— Ди, я знаю, что ты был с Робертом, и вы долго прожили вместе, и мне кажется, на самом деле тебе хочется того, чего уже давно нет.
Разговор с каждой секундой становился все мучительнее. Я не мог вынести, что он знал обо мне такое. Как и то, что знал о нем я: что он проницателен, по-своему добр, что, возможно, одинок и тоже хочет большего. Если бы только существовали стоп-слова для бесед.
— Этого у тебя уже не будет, — тем временем продолжал он, — но ты мог бы иметь другое. Если сам себе позволишь.
— Тебя?
— Да.
— Я…
— Не отвечай. Подумай сначала.
Я не удержался и сглотнул.
— А если… если я…
— Тогда ты придешь ко мне, и мы поговорим. А потом опустишься на колени и позволишь мне дать то, что тебе нужно. Потому что не думаю, что я и близко подошел к твоему пределу, верно?
Я кивнул, обличенный в своей правде, своей потере и всей своей лжи. Я на секунду почувствовал искреннюю обиду на него за то, что разглядел меня и заставил, в свою очередь, разглядеть его самого. И тот факт, что нас не связывало ничего, кроме его желаний, моих желаний и едва заметного рубежа, на котором мы могли заставить их кое-как встретиться, в какой-то мере даже сделал все хуже.
Часть мыслей, должно быть, отразилась на моем лице, потому что он похлопал меня по плечу и сказал:
— Ничего страшного. Доверие нужно заработать, а ты слишком долго пробыл без Господина.
Слишком долго без чего-то, я бы сказал.
— Мне пора. — После этих слов он отступил в сторону, чтобы открыть дверь, и вдруг замер и сказал:
— Я играю на альтовом саксофоне.
— А?
Он неожиданно улыбнулся.
— Просто хотел напомнить тебе, что я не только дом, но и живой человек.
Я не был уверен, как отреагировать на данную информацию, и проследил, чтобы на лице оставалось нейтральное выражение.
— И ты решил, что альтовый саксофон это самое то?
— Зато сколько добавляет шарма, признай.
— Раньше надо было сказать. — Я постарался улыбнуться в ответ. Казалось, это меньшее, что стоит сделать. — Я бы тогда уже давно стоял на коленях.
На эту тему шутить явно не стоило, потому что он опять посерьезнел.
— Подумай, Ди. Я тебя хочу и могу быть тем, что тебе надо.
Я надел пальто и застегнулся на все пуговицы, чтобы никто не увидел, что я одет как полное чмо, и поскорее вышел на ночную улицу. Можно было бы вызвать такси, но, даже несмотря на усталость и ноющее тело, хотелось пройтись.
Ходьба заставила боль тихо петь. Сделала ее моей.
Я доехал на метро до Холланд-парка, стоя с некоторой осторожностью и наблюдая, как мое отражение идет рябью, как луна, в окнах полупустого вагона. Я далеко не сразу узнал этого человека под следами от чужого восприятия.
Было бы проще, если б он не оказался в определенной степени прав в отношении меня. Я исполнял приказы. Не подчинялся. Как можно подчиняться теням, ребусам и чужим людям? Он понял лучше, чем многие другие, и все равно считал, что мне нужна твердая рука, хороший господин, дисциплина.
Боже мой. Может, так и есть. Может, для Лоренса Дэлзила больше ничего не осталось.
Но как я мог любить себя в его глазах? Он делал меня слабым, словно мои желания не были моим собственным выбором. С Робертом я никогда не чувствовал себя слабым. Даже когда плакал, и кричал, и утирал кровь, и умолял.
Если говорить начистоту, я наоборот чувствовал себя сильным. И гордился. И никогда, на самом деле, не отделял свою потребность подчиняться, испытывать боль и иногда делать что-то по принуждению от того, что мне казалось самым естественным проявлением любви: ласка, понимание, доверие, забота.
Это появилось после Роберта.
И внезапно я поймал себя на мысли о Тоби. С ним я тоже не чувствовал себя слабым. С ним я был… красивым, сильным.
Свободным.
Дома я обнаружил в кармане визитку Господина Как-Его-Там и выкинул ее в мусор. Постарался не думать о его словах. На какое-то время я даже перестал искать новых людей, которые могли бы причинить мне боль и уйти, не вспоминая, о которых и я бы тоже забыл навсегда.
В прошлом я уже давал себе такие обещания и никогда их не сдерживал. Но после Тоби стал четче осознавать, насколько бесполезными будут встречи с этими незнакомцами. А еще казалось, что я тем самым его практически предам. Запятнаю память о его страсти, его искренности и бесстрашии бессмысленными играми и пустым удовольствием.
Поэтому я просто работал и спал, когда получалось, отдавался знакомому режиму трудодней, каждодневному врачебному круговороту жизни, смерти и бумажек. Пришло и ушло Рождество. Я провел его с родителями. Новый Год — с друзьями.
А потом случилась моя смена в санитарной авиации.
Столкновение нескольких машин. Сердечный приступ. Авария с участием мотоцикла. Поножовщина, скорее всего из-за наркотиков. Ребенок, вбежавший на полной скорости в стеклянную дверь и перерезавший себе артерию.
Такую ночь непросто оставить в прошлом.
Я лежал и не мог уснуть, давно уже перейдя за грань усталости, с горечью адреналина во рту и синими вспышками мигалок перед глазами.
Мне сказали: «Если он умрет, мы тебя убьем».
Умер. С сердцем в моей ладони и распахнутой передо мной грудной клеткой, напоминающей тест Роршаха.
Я до сих пор чувствовал запах бензина, горевшей кожи и металла с мест автокатастроф.
Дым марихуаны из того дома.
Кровь.
Следующим вечером я сел за компьютер и зашел на свои обычные сайты. Посмотрел на галочки и прочерки, списки и в следующий момент убрал из них повязки на глаза. А за ними и кляпы. Так у меня бы смогли отобрать зрение. Мой голос. Я дал этой мысли постепенно завладеть мной, пока не — да — почувствовал что-то. Легкое трепетание неуверенности. Страх, разворачивающийся во что-то принципиально иное.
Подумал насчет игр с контролем дыхания и оставил все как есть. У меня не было желания пополнять своей персоной списки статистики.
Спустя какое-то время завязалась переписка. И через час я вызывал такси до дома неизвестного мне человека. Но на полдороги попросил водителя развернуться и отвезти меня обратно.
Что я делаю?
Нет… ну, что я делаю?
Я послал свои извинения, но не получил ответа.
И вот я опять в постели, перед глазами до сих пор синие вспышки, одна ладонь на мало заинтересованном члене, другая лежит на горле, где ко мне однажды прикоснулся девятнадцатилетний Тоби Финч.
Следующие несколько дней я оставался в больнице до девяти-десяти, а то и одиннадцати ночи. Там у меня всегда находились дела, а любые другие занятия превратились практически в пытку.
Сон наступал проще, когда тело брало верх над разумом.
Однажды ночью в начале января, переходя дорогу к моей двери, я заметил на крыльце груду вещей странной формы — наверняка чей-то затерявшийся мусор или одна из этих сумок для сбора благотворительности. Как они достали уже.
Но вдруг груда пошевелилась.
На секунду я насторожился. А потом не поверил собственным глазам: это же Тоби — выпрямляется, встает на ноги, засовывает руки поглубже в карманы толстовки большого размера. И тут меня просто залихорадило от радости, чувствовать которую я не имел абсолютно никакого права или желания.
Было слишком темно, чтобы разглядеть что-то, кроме его силуэта — ссутуленные плечи, торчащие локти, вес чуть нахально перенесен на одну ногу — но даже этого оказалось достаточно, чтобы пробудить меня, как прикосновение к струнам давно молчавшей арфы.
Хотелось подбежать к нему, втащить в кольцо своих рук, повернуть лицо к свету — увидеть форму его рта, цвет глаз, острый подбородок. Потому что в этот момент узнавания я мог думать только о том, как же по-настоящему и сильно скучал по нему. И хотя и не ожидал встретиться вновь, но подсознательно все же горевал, и надеялся, и ждал…
— Что… — выдавил я, — что ты тут делаешь?
— Тебя жду, — был мне ответ с «разве не понятно» интонацией. Он сдвинулся, засунув руки еще глубже, худое тело напряглось и натянулось струной.
— Да, но…
— Слушай. — Он поднял голову, глаза блеснули в лунном свете. — Ты меня совсем сгубил. И… и, зараза, неси за это ответственность. Или… или, ну, хотя бы извинись, мать твою.
Я уставился на него. Какая-то рациональная часть меня спрашивала, не стоит ли рассердиться или забеспокоиться о факте наличия на пороге дома упорно преследующего мою персону подростка. Очевидно, не стоит.
— Господи, Тоби, что случилось? Что я сделал?
— Что ты сделал? — Его голос сорвался. — Ты был само совершенство. Разве не понимаешь? Само, мать твою, совершенство. Дал мне то, чего я ждал и о чем мечтал всю мою гребаную жизнь. Лучший секс, что у меня был. И теперь что… что я должен делать? Найти кого-то хуже и им довольствоваться? Притвориться, что ничего не изменилось, когда ты мне всю жизнь перевернул?
Его руки бледной вспышкой вылетели из карманов и закрыли лицо. Он отвернулся, и я понял, что он плачет.
Молча и беспомощно я смотрел, как подрагивает его спина. Потом поднялся и обнял. Тоби. Ни о чем другом не мог думать. Его имя сияло в мыслях, как талисман надежды.
— Прости.
Он шмыгнул носом, кашлянул, но не отстранился.
— Я тебя, сволочь, сейчас просто ненавижу, чтоб ты знал. — Его тело было таким холодным.
— Ты давно тут ждешь?
— С тех пор как ушел с работы. С шести где-то.
— Прости. Прости меня, пожалуйста.
— Вечно ты извиняешься, Лори. — Он утер глаза и шумно выдохнул. — Нет, серьезно, еще бы чуть-чуть, и я б тут шалаш построил.
— Вряд ли бы на него хватило веток.
— Да ты. — Он вырвался и развернулся — бесстрашный, заплаканный, Тоби. — Ты что, смеешься? Жизнь мне поломал и смеешься? Какого хрена? Ты совсем, что ли?
— Не поломал и не смеюсь. Просто… — я запнулся и был вынужден сделать паузу.
— Что? Что «просто»?
— Просто я так… — внутри что-то отпустило, и продолжить оказалось удивительно легко, — счастлив тебя видеть.
Он скрестил руки на груди и возмущенно уставился на меня.
— Ах вот как? Тогда какого хрена дал мне уйти в тот день, раз ты так счастлив?
— Может, поговорим не на улице?
— Не знаю, не знаю. По-моему, каждый раз, как я захожу к тебе домой, ты меня вышвыриваешь обратно.
Я вздохнул.
— Ну, что бы я тогда сделал? Привязал тебя к кровати и оставил жить у себя?
— Слушай, ты, вообще-то есть еще варианты, кроме как похитить кого-то или дать ему понять, будто он для тебя никто и звать никак. Тебе не приходило в голову, я не знаю, сказать что-то типа: «Слышь, Тобс, а, может, ну его это "разбежаться навсегда"?»
Я протиснулся мимо него и отпер входную дверь.
— Получается, в тот момент не приходило. Заходишь ты уже или нет? — Но Тоби так легко было не отвлечь.
— Стоп, а почему не приходило? Для тебя та ночь вообще ничего не значила, что ли?
— Разумеется, значила, но тебе девятнадцать, а мне уже нет, и я не думал, что это будет прилично.
— Ну, мне все еще девятнадцать, а тебе по-прежнему нет, так что изменилось?
Я замер на пороге. По правде говоря, терять сейчас уже нечего.
— То, что теперь мне все равно. Я одинок и несчастлив, а с тобой все было наоборот. Так что либо уходи, либо зайди уже, чтоб тебя, в дом.
Тоби стоял — такое ощущение, что невозможно долго — и смотрел мне прямо в глаза.
Я ждал и старался не отводить взгляд, чувствуя себя при этом далеким от совершенства. Сложно было не задуматься, что он во мне видел. Такого же усталого и потерянного старика, которым я себе казался?
— Подойди сюда, — поманил он меня пальцем.
— Зачем?
— А тебе нужна причина? Потому что я тут. Ну давай, пара ступенек же всего.
Теперь настала моя очередь замереть. Да, расстояние казалось большим, чем было на самом деле, и вся эта провокация напоминала игры в борьбу за власть, которых я избегал всегда и везде, кроме постели. Но глядя на Тоби, нельзя было сказать, что он играет со мной. Он выглядел маленьким, и неистовым, и крайне, крайне серьезным. Какая разница, по большому-то счету, пройдет ли он внутрь, или я выйду к нему? Может, тут дело вовсе не во власти. Может, это исключительно вопрос выбора и честности.
Я шагнул вперед, и он расплылся в своей огромной улыбке-полумесяце.
Второй шаг, и я прямо перед ним. Он положил руки мне на плечи и запрыгнул на меня. Я поймал на голом инстинкте, ладони едва успели подхватить его в нужном месте, когда он скрестил ноги за моей спиной и прижался, как чересчур дружелюбная обезьянка.
Я даже не задумывался. Взял и поцеловал его. Просто коснулся сомкнутыми губами его губ, грубых, потрескавшихся и соленых от слез. Само совершенство, как он и говорил. Он крепче сжал руки и ноги, член почти сразу поднялся и толкнул меня в живот. Его рот раскрылся от тихого и нежного вздоха. И он был так близко, что я почувствовал, как формируются слова, еще до того, как услышал: