Надо же, какая царица! Солененькое любит.
Стараясь не смотреть на Павла, я щедро посолила содержимое миски и перемешала большой кривой ложкой.
Он стоял в дверях и, привалившись плечом к косяку, наблюдал за моими приготовлениями. Вроде ничего больше не говорил, а у меня мороз по коже и вовсе не от холода. Просто от того, что он смотрит. Спокойно, оценивающе, чуть прищурив яркие глаза. И мне чертовски не хочется ударить в грязь лицом.
Подумаешь коза. Справлюсь. Наверное…
— Так, — обтерла внезапно вспотевшие ладони о футболку, — волшебное месиво готово. Что дальше?
— Отнеси все в хлев и можешь приступать.
Я только кивнула. Прихватила одной рукой миску с комбикормом, другой кастрюльки и поковыляла к хлеву. В маленьком сарайчике пахло сеном, прелостью и продуктами козьей жизнедеятельности. В какой-то миг я даже порадовалась, что вызвалась только подоить это чудовище, а не вычистить ее дом.
Поставив кастрюльки повыше, пошла за козой.
— Агриппина! — гаркнула так, что с соседней березы испуганно взметнулась серая птица, — Пипа! Кушать подано!
Коза приблизилась и теперь подозрительно смотрела на меня. Потом обернулась к Павлу, стоящему на крыльце, явно не понимая, почему он там, а вместо него какая-то девка стоит у хлева и машет руками.
— Иди сюда! — позвала ее.
Рогатая с места не двинулась, только шею вытягивала, громко принюхиваясь.
Пришлось показать ей миску с комбикормом, едва заметив которую она тут же воспрянула духом и ринулась вперед. Я только успела в сторону отскочить, когда она мимо меня проскочила, чуть не задев меня гладким боком.
Агриппина сама заскочила на деревянную ступеньку у стены, и мне оставалось только ее пристегать кожаным ремнем к ошейнику. Пока вроде все просто.
Я подсунула беснующейся от нетерпения скотине еду, а сама села рядышком на шаткую низенькую табуретку.
Ну-с, приступим!
С мытьем я худо-бедно справилась, как и с массажем, а вот когда пришла очередь доения решимости немного уменьшилось. Что там дровосек говорил по поводу щипков-кулаков? Хоть убей, не помню.
Коза уткнулась в комбикорм и поглощала его со скоростью света, громко шлепая губами. При этом не забывала подозрительно коситься в мою сторону, и что-то подсказывало, что надо поторопиться. Ибо когда еда закончится, стоять и спокойно терпеть мое неумелое титькомятельство она не станет.
Я, склонившись в три погибели, нерешительно покрутила в руках сосок, осматривая со всех сторон, а потом потянула за него. Тоненькая струйка молока ударила прямо в нос.
— Блин, — утерлась подолом и потянула снова, в этот раз метясь в кастрюльку.
Молоко звонко прыснуло на дно посудины.
— Обалдеть! — протянула, повторяя движение, — да я просто прирожденная доярка!
Спустя минуту, с высунутым от усердия языком, я самозабвенно дергала козу за вымя и радовалась своим успехам. Уровень молока резво поднимался, струйки молока с приятным пшиканием врезались в белоснежную пенку, а потом…потом еда закончилась.
Пиппенция вылизала до блеска миску, носом оттолкнула ее в сторону и, сердито глянув на меня, рванула в сторону.
— Стой! Пипа! Замри! Не надо! — я попыталась ее утихомирить, но бесполезно. Коза все больше входила в раж и с остервенением дергалась, пытаясь освободиться от оков.
— Стой!
Она попыталась дотянуться до меня рогами. Не достала и от этого разозлилась еще сильнее. Засуетилась, затопала и наступила прямехонько в центр кастрюли, наполовину заполненной молоком.
— Да чтоб тебя!!! — попыталась сдвинуть ее, чтобы отобрать посуду, но Агриппина присела, напрочь отказываясь отдавать военный трофей.
А потом как рванет, как дернет ногой: кастрюля в одну сторону, молоко в другую, я, пытаясь увернуться от всего и сразу, — в третью. Хлипкая табуретка подо мной сердито крякнула и сложилась, а я повалилась плашмя на пол. Вдобавок отброшенная кастрюля, подкатилась ближе и пребольно тюкнула меня по голове.
И вот лежу я на полу. Руки-ноги в стороны. На меня сверху вниз заинтересованно и немного кровожадно смотрит гадкая коза.
Надо бы возмутиться, заорать, ну или на крайний случай всплакнуть от жалости к себе. Но не хочется. Наоборот, на меня нападает дикий хохот.
Я представила, как выгляжу со стороны и засмеялась еще громче. Видели бы меня друзья-знакомые! Прикрыв лицо руками, продолжала всхлипывать и давиться смехом.
Спустя миг в хлев ворвался не на шутку встревоженный дровосек, а следом за ним Бродский, который тут же бросился вылизывать молочную лужу.
— Что случилось? Я слышал грохот.
Еще бы ты его не слышал! Это было самое эпичное падение в моей жизни. Хотя нет, вру. Самое эпичное было то, на дороге, когда пыталась на лабутенах удрать от кровожадного мужика с бензопилой. Смех вернулся с новой силой.
— Ты плачешь? — в его голосе послышалось растерянное удивление, — с тобой все в порядке? Ушиблась? Где болит?
Я поспешно убрала руки от лица. Хоть по щекам и текли слезы, но ничего общего с истерикой и болью они не имели.
— Прости. Молока нет, — кое-как дернула плечами, — это был неравный бой, между выменем и мной. Я продула.
Павел проигнорировал руку, которую я ему протянула, чтобы он помог мне подняться. Нагнулся, легко, как маленькую, подхватил подмышки и поставил на ноги:
— Черт с ним, с молоком! — проворчал он, подозрительно осматривая меня от макушки до пяток, — с тобой точно все хорошо?
— Лучше не бывает, — я счастливо улыбнулась.
— Не надо было тебя заставлять этим заниматься.
— Надо, — улыбнулась ему, искренне от души.
Внутри будто струна лопнула. То напряжение, что было со мной изо дня в день из-за нескончаемого бега по кругу дом-работа, работа-дом, испарилось. Лопнуло, словно воздушный шарик, оставив за собой пустоту и легкость. У меня было такое чувство, будто здесь, в этой глуши, в компании со странными персонажами я обнулила счетчик тревожности, словно родилась заново.
Перезагрузилась.
Глава 7
Пока я отряхивалась и выбирала солому из волос, Павел загнал козу в огороженный закуток, в кормушку засунул ей пучок сена и закрыл дверь на задвижку.
— Пойдем? — кивнул на выход.
— Пойдем. На сегодня я удовлетворила потребность в общении с природой.
Дровосек кивнул и указал рукой вперед, пропуская меня.
— Вы так галантны, — я не смогла сдержать усмешки, в ответ получив кривую ухмылку. По крайней мере мне показалось, что в косматой бороде проскочило что-то такое улыбательное.
Пес увязался следом за нами и теперь смачно облизывал сырую молочную бороду, не забывая при этом радостно помахивать хвостом.
— Хоть кому-то сегодня парного молока перепало.
— Прости…
— Не стоит, — он только отмахнулся. — в погребе есть утреннее. Нам хватит.
Почему-то было приятно услышать вот это спокойное, рассудительное «нам».
— Вообще, — продолжал Паша, — повезло, что Агриппина относительно мало молока дает, а то бы пришлось выливать. Я и так большую часть Бродскому спаиваю.
— Угостишь?
Не то что бы я была любительницей козьего молока, просто мне нравилось вот так с ним разговаривать, и для продолжения этого общения я была готова на все. Даже на молоко.
Он забрался в подпол и достал оттуда глиняный кувшин с молоком.
— Осторожно, холодное.
— После такого дня — самое то.
Мы устроились на крыльце, с двумя кружками, кувшином молока и краюхой не особо свежего хлеба.
Сначала молчали. Пили молоко, смотрели на деревья и слушали кузнечиков. Бродский лежал у наших ног, блаженно вздыхая, а из хлева изредка доносилось тихое «мее». Благодать.
— Здесь есть грибы? — внезапно спросила я.
— Юль, это лес. — усмехнулся он, — Причем почти дремучий. Конечно, здесь есть грибы. Грибники по лесу то и дело шарахаются, даже пару раз выходили сюда, к дому.
— А ты ходишь за грибами? Ты же этот лес знаешь, как свои пять пальцев. У тебя наверняка есть любимые, грибные места?
Павел немного замялся, пожал плечами, а поймав мой вопросительный взгляд, пояснил:
— Я равнодушен к грибам. И к процессу их сбора.
— Да? Я думала лесники часто подножным кормом питаются, и на зиму запасают. Грибы, ягоды, что-нибудь еще.
Он снова замялся:
— Будем считать, что я — неправильный лесник.
— Вот я бы с удовольствием сходила за грибами. С корзинкой. Маленьким ножичком, — мечтательно прикрыла в глаза, — Я помню в детстве мы ходили. Тогда еще было к кому ездить в деревню. Бабушка жила в деревянном доме. Зеленый с белыми резными наличниками и треугольной крышей. Приедешь, а у нее пирогами пахнет. А в печке стоит чугунок с картошкой, и на окнах белые накрахмаленные занавесочки.
Воспоминания нахлынули потоком. Я прикрыла глаза, чтобы Павел не заметил блестящих слез ностальгии, и погрузилась в прошлое:
— В палисаднике, перед домом все лето росли бархатцы, крупные, желто-коричневые, а еще ноготки, полыхали, как маленькие солнышки. Во дворе сновали пестрые куры и гордо выхаживал петух. Характер у него был дурной, поэтому его все стороной обходили. Только деда моего побаивался. Еще пес был старый, полуслепой. Толку от него никакого, только на мух лаял, да по ночам, глядя на луну, подвывал, — перед глазами пролетали картины, как наяву, — В дому, в коридоре половица поскрипывала, и бабушка всегда слышала, когда я к ней шла. У нее были добрые глаза и пахла она по-особенному, по-родному. Я помню, она ходила в голубом ситцевом платье, и поверх него всегда надевала передник, чтобы на кухне не испачкаться, а на голове белая косынка. Я весь день гуляла, бегала с мальчишками, девчонками, а когда приходила домой, ужинала, мы все вместе смотрели кино по-старенькому, вечно рябившему телевизору. А потом я шла спать. На кровати одна подушка лежала плашмя, а вторая бочком стояла, а поверх была накинута кружевная
Поперек горла встал ком:
— Боже, я только сейчас поняла, как мне этого не хватает. Не хватает той жизни. Того спокойствия. Когда можно было жить, а не бежать куда-то сломя голову, забывая о том, что на самом деле важно.
Паша смотрел на меня пристально, не моргая, и я почувствовала себя глупо.
— Тебе, наверное, этого не понять.
— Почему?
— Ты живешь в таком месте… Звучит по-дурацки, но мне кажется, что оно лечит, — я скованно улыбнулась, — тебе повезло.
— Да я еще тот везунчик, — хмыкнул он.
— Серьезно. Да здесь нет ничего, привычного для городского жителя, но в то же время есть что-то большее. Настоящее. Здесь есть тишина, которую хочется слушать. Воздух, которым никак не надышишься. Господи, — я окончательно смутилась под его взглядом, — я несу полный бред, да?
— Расскажи мне о себе, — попросил Павел.
— Да нечего рассказывать. Живу одна, нет ни мужа, ни детей. Даже кавалера постоянного и то нет.
— Почему?
— Некогда. Некогда, я вечно работаю. С утра до ночи. Не подумай, я не жалуюсь. Хорошая работа, и зарплата неплохая. Я менеджер в крупном банке. Только вот ощущение, будто она жизнь мою забирает, оставляя взамен фальшивые фантики. Мне хочется заниматься другим… Мечтаю магазин цветов открыть, но боюсь, что мечты так и останутся мечтами. Разве что на пенсии на это время выделю, если доживу конечно, — хохотнула невесело и замолкла, потому что озвучивать мечты, на реализацию которых нет ни времени, ни сил, совсем не весело. Наоборот, горечь какая-то внутри разливалась.
— Как же ты очутилась на лесной дороге?
— Да вот впервые за полтора года выбралась в соседний город к подруге, а на обратной дороге сюда попала, — судьба, наверное.
— Наверное, — эхом повторил Павел и снова замолчал.
Сумерки незаметно сгущались, и на темном небосводе едва заметно зажглись первые звезды.
— Знаешь, — произнес он, задумчиво растягивая слова, — мне кажется, завтра снова будет хорошая погода. И мы вполне можем прогуляться в лес. За грибами.
— Спасибо, — прошептала чуть слышно. Голос сорвался, затих, а в груди защемило.
Проклятье! Это самый чуткий мужик из всех, что попадались мне по жизни.
Похоже, я влюбилась.
— Подъем! — меня кто-то тряс за плечо.
Я промычала, попыталась отвернуться и закутаться в уже привычно вонючий старый плед.
— Юля, встаем!
— Неет, — простонала, и попыталась засунуть голову под подушку. Запуталась в наволочке и бросила эту идею.
— Подъем! — повторил мой мучитель.
Я покачала головой и опять попробовала залезть под плед. Не дали. Стянули его в сторону. Вдобавок раздалось счастливое пыхтение и меня смачно лизнули прямо в ухо. Дважды. Потом туда же, в это несчастное ухо уткнулся холодный влажный нос.
— Да что б тебя! — проворчала, отпихивая от себя псину, — вы дадите мне поспать?
Хмуро смотрела на хозяина лачуги и на его пса, которые дружно смотрели на меня сверху вниз, и на их физиономиях пылал оптимизм.
— Кто-то вчера ныл, что хочет за грибами, — как бы между прочим произнес Павел.
— За грибами?
Он выразительно вскинул темные брови:
— Да. С корзинкой и со всеми делами. Или шутка была? Просто нытье для выпендрежа?
— Что? Нет, конечно, — в голове потихоньку прояснялось. — я хочу за грибами.
— Тогда вставай и пойдем, пока не жарко.
— Хо…хорошо, — растерянно кивнула и села, потирая лицо. Бродский воспринял мой подъем как команду к действию. Снова ринулся вперед, яростно размахивая хвостом, и норовя облизать меня с ног до головы. Еле его отпихнула.
Когда я вышла, то обнаружила готовый завтрак — тарелку с кашей, чай. Возле выхода гордо возвышались две корзины, одна такая здоровая, что в нее половина волкодава влезет, вторая поменьше. На столике у окна стояла кастрюля полная молока.
— Ты уже отдоил козу?
— Да. Пришлось встать немного пораньше.
— Как же твоя рука? — быстрый взглянула в сторону дровосека, — зачем ты снял повязку?
— Все прошло.
— Уверен? — мне вовсе не хотелось, чтобы из-за моей прихоти он снял бинты раньше времени и потом мучился от боли.
— Не переживай.
Ладно. Сказано не переживать, значит не буду. Дядька взрослый, суровый, сам знает как лучше.
Пока я завтракала, Павел копался у себя в комнате, шуршал, гремел дверцами шкафа, что-то насвистывал себе под нос, а потом появился на пороге с ворохом одежды.
— Примеряй.
— Это мне? — удивленно покосилась на вытянутые треники и клетчатый рукав, свисающий из кучи.
— А ты собралась идти прямо так? В этой футболке? Вот радости у комаров будет! Со всего леса слетятся. Еще и клещей за собой позовут.
— Ты прав, — забрала у него вещи, — дай мне пять минут.
Конечно, мне все было велико. Треники пришлось закатать в три раза и заправить в серые весь неприглядные носки. Рукава у рубашки тоже закрутила, так чтобы руки на волю выглядывала, волосы замотала в тугую шишку, и поверх повязала косынку.
— Ну как? — с улыбкой поинтересовалась у Паши, и чтобы бы он в полной мере мог рассмотреть красоту неземную, покрутилась на месте, разведя руки в стороны, — королева?
— Богиня! — хохотнул он, разглядывая мой видок, достойный матерой бомжихи.
— Я старалась.
— Тебе, кстати, повезло. Я нашел в кладовке старые резиновые сапоги, маленького размера. Не знаю, откуда они тут вообще взялись, но тебе должны подойти.
— Давай сюда, — мне уже было ничего не страшно. Сапоги, значит сапоги. Все лучше, чем в тапках по лесу бегать, — все. Я готова.
Дровосек набрал в пластиковую бутылку воды, прихватил два складных ножика, пакет с печеньем и бросил их в большую корзину.
— Ну пошли, грибница, — окинул меня насмешливым взглядом, переступил за порог и размашистым шагом пошел в сторону кромки леса, а я посеменила следом. Такая радостная и веселая, что самой странно стало.
Утро. Лес. Туман над травой. Большой бородатый мужик и две корзинки.
Как мало, оказывается, надо для счастья.