А потом они вместе танцевали…
Это было волшебно. Он мог бы поклясться, что Онория тоже чувствовала эту магию. Весь остальной мир просто исчез. Остались только они вдвоём в вихре цвета и звуков, и она даже ни разу не наступила ему на ногу.
Что само по себе является подвигом.
Возможно, это всё ему померещилось. Или чувства существуют только с одной стороны. Потому что после того, как музыка смолкла, Онория говорила мало и кратко, и, несмотря на плохое самочувствие, отказалась от его помощи.
Маркус никогда не понимал женщин. За исключением Онории, как он полагал, но очевидно это не так. Последние три дня он пытался понять почему.
Наконец, он осознал, что не может пропустить концерт. Как говорила Онория, это семейная традиция. Он посещал все концерты с тех пор, как смог сам приезжать в Лондон, и если он не появится на нём после того, как заявил во всеуслышание, что по этой самой причине он столь спешно вернулся в Лондон, Онория сочтёт его поступок пощёчиной.
Маркус не мог так поступить. Неважно, что Онория злится на него. Важно, что он сам сердится на неё, и считает себя вправе сердиться. Она вела себя весьма странно и враждебно, даже не намекнув на причину.
Онория его друг. Даже если она его не любит, она навсегда останется его другом. И он не может нанести ей такую обиду, Маркус готов скорее дать руку на отсечение.
Пусть он влюбился в неё лишь недавно, но они знакомы больше пятнадцати лет. Пятнадцать лет на то, чтобы узнать её. Он не собирался думать о ней иначе из-за одной странной ночи.
Маркус прошёл в музыкальную комнату, которая гудела словно улей, поскольку слуги готовились к предстоящему выступлению. Он просто хотел хоть мельком увидеть Онорию, сказать ей несколько слов поддержки перед концертом.
Чёрт, да ему самому нужна поддержка. Как больно будет сидеть здесь и смотреть, как она разыгрывает целый спектакль ради своей семьи.
Маркус стоял в углу зала, сожалея, что приехал так рано. Вначале это показалось ему хорошей идеей, но теперь он не представлял, что именно он себе думал. Онории нигде не было видно. Ему следовало это предвидеть. Она с кузинами, наверное, где-то настраивает инструменты. А слуги смотрели на него искоса, словно спрашивая, что ему здесь понадобилось.
Маркус поднял подбородок и оглядел помещение тем же образом, как он поступал на официальных приёмах. Он выглядел скучающим и гордым, но ни то, ни другое не было правдой.
Он подозревал, что никто из гостей не покажется ещё на протяжении получаса, по меньшей мере, и задумался над тем, чтобы подождать в гостиной, которая как раз должна была пустовать. Тут он заметил отблеск розового и узнал леди Уинстед, которая неслась по комнате в необычной спешке. Она торопливо подошла к нему.
– О, слава Богу, ты здесь, – произнесла она.
– Что-то случилось? – Он попытался понять, что означает эмоциональное выражение её лица.
– Сара заболела.
– Какая жалость, – вежливо ответил он. – В каком она состоянии?
– Понятия не имею, – ответила леди Уинстед достаточно резко, учитывая, что речь идёт о здоровье её племянницы. – Я не видела её. Мне только известно, что здесь её нет.
Маркус постарался угомонить радостное чувство в груди:
-Так значит, концерт придётся отменить?
– Почему все об этом спрашивают? О, неважно. Конечно же, мы ничего отменять не будем. Гувернантка Плейнсуортов немного играет на фортепиано, и она займёт место Сары.
– Значит, всё уладилось, – произнёс Маркус. Он кашлянул. – Не так ли?
Леди Уинстед посмотрела на него как на непонятливого ребёнка.
– Но мы же не знаем, как хорошоиграет эта гувернантка.
Маркус не понимал, как способности гувернантки могут повлиять на общее качество выступления злосчастного квартета, но он не стал высказываться вслух. Вместо этого он проговорил что-то вроде «ах, вот как». Или «ну, да». Что-то, послужившее цели издать звук, но ничего при этом не сказать.
Он полагал, это наилучший выход из ситуации.
– Ты знаешь, что сегодня наш восемнадцатый концерт? – спросила леди Уинстед.
Он не знал.
– Все они прошли с успехом, и тут такое.
– Возможно, гувернантка окажется по-настоящему талантливой, – попытался утешить её Маркус.
Леди Уинстед посмотрела него с раздражением:
– Талант мало что значит, если репетировать всего шесть часов.
Маркус испугался, что беседа пойдёт по кругу, поэтому он деликатно предложил свою помощь, ожидая услышать отказ, который позволил бы ему насладиться стаканом бренди в гостиной.
Но, к его полному изумлению и, честно говоря, ужасу, леди Уинстед лихорадочно сжала его руку и сказала:
– Да!
Маркус обомлел:
– Простите?
– Ты сможешь отнести девочкам немного лимонаду?
Она хочет, чтобы он…
– Что?
– Все заняты. Все. – Она развела руками, словно показывая, сколько работы. – Лакеи уже трижды переставляли стулья.
Маркус оглядел зал, недоумевая, что может быть сложного в двенадцати одинаковых рядах стульев.
– Вы хотите, чтобы я принёс им лимонад, – повторил он.
– Они умирают от жажды, – пояснила леди.
– Разве они ещё и поют?
Господи, какой ужас.
Она раздражённо поджала губы:
– Нет, конечно. Но они репетировали весь день. Это очень изматывающий труд. Ты играешь?
– На инструменте? Нет.
Отец не счёл это необходимым, когда он учился.
– Тогда тебе не понять, – трагически вымолвила леди Уинстед. – Бедные девочки совсем измучены.
– Лимонад, – повторил снова Маркус, гадая, хочет ли она, чтобы он подал его на подносе. – Хорошо.
Её брови поднялись, словно медлительность графа раздражала её.
– Полагаю, у тебя хватит сил донести кувшин?
Совокупность оскорблений уже перестала задевать его.
– Думаю, я справлюсь, – сухо ответил Маркус.
– Хорошо. Лимонад находится там, – она показала на стол. – А Онория за той дверью.
– Одна Онория?
Она прищурилась:
– Нет, конечно. Это же квартет.
С этими словами она отошла, раздавая указания лакеям, следя за горничными и надзирая за процессом, который, по мнению Маркуса, не нуждался во вмешательстве.
Он подошёл к сервировочному столику и взял кувшин с лимонадом. Стаканы ещё не выставили, что заставило его задуматься над тем, не рассчитывает ли леди Уинстед на то, что он станет лить лимонад прямо в горло «бедным девочкам».
Маркус улыбнулся. Забавно представить себе это зрелище.
С кувшином в руке он подошёл к двери, на которую указывала леди Уинстед, стараясь не шуметь, чтобы не нарушить течение репетиции.
Но никакой репетиции не было.
Вместо этого Маркус увидел четырёх женщин, которые спорили так ожесточённо, словно от этого зависели судьба Британии. Ну, на самом деле, спорили только трое. Сидевшая у фортепиано девушка, очевидно гувернантка, мудро воздерживалась от участия в дискуссии.
Примечательно, что все три Смайт-Смит ухитрялись проделывать это, не повышая голосов. Очевидно, это было тактические соглашение, как он предполагал, заключённое в виду того, что скоро в соседнем зале начнут собираться гости.
– Если бы ты хоть немного улыбалась, Айрис, – прошипела Онория, – нам всем было бы легче.
– Это кому? Тебе? Поскольку я могу тебя заверить, что мнеот этого легче не станет.
– Мне всё равно, будет она улыбаться или нет, – проговорила другая. – Меня не волнует, улыбается ли она вообще. Она злюка.
– Дейзи! – воскликнула Онория.
Дейзи сощурилась и посмотрела на Айрис:
– Ты злюка.
– А ты идиотка.
Маркус перевёл взгляд на гувернантку. Она опустила голову на инструмент, что заставило его задуматься над тем, как долго продолжается спор трёх представительниц семьи Смайт-Смит.
– Ты можешь попытаться улыбнуться? – сердито спросила Онория.
Айрис растянула губы в столь пугающей гримасе, что Маркус едва не сбежал.
– Господи помилуй, – пробормотала Онория. – Больше так не делай.
– Трудно изображать хорошее настроение, когда больше всего на свете хочется выпрыгнуть в окно.
– Окно закрыто, – заметила Дейзи.
Айрис ответила ей кровожадным взглядом:
– Вот именно.
– Прошу вас, – взмолилась Онория. – Давайте просто сделаем это?
– А я думаю, мы играем просто отлично, – фыркнула Дейзи. – Никто не заподозрит, что у нас было всего шесть часов, чтобы репетировать с Анной.
Гувернантка подняла голову, услышав своё имя, но едва стало ясно, что отвечать ей не требуется, снова приняла прежнюю позу.
Айрис набросилась на сестру с чувством, опасно близким к злобе:
– Тебе не отличить хорошую… Ой! Онория!
– Прости. Это был мой локоть? Извини.
– Прямо в рёбра!
Как Маркус понял, Онория шепнула Айрис что-то, предназначенное только ей, но это явно касалось Дейзи, поскольку Айрис смерила младшую сестру пренебрежительным взглядом, закатила глаза и процедила:
– Хорошо.
Маркус снова посмотрел на гувернантку. Кажется, та пересчитывала пятна на потолке.
– Сыграем в последний раз? – предложила Онория устало, но твёрдо.
– Не думаю, что это поможет, – эти слова, разумеется, исходили от Айрис.
Дейзи испепелила её взглядом и отрезала:
– Практика приводит к совершенству.
Маркусу показалось, что гувернантка пытается сдержать смех. Тут она подняла взгляд и заметила его, стоящего с кувшином лимонада. Он приложил палец к губам, девушка слегка кивнула, улыбнулась и повернулась к пианино.
– Готовы? – спросила Онория.
Скрипачки подняли свои инструменты. Руки гувернантки легли на клавиши. Айрис издала душераздирающий стон, однако взялась за виолончель.
И тут начался подлинный кошмар.
Глава 20
Ни за что на свете Маркус не мог бы описать звуки, исходившие от инструментов в репетиционной зале Смайт-Смитов. К тому же ему не хватало уверенности в том, что подобные слова можно употреблять в приличном обществе. Он был не склонен называть это явление музыкой. Честно говоря, оно гораздо больше напоминало грозное оружие, чем что-либо другое.
Маркус поочерёдно взглянул на каждую из девушек. Гувернантка казалась слегка обезумевшей, её глаза метались между клавишами и нотами. Дейзи закрыла глаза и кивала головой, словно её ошеломляла красота и величие – всё-таки ему придётся употребить слово – музыки. Айрис выглядела так, будто ей хотелось разрыдаться. Или, возможно, убить Дейзи.
А Онория…
Она выглядела столь прелестно, что Маркусу тоже хотелось зарыдать. Или, возможно, жестоко расправиться с её скрипкой.
В отличие от прошлогоднего концерта, когда она стояла с безмятежной улыбкой и глазами, исполненными страсти, Онория набрасывалась на свою скрипку с угрюмой решимостью. Она щурилась и стискивала зубы, словно вела в сражение войска.
Именно её усилиями держался этот смехотворный квартет, и он не мог любить её сильнее, чем в этот миг.
Маркус не знал, намеревались ли девушки исполнить пьесу целиком, но, слава Богу, Айрис заметила его, и ее громкое «Ой!» прервало репетицию.
– Маркус! – воскликнула Онория. Он мог бы поклясться, что она рада его видеть, однако не был уверен, можно ли полагаться теперь на его суждения.
– Что ты здесь делаешь? – спросила она.
Маркус показал графин.
– Ваша мать прислала меня к вам с лимонадом.
Она какое-то мгновение просто смотрела на него, затем залилась смехом. Айрис засмеялась следом за ней, и даже гувернантка выдавила улыбку. Одна только Дейзи оставалась в полном недоумении:
– Что тут смешного?
– Ничего, – выдавила Онория. – Просто… О, Боже мой… Весь этот день, а теперь мама присылает к нам графа подать лимонад.
– Мне совершенно не смешно, – заявила Дейзи. – Я нахожу это в высшей степени непристойным.
– Не обращайте на неё внимания, – посоветовала Айрис. – Она начисто лишена чувства юмора.
– Неправда!
Маркус стоял неподвижно, одним только взглядом взывая Онорию о помощи и подсказке. Онория едва заметно кивнула, подтверждая слова Айрис.
– Скажите нам, милорд, – с чрезмерным энтузиазмом заговорила Айрис. – Что вы думаете о нашей игре?
Маркус не стал бы отвечать на этот вопрос ни при каких обстоятельствах.
– Я здесь только для того, чтобы налить вам лимонад, – сказал он.
– Молодец! – шепнула Онория, подходя к нему.
– Надеюсь, у вас есть стаканы, – продолжил он, – поскольку я не принёс с собою ни одного.
– Есть, – подтвердила Онория. – Будь добр, налей, пожалуйста, вначале лимонад для мисс Уинтер. Ей пришлось потрудиться больше всех, поскольку она присоединилась к нашему квартету только сегодня.
Маркус согласился и подошёл к фортепиано.
– Вот, прошу вас, – несколько натянуто произнёс он, но ведь ему впервые пришлось разносить напитки.
– Благодарю, милорд, – сказала девушка, протягивая стакан.
Он налил и вежливо кивнул.
– Мы с вами встречались прежде? – спросил Маркус. Девушка выглядела чертовски знакомой.
– Я так не думаю, – ответила мисс Уинтер и поспешно взяла свой стакан с лимонадом.
Он мысленно пожал плечами и подошёл к Дейзи. Можно было бы предположить, что у гувернантки просто такой тип лица, который всегда кажется знакомым, но дело не в этом. Она обладала ошеломляющей красотой, тихой и невозмутимой. Таких женщин матери редко хотят нанимать в гувернантки. Маркус предположил, что леди Плейнсуорт, очевидно, чувствует себя в безопасности – сыновей у неё нет, а муж никогда не выезжает из Дорсета. Маркусу не доводилось с ним встречаться.
– Благодарю вас, милорд, – проговорила Дейзи, когда он наливал ей лимонад. – С вашей стороны весьма демократично взяться за такое занятие.
Маркус не знал, что ответить на это, поэтому ограничился неловким кивком и повернулся к Айрис, которая как раз закатила глаза, передразнивая сестру. Она улыбкой поблагодарила его за напиток, и он наконец смог возвратиться к Онории.
– Спасибо, – сказала она, отпивая глоток.
– Что вы собираетесь делать?
Она вопросительно взглянула на него:
– Делать с чем?
– По поводу концерта, – пояснил Маркус, которому это казалось очевидным.
– Что ты имеешь в виду? Я буду выступать. Что еще мне делать?
Он указал на гувернантку незаметным кивком:
– У вас есть безупречная причина для отмены концерта.
– Я не могу так поступить, – ответила Онория с лёгкой горечью в голосе.
– Ты не должна приносить себя в жертву ради семьи, – тихо сказал Маркус.
– Это не жертва. Это… – Она улыбнулась беспомощно и немного тоскливо. – Не знаю, что это, но не жертва.
И она подняла на него большие, лучащиеся теплом глаза:
– Это то, что я сделаю.
– Я…
– Что такое? – спросила она, подождав немного.
Маркус хотел сказать, что она, возможно, самая храбрая и наименее эгоистичная личность из всех, кого он знает. Он хотел сказать, что готов посетить тысячи концертов Смайт-Смитов, если это позволит ему быть с ней.
Он хотел сказать, что любит её. Но сказать этого здесь он не мог.
– Ничего, – проговорил Маркус. – Просто я восхищаюсь тобой.
Онория издала смешок:
– Ты можешь отказаться от своих слов к концу сегодняшнего вечера.
– Я бы не смог делать это так, как делаешь ты, – тихо произнёс он.
Она обернулась, удивлённая серьёзностью его тона:
– Что ты имеешь в виду?
Маркус не знал, как объяснить иначе, поэтому продолжил, запинаясь:
– Я не люблю находиться в центре внимания.
Она склонила голову набок, внимательно посмотрела на него, прежде чем заговорила:
– Да. Ты никогда этого не любил. Ты всегда играл дерево.
– Прошу прощения?
В её взгляде появилась нежность.
– Когда мы устраивали те ужасные пантомимы в детстве. Ты изображал дерево.
– В роли дерева мне не нужно было ничего говорить.
– И ты вечно стоял позади.
Маркус расплылся в кривоватой улыбке:
– Мне нравилось быть деревом.