Он пожал плечами:
– Значит, с акулой.
– С дикой свиньёй, – предложила она.
– Это куда менее достойно.
Онория сжала губы и хохотнула. Он тоже, и именно тогда Онория позволила себе поверить – он выздоровеет. Это настоящее чудо. Другого слова она подобрать не могла. Лицо Маркуса порозовело, и, хотя он исхудал, глаза его были ясными.
Он будет жить.
– Онория?
Она вопросительно взглянула на него.
– Ты покачнулась, – сказал Маркус. – Я бы мог тебя поддержать, но….
– Я чувствую себя немного неустойчиво, – проговорила она, подходя к кровати. – Думаю, что ….
– Ты ела?
– Да, – ответила Онория. – Нет. Немного. Мне, наверное, нужно поесть. Думаю, что я просто чувствую облегчение.
И, к полному своему ужасу, она начала всхлипывать. Слёзы подступили неожиданно, подобно высокой океанской волне. У неё внутри всё было словно завязано узлом. Она так долго держалась, а теперь, когда узнала, что Маркус поправится, стала разваливаться на куски.
Онория была словно туго натянутая струна скрипки, а теперь она разорвалась надвое.
– Извини, – проговорила она, вздыхая между всхлипами. – Я не знаю…. Не хотела…. Просто я так счастлива…
– Тише, тише, – вполголоса сказал Маркус, беря её за руку. – Всё хорошо. Всё будет хорошо.
– Знаю, – всхлипывала она. – Я знаю. Поэтому и плачу.
– Поэтому я тоже плачу, – тихо сказал он.
Девушка повернулась. Слёзы не лились у него по щекам, но глаза были влажные. Она никогда не видела, чтобы он так открыто проявлял свои чувства, никогда не подозревала, что это возможно. Дрожащей рукой она притронулась к его щеке, затем к уголку глаза, отдёрнув палец, когда одна слезинка коснулась её кожи. И тут Онория сделала то, что застало врасплох их обоих. Она обняла Маркуса, уткнувшись лицом в его шею и прижавшись к нему.
– Я так испугалась, – шепнула она. – Я даже сама не понимала, как сильно я испугалась.
Он обнял её, вначале нерешительно, но затем, словно ему был необходим толчок, он заключил её в объятия, нежно прижав к себе и поглаживая по волосам.
– Я не знала, – твердила Онория. – Не понимала.
Это были просто слова, безо всякого значения и смысла. Она сама не представляла, о чём говорит – чего она не знала или чего не понимала. Она просто…. Просто….
Она подняла голову. Ей нужно увидеть его лицо.
– Онория, – шепнул Маркус, глядя на неё так, словно он увидел её впервые. Глаза его были тёплыми, шоколадно-коричневыми, полными эмоций. Что-то мерцало в их глубине, и она не могла узнать, что именно. Медленно, очень-очень медленно губы Маркуса прикоснулись к её губам.
Маркус никогда не сможет объяснить, почему он поцеловал Онорию. Он не знал, почему делает это. Он обнял её, когда она заплакала, и это был совершенно естественный и невинный поступок. У него не было ни стремления, ни нужды её целовать.
Но когда она посмотрела на него. Её глаза, эти её удивительные глаза, блестящие от слёз, и губы – полные и дрожащие. У Маркуса перехватило дыхание. Он перестал думать. Некая сила овладела им, она возникла из глубин его существа, почуяв женщину у него в объятиях, и он пропал.
Он стал другим.
Он должен поцеловать её. Обязан. Это так же просто и изначально, как его дыхание, его кровь и сама его душа.
И когда он поцеловал Онорию…
Земля перестала крутиться.
Птицы умолкли.
Весь мир замер, всё, кроме него и Онории, кроме соединявшего их поцелуя, который был легче пёрышка.
В нём пробудились страсть и желание. Маркус понял, что если бы не его болезненная слабость и истощение, он пошёл бы до конца. Он просто не смог бы остановиться. Он прижал бы её тело к себе, обретя блаженство в её нежности и аромате.
Он целовал бы её крепко и прикасался бы к ней. Во всех местах.
Он умолял бы её. Умолял остаться, умолял ответить на его страсть и принять его в себя.
Он хочет её. И это ужаснуло его больше всего.
Это же Онория. Он клялся защищать её. А вместо этого…
Маркус оторвался от её губ, но отодвинуться от неё не смог. Прижавшись лбом к её лбу, наслаждаясь последним прикосновением, он пошептал:
– Прости меня.
А потом Онория ушла. Она не смогла быстро выйти из комнаты. Он видел, как она уходит, с трясущимися руками и дрожащими губами.
Он просто животное. Она спасла ему жизнь, и вот как он её отблагодарил?
– Онория, – прошептал Маркус. Он потрогал пальцем губы, словно мог почувствовать её там.
И он почувствовал. Что было чертовски скверно.
Он по-прежнему ощущал её губы и чувствовал трепет от лёгкого соприкосновения с её губами.
Она оставалась с ним.
И Маркус подозревал, что Онория останется с ним навсегда.
Глава 14
К счастью, Онории не довелось провести следующий день в агонии из-за её краткого поцелуя с Маркусом.
Вместо этого она уснула.
Путь из спальни Маркуса в её собственную комнату был недолгим, так что она сосредоточилась на сиюминутной задаче – переставлять одну ногу за другой и оставаться в вертикальном положении, пока не дойдёт к себе. И едва сделав это, девушка легла на кровать и проспала целые сутки.
Если ей что-то и снилось, то она ничего не запомнила.
Когда Онория окончательно проснулась, уже было утро, и на ней оставалось то самое платье, которое она надела в Лондоне. Как давно это было? Ей понадобились ванна, чистая одежда и, разумеется, завтрак, во время которого Онории удалось настоять на том, чтобы миссис Уэзерби присоединилась к ней. И Онория говорила обо всём на свете, не имевшем ни малейшего отношения к Маркусу Холройду.
Яичница оказалась просто потрясающей, как и бекон, а гортензии за окном совершенно невероятные.
Гортензии. Кто бы мог подумать?
В общем, Онория успешно избегала не только Маркуса, но и самых мыслей о нём до тех пор, пока миссис Уэзерби не спросила:
– Вы уже навестили сегодня его сиятельство?
Онория запнулась, поднося булочку ко рту.
– Э-э, ещё нет, – ответила она. Масло с булочки капнуло ей на руку. Она положила ее обратно и вытерла пальцы.
И тут миссис Уэзерби сказала:
– Я думаю, он был бы рад вас увидеть.
Это означало, что Онории придётся пойти к нему. После всех трудов и забот о Маркусе, когда он лежал в лихорадке, выглядело бы странным, если бы она вдруг махнула рукой и заявила: «О, я уверена, что с ним всё хорошо».
Путь от комнаты для завтрака до графской спальни занял приблизительно минуты три, что было ровно на три минуты дольше, чем Онории хотелось размышлять о трёхсекундном поцелуе.
Она поцеловала лучшего друга своего брата. Она поцеловала Маркуса… который, как она полагала, стал одним из её лучших друзей.
И эта мысль привела её в такое же оцепенение, как и поцелуй. Как же так случилось? Маркус всегда был другом Дэниела, а не её. Скорее, он был другом в первую очередь Дэниела, а потом уже – её. Что не говорит о…
Онория остановилась. Она запуталась.
Ох, морока. Наверное, Маркус вообще не задумывается об этом поцелуе. Возможно, он тогда был в бреду. Может, он и не вспомнит ни о чём.
И разве это можно назвать поцелуем? Он был очень и очень коротким. Что означает такой поцелуй, если целующий (он) ощущает благодарность к тому, кого целует (к ней) и, возможно, даже чувствует себя в некотором роде обязанным ей, самым естественным образом?
Она ведь спасла ему жизнь. Нельзя сказать, что поцелуй был совершенно неуместен.
Кроме того, Маркус попросил прощения. Засчитывается ли поцелуй как таковой, если целующий принёс за него извинения?
По мнению Онории, нет.
И меньше всего на свете девушке хотелось обсуждать это с самим Маркусом, поэтому раз миссис Уэзерби сказала, что тот ещё спал, когда она заходила к нему, Онория решила срочно навестить больного до того, как он проснётся.
Дверь спальни оставалась неплотно закрытой, поэтому она приложила руку к тёмному дереву и очень медленно толкнула. Трудно вообразить, чтобы в доме, который содержался столь безукоризненно как Фенсмур, имелись скрипучие петли, но осторожность никогда не повредит. Когда образовалась достаточная щель, Онория заглянула в неё, просунула голову, чтобы посмотреть на Маркуса и …
Он повернулся и взглянул на неё.
– О, ты проснулся! – слова сорвались с её губ как стайка вспугнутых птичек.
Чёрт побери
.
Маркус сидел в кровати, до пояса закутанный в одеяла. Онория с облегчением заметила, что он, наконец, облачился в ночную рубашку.
В руках у него была книга.
– Я пытаюсь читать.
– Тогда не буду тебя отвлекать, – быстро ответила Онория, несмотря на то, что тон его явно относился к роду «я пытаюсь читать, но у меня ничего не выходит».
И затем она сделала реверанс.
Реверанс!
Какого дьявола она стала его делать? Она в жизни не приседала перед Маркусом. Она наклоняла голову и даже один раз слегка согнула колени, но, о святые небеса, он бы свалился от хохота, если бы она сделала ему реверанс. На самом деле, он, вполне возможно, смеётся прямо сейчас. Но ей этого не узнать, поскольку она убежала до того, как Маркус успел издать хоть звук.
Однако когда Онория появилась перед матерью и миссис Уэзерби в гостиной в тот же самый день, она могла с чистой совестью сказать, что она навещала Маркуса и считает, что его состояние значительно улучшилось.
– Он даже читает, – сообщила она самым обыденным образом. – Это очень хороший признак.
– А что он читает? – вежливо спросила мать, наливая ей чай.
– Э-э, – Онория заморгала, но, кроме тёмно-красного переплёта, ничего вспомнить не сумела. – Я, честно говоря, не заметила.
– Наверное, нужно принести ему больше книг на выбор, – сказала леди Уинстед, передавая дочери её чай.
– Горячий, – предупредила она. – Ужасно скучно быть прикованным к постели. Я говорю по собственному опыту. Я четыре месяца провела, не поднимаясь, когда ждала тебя, и три месяца с Шарлоттой.
– Я не знала.
Леди Уинстед отмахнулась:
– Ничего не поделаешь. У меня не было другого выбора. Но я могу сказать наверняка, что книги спасли меня от помешательства. Можно либо читать, либо вышивать, но я не представляю Маркуса с иглой и пяльцами в руках.
– О, да, – согласилась Онория, усмехнувшись самой мысли об этом.
Мать сделала ещё глоток чая.
– Ты должна обследовать его библиотеку и посмотреть, что можно для него подобрать. И он сможет взять мой роман, когда мы уедем. – Она поставила чашку на блюдце. – Я привезла роман Сары Горли. И почти дочитала его. Пока что он восхитителен.
– «Мисс Баттерсуорт и Безумный Барон»? – с сомнением переспросила Онория. Она тоже читала эту книгу и сочла её крайне занимательной, но роман был мелодраматичен без меры, и ей показалось, что Маркус вряд ли получит от него удовольствие. Если Онория верно запомнила, то там было немало падений с утёсов. И с деревьев. И с подоконников.
– Ты не думаешь, что он бы предпочёл что-то более серьёзное?
– Я уверена, что он думает, что предпочитает более серьёзные книги. Но этот мальчик и так слишком серьёзен. Ему недостаёт лёгкости в жизни.
– Он уже давно не мальчик и …
– Для меня он всегда будет мальчиком, – леди Уинстед обратилась к миссис Уэзерби, которая сидела в молчании на протяжении всего разговора. – Разве не так?
– О, да, – согласилась миссис Уэзерби. – Но ведь я знаю его ещё с пелёнок.
Онория была убеждена, что Маркус не одобрил бы подобных разговоров.
– Наверное, ты сможешь выбрать для него книги, Онория, – сказала мать. – Уверена, что тебе его вкусы известны лучше, чем мне.
– На самом деле, я в этом не так уверена, – проговорила Онория, вглядываясь в свой чай. По какой-то причине этот факт её беспокоил.
– У нас в Фенсмуре очень разнообразная библиотека, – с гордостью отметила миссис Уэзерби.
– Я уверена, что найду что-нибудь, – ответила Онория, изобразив самую радостную улыбку.
– Тебе придётся это сделать, – сказала мать. – Если только ты не хочешь учить его вышиванию.
Онория с испугом взглянула на неё, но увидела смешинки в глазах матери.
– О, ты представляешь себе? – со смешком спросила леди Уинстед. – Я знаю, что мужчины прекрасные портные, но я уверена, что в задних комнатах они прячут целую армию швей.
– У них слишком толстые пальцы, – согласилась миссис Уэзерби. – И они не могут правильно держать иглу.
– Ну, вряд ли Маркус смог бы вышивать хуже, чем Маргарет, – леди Уинстед повернулась к миссис Уэзерби и пояснила: – Это моя старшая дочь. Я ещё не видела никого более неловкого в обращении с иглой.
Онория смотрела на мать с интересом. Она никогда не подозревала, что Маргарет была столь бездарной рукодельницей. Маргарет старше неё на семнадцать лет. Она вышла замуж и покинула дом Смайт-Смитов ещё до того, как Онория стала хоть что-то запоминать.
– Но хорошо, что у неё оказался такой талант к игре на скрипке, – продолжила леди Уинстед.
Онория усомнилась. Ей доводилось слышать, как играет Маргарет. Она не стала бы употреблять такое слово как «талант», чтобы описать услышанное.
– Все мои дочери играют на скрипке, – с гордостью заявила леди Уинстед.
– Даже вы, леди Онория? – спросила миссис Уэзерби.
Онория кивнула:
– Даже я.
– Жаль, что вы не привезли с собой инструмент. Я бы с удовольствием послушала, как вы играете.
– Я не столь одарена в этом смысле, как моя сестра Маргарет, – ответила Онория. Что было трагической правдой.
– Ах, не будь глупышкой, – сказала мать, шутливо похлопав её по руке. – Я считаю, ты великолепно выступила в прошлом году. Тебе просто нужно чуть больше заниматься.
Она повернулась к миссис Уэзерби:
– Наша семья ежегодно устраивает музыкальный вечер. Все в городе мечтают получить на него приглашение.
– Какое счастье, должно быть, родиться в столь музыкально одарённой семье.
– О, да, – проговорила Онория, поскольку не знала, что ещё она может сказать.
– Я очень надеюсь, что твои кузины усердно репетируют в твоё отсутствие, – лицо матери выразило озабоченность.
– Я не уверена. – Ответила Онория. – Это же квартет. Нельзя репетировать, если одна из скрипок отсутствует.
– Да, полагаю, это так. Просто Дейзи ещё так молода.
– Дейзи? – Спросила миссис Уэзерби.
– Моя племянница, – пояснила леди Уинстед. – Она ещё слишком юная, и…
Голос её упал до шёпота, хотя Онория даже ради собственной жизни не смогла бы догадаться, почему.
– … у нее нет музыкального таланта.
– О, Боже, – вздохнула миссис Уэзерби, прижимая руку к груди. – Но что же делать? Концерт будет испорчен?
– Я вполне уверена, что Дейзи сумеет не отстать от нас, – со слабой улыбкой заметила Онория. По правде говоря, Дейзи играла ужасно. Но трудно вообразить, чтобы её игра могла сделать их квартет хуже, чем они уже были. И она привнесёт столь необходимый им энтузиазм. Сара до сих пор утверждает, что она скорее позволит выдернуть себе все зубы, чем снова выступит в составе четвёрки.
– Посещал ли лорд Чаттерис ваши концерты? – спросила миссис Уэзерби.
– О, он ежегодно присутствует на них, – ответила леди Уинстед. – И сидит в первом ряду.
Он просто святой, подумала Онория. Хотя бы на один вечер в году.
– Он очень любит музыку, – сказала миссис Уэзерби.
Не просто святой. Великомученик
.
– Полагаю, в этом году ему придётся пропустить концерт, – с печальным вздохом сообщила леди Уинстед. – Может быть, мы привезём девочек сюда для особого выступления.
– Нет! – воскликнула Онория столь громко, что обе дамы повернулись к ней. – Я имею в виду, что Маркусу это не понравится, я уверена в этом. Он не любит, когда люди делают что-то специально для него.
По лицу матери она поняла, что привела недостаточно мощный аргумент, поэтому добавила:
– А ещё Айрис плохо переносит поездки.
Наглая ложь, но это первое, что пришло ей в голову.
– Ну, ладно, – смилостивилась мать. – Но всегда будет следующий концерт.
И тут с паникой во взгляде она прибавила:
– Однако в следующем году ты уже не будешь выступать, я уверена.
Поскольку это замечание явно нуждалось в разъяснении, она повернулась к миссис Уэзерби и сказала: