Когда Яков был моложе, а меня не было совсем, Яков был тонким и гибким, как балерина, у него были рыжие волосы и журавлиная шея. Он был настолько ярким, что даже на черно-белой записи выступлений был цветным.
Яков был парником и сменил восьмерых партнерш, ни одна из которых не была Его.
Найдя Лилию, Яков ушел из спорта. Перестал искать.
Говорят, у него пятеро внебрачных детей, трое из которых точно старше меня.
Яков, в общем, знает толк в блядстве, судя по всему, и поэтому осуждает меня как-то совсем неубедительно. Не то, что я сам.
— Да даже если бы его не было, — говорит Яков и отодвигает кружку на самый край стола, — стоило бы его придумать. Специально для таких, как ты. Чтобы тебя за нас всех наконец-то отпиздило.
Возможно, бабуля бы не употребила именно такие слова.
— Интересно, — говорю я вдруг, я точно помню, как Яков напрягся на это мое «интересно», — будет там этот чудик, Кацуки? Его не слышно, наверняка готовит реванш.
Яков медленно наливает себе пива.
— Его тренер работает с другим парнем, и он вот точно заявится. А этот… не знаю. Какая разница, он тебе на один зуб. Стоит других опасаться, тот же Джакометти, я говорил с его тренером…
— Он мне не для соревнований нужен, я бы просто был рад с ним повидаться.
Яков поднял кустистые брови.
— Просто он там, тогда, на вечеринке так душевно «катался»… Ему бы шест на лед, и…
— Витя.
— Ладно. Пардон.
Пил Яков, а говно классически я.
Да что ж такое.
«Ищу тебя» свет так и не увидела.
Через месяц я был в Японии.
Доставка Федексом моих пожиток обошлась дороже, чем доставка самолетом меня с Маккачином.
Пес сидел в наморднике рядом со мной в салоне и смотрел на меня, как на предателя. Не он первый, не он последний.
Запись программы «Будь ближе» в исполнении Кацуки Юри я прокрутил в самолете еще несколько раз. Потом стюардесса пригрозила отнять у меня телефон.
Я оставил автограф на ее груди под блузкой. Написал — Аэрофлоту с любовью от В.Н.
В ушах отчетливо звенело последнее и увесистое «Да и черт с тобой» Якова, и я все еще считал, что Фельцман у меня просто святой человек.
Черт со мной, это точно.
Есть целый спектр эмоций, которые не дают нам сидеть на жопе ровно, дурная голова, что-то там про ноги… Самая сильная из них — ощущение, что тебя где-то по-крупному наебали.
Я прогонял и прогонял запись, наверное, я один накрутил ей просмотров сто.
У «Горячих источников Ю-Топия» был сайт на пяти языках, включая корявый русский. Я восхитился.
Фотографии были даже неплохие, с экрана тянуло чем-то странно домашним, несмотря на суровые горы на фоне и внушительного вида мужчин и женщин в банных полотенцах в клубах пара.
Бронирование было копеечное, дорога от аэропорта Токио на пяти поездах и пароме до Кюсю — нет.
Ненужных вопросов было море, и все их будто отрезало, оборвало, стоило мне сойти на станции Хасецу с последнего поезда.
Никто не оборачивался, никто не спрашивал ничего — хотя в метро в Токио я еле ушел живым. Японцы любят фигурное катание.
Я расписывался и расписывался, я, ебаный стыд, выпал из вагона с маркером наперевес.
Маленькую платформу в стеклянных перегородках жарило ласковое апрельское солнце. Людей в ранний утренний час почти не было.
Я убрал маркер в карман и присел, чтобы снять с Маккачина намордник. Пес чихнул, глядя на меня с неодобрением таким концентрированным, что Якову было далеко.
Я отправил ему смс: «Долетел. Не торопись меня посылать, может, меня тут еще развернут. Восток — дело тонкое».
Ответ пришел незамедлительно: «Пошел ты».
Я вспомнил, что в Питере сейчас глубокая ночь, и засмеялся в голос, напугав какую-то маленькую старушку с мопсом.
Телефон, всхлипнув, выключился — батарея издохла. Идеально.
Я засунул телефон в карман и зашагал к парковке, разглядывая окрестности. На выходе с вокзала все еще было странно безлюдно, зато полно снегоуборочных машин, не в пример нашим маленьких и шустрых. Засыпало их тут знатно.
Маккачин, нюхая морозный воздух, бежал чуть впереди и все оборачивался на меня: Никифоров, ты уверен? Ты падал на голову столько раз…
Самое забавное — я никогда не был так уверен.
Я уже говорил, необдуманная хуйня, спонтанная и необъяснимая, всегда вытанцовывается с особой любовью, драйвом и уверенностью.
Я собирался приехать, взять этого Кацуки за шиворот и потрясти как следует. Шел и воображал, как упадут очки, треснут, разобьются.
Как он смешно взметнет ручками, побледнеет, залопочет по-японски, будет близоруко и слезливо щуриться. Что происходит? Что такое? Вы кто, вы зачем…
А я скажу, кто я и зачем, сука узкоглазая.
По какому сраному праву, что за выверт такой, дорогой мой человек, что какой-то середнячок из хуева-кукуева, затюканный и плюгавый, просто так, за здорово живешь катает мою коронную золотую программу такой, какой я ее видел и никогда не мог сделать? Какого хрена ты катаешь ее так? Какого хрена ты катаешь ее лучше меня?
Какого хрена именно ее? И ты догадался снять это на видео и слить в Сеть.
Именно тогда, когда я подумываю вздернуться на шарфе «Зенита» раз в три дня, когда у меня нога вот-вот отвалится, когда я начинаю лысеть, когда я докатился до того, что собираюсь лично тренировать сопляка, который скинет меня с пьедестала в ближайшем же Гран При, когда я выбираю между бутылкой, косяком или полетом с восьмого этажа — ты это делаешь.
Показываешь мне, что любой, абсолютно любой дурак так же может.
Взял и поделил мою карьеру на ноль.
Не вылезая из своих ебеней. Забив на большой спорт и явно не собираясь возвращаться. В драных трениках и с пивным пузом, когда успел отрастить еще… Разожрался на вольных харчах.
Ну-ка потрудись-ка объяснить, Кацуки.
Не будем считать тот раз, когда ты надрался и пел мне пьяные оды — там такой был аффект, что совершенно не важно, кого бы ты обнимал, ты бы любил этого человека всей пьяной душой. Туда можно было подбросить Юрку, Фельцмана, да хоть Плющенко.
В общем, поговорим-ка на трезвую голову, наконец.
Я не знаю, куда мне свою неприкаянную жопу приткнуть — а ты на своей тихо-мирно сидеть будешь?
Очень интересно получается. Очень.
Да нихрена.
Подъем, спящая красавица.
Буквальным образом спящая.
Маленькая шустрая пухлая японка говорила по-английски плохо, но вразумительно достаточно, чтобы зарегистрировать бронь и убедить меня, что мне бесконечно рады в Ю-Топии.
Ее дочь, рослая и крепкая деваха с сигаретой в зубах, говорила чуть лучше. Она-то и объяснила, что юное дарование изволит почивать, и вообще, некоторые невоспитанные гайдзины забывают перевести часы на местное, по которому, если что, шесть утра, алло.
— Извините, — сказал я. Мне вправду стало стыдно. И зачем-то добавил: — Меня зовут Виктор Никифоров. Можно просто Виктор.
— Вообще-то, у нас нельзя, — она перегнала сигарету из одного уголка губ в другой и по-мужски протянула руку: — Кацуки Марико. Можно просто Мари.
— Так ведь нельзя, — Мари мне понравилась, и я старался понравиться тоже. Мне всегда хочется понравиться в особенности тому, кто явно дает понять — нет, Витя, нет. Я не отпустил ее ладонь и улыбнулся, наклонив голову.
— Вы Никифоров, — она, держа сигарету на отлете, зевнула и отняла руку, — вам можно. Вы ведь уже привыкли, так?
Вот ведь стерва.
— Мари-сан? — я осторожно заглянул в суровое лицо. Она пожала плечами:
— Бога ради. В общем, Ю-чан спит. Вам бы тоже вздремнуть, вы ведь через полмира принеслись к нему?
— С чего вы взяли?
— Вик-сан, — она произнесла это насмешливо, — вы сейчас единственный русский фигурист на всю Японию. Но наш горячий источник — один из тысячи только на Кюсю. Вы думаете, мы тут все совсем дремучие?
— Мари-чан, зачем ты распугиваешь клиентов? — матушка Кацуки прибежала откуда-то из подсобки за стойкой регистрации и на всякий случай отвесила мне церемонный поклон. — Мистер Ники-фуров, наверное, голоден и устал с дороги.
Мистер Никифоров как-то даже забыл о том, что он вообще-то не устал нисколько, зол, как черт и собирался с порога тут все разнести.
Мари что-то тихо и быстро сказала матери по-японски, и та, ахнув, закивала. Она и увела меня, без умолку тараторя, я успел оглянуться и увидеть, как Мари, присев, треплет мою собаку по холке и за уши, а потом обнимает, как будто родную.
И, что самое забавное, Маккачин млел как падла.
— Предатель, — пробормотал я и обернулся к матушке Кацуки.
Это неправда, что для русского глаза все японцы на одно лицо.
Например, раскосые и слезящиеся черные глаза, смотрящие на меня со сдержанным восторгом, я уже определенно видел на лице ее сына. Мари, с другой стороны, была явно в соседа — собранная, жесткая, спокойная. Лицо другое — построже, острее, без мягких щек, с тяжелыми веками и густыми бровями.
Наверное, в детстве сестра маленького Кацуки нехило так гоняла.
А может, заступалась, явно ведь старшая.
Меня уговорили — ладно, меня почти не пришлось уговаривать, — пойти и оценить качество источников, главной гордости курорта Хасецу, расслабиться с дороги и отдохнуть.
Впихнули в руки полотенце и аккуратную стопку одежды. Заверили, что моя собака тоже будет размещена с комфортом.
Припечатали любовным «Вик-чан».
И оставили одного, смотреть на маленький каменный внутренний дворик, засыпанный снегом и затянутый крепким, густым паром. Одежда мгновенно напиталась влагой, пришлось поспешно раздеваться.
Я постоял на каменной площадке, перебирая босыми ногами и прикрываясь, от купальни меня отделяла пара метров чистейшего ровного снега.
Я обернулся на стеклянную дверь в тепло, в коридоре за запотевшим стеклом было пусто.
А потом я наступил на снег. Одной ступней, второй, постоял, пока до обалдевшего от холода тела не дошло, что что-то не так.
— Блядь! Твою ж нахрен! Сука! Ах ты Господи…
Вода в каменной ванне была настолько же ужасающе горячей, насколько холодно было на улице.
Я стек по приятно бугристой стенке и закрыл глаза. Снег падал на голову и не долетал до исходящей паром воды.
Ногу с меткой — вода была мутноватой, но я четко видел очертания — чуть подергивало, как будто бы заживала старая, но противная гнойная царапина.
Тогда-то я впервые искренне подумал — Господи, как же хорошо.
Совершенно безотчетно и внезапно. Возможно, впервые за много лет с тех пор, как меня впервые поставили на коньки.
Да, я злился до сих пор, да, я собирался спустить с японца три шкуры, да, я собирался провести здесь столько, сколько понадобится, я даже согласился послать свою недолеченную и недоработанную программу, которую мне теперь внезапно стало жаль, и не катать свой последний сезон. Шестое золото — я был самоуверен, причем по праву, — помахало мне ручкой. А все зачем?
— Виктор?
Не так.
— Ви-ку-тор?
О, да.
Потрясающее свойство японцев. До сорокета выглядеть как мальчики, и голос иметь соответствующий.
Не то, что наши — Юрка в тринадцать вон уже басил, как Левитан.
Я медленно встал из воды, драматично и вкрадчиво, чтобы каждый мускул можно было разглядеть.
Зачем?
А не знаю, зачем.
Деморализация противника.
Я повернулся.
Противник был разбит наголову. Он стоял, обнимая лопату для чистки снега, очки покосились, волосы торчали из-под дебильной шапки во все стороны, куртка была накинула кое-как, рожа покраснела, видимо, он бежал.
Еще не знает, что бежать-то некуда.
Можно было столько всего сказать, можно было сделать, как собирался — к стенке, глаза в глаза, за шкирку и с угрозами.
Не понадобилось.
— Зачем вы здесь?
Батюшки, он заикался.
Но английский был ровный, это хорошо, значит, умеет взять себя в руки, очень хорошо. Взял? Вот так и держи, дорогой мой.
Лопата драматично грохнулась на снег. Я, явно издеваясь, возможно, и над собой, протянул руку:
— Юри, я собираюсь тебя тренировать. Ты возьмешь золото на следующем Гран-При. Я тебе помогу.
Ну и себе заодно.
Юри медленно опустил глаза с моего лица (реагируй быстрее, не май же месяц!) на грудь, скользнул по животу и, опомнившись, покраснел, как рак, быстро уставился обратно в мое довольное лицо.
Моргнул.
Улыбнулся.
Почесал затылок и пожал плечами.
Побледнел.
Солдатиком развернулся в сторону дома и заорал по-японски.
Очень неожиданно и громко.
Очень. Даже в ушах зазвенело в снежной тишине.
Кто-то в моей больной голове очень тихо и довольно произнес: «Орет. Отлично. Люблю громких».
Я вообще ждал другой реакции. Смеха, удивления, хотя бы какого-то скепсиса.
Для начала, я бы на его месте не поверил. Счастье, конечно, что я не на его месте.
Потом сказал бы — иди проспись, мистер Никифоров. И не еби людям мозги.
Юри дождался такого же громкого ответа из глубин дома, снова повернулся ко мне и перевел дыхание.
— Извините, — сказал он и поправил запотевшие очки. — Вы, наверное, хотите есть?
И, краснея и глядя в сторону, протянул мне полотенце.
У него тряслись руки.
Комментарий к 3.
Т.Анциферова - Ищу тебя. По-моему, советские сценаристы и авторы песен шарили в соулмэйтах еще до того, как это это стало мейнстримом.
Я долго рыл и откопал лучший, пожалуй, вариант с оркестром.
Валерия Ланская - Ищу тебя. https://www.youtube.com/watch?v=JZN-NLB3BE0
И Гарипову тоже стоит послушать. https://www.youtube.com/watch?v=ZtH2MwxrlE8
========== 4. ==========
Это был пиздец.
Юри не пил. Совсем.
Я, в принципе, понимал, почему он не пьет. Также я понимал, что я не разговорю его никогда в жизни такими темпами, какой там войти в доверие, залезть в душу, потрогать руками.
Упущенные возможности очень болезненно и противно напоминали о себе. Год назад я мог брать его тепленьким.
Теперь Юри шарахался от меня по углам, как от прокаженного, и смотрел с безопасной дистанции, как пуганный кот со шкафа.
Благо, хоть смотрел. Прямо пялился. В основном, со священным ужасом.
Спалила его Мари. Следующим вечером после моего приезда.
— Да он молится на тебя, — Мари отложила палочки и аккуратно вытерла губы салфеткой. Я еле раскачал хотя бы ее поесть со мной — мамаша и папаша Кацуки не то чтобы прятались, они просто в силу японского воспитания были твердо уверены, что слесарю — слесарево, и за стол с клиентами садиться не положено.
Поесть с самим Юри нормально было невозможно после того, как я посадил его на диету. Юри голодными глазами смотрел на накрытый стол, и от этого делалось невыносимо тоскливо. Поэтому Юри с явным облегчением слинял на вечернюю пробежку, когда я его отпустил.
Мари была посговорчивей.
— Лет с двенадцати. Кататься пошел тоже поэтому. Может, конечно, потом ориентиры сменились, но я что-то сильно сомневаюсь.
Это многое объясняло.
Выболтал по пьяни, что нагорело, теперь прячется, логично.
Ну и потом, наверное, японский менталитет, все дела.
Иначе — как он такой шуганный вообще в спорте так долго продержался?
— Ты алтарь нашел уже?
Мари выпила немного саке.
Я саке не оценил.
Но оценил уже семейную черту Кацуки — язык без костей, стоит только чуть-чуть прихлебнуть.
— Алтарь? У вас в доме? Для моления, да?
— Значит, не нашел, — Мари хихикнула и сонно потянулась. — И не найдешь.
— Мари, — я нарадоваться не мог на эту девку. Болтун — находка для шпиона. Может, и Кацуки такой был, если раскачать. — У Юри есть метка?
Мари замерла с поднятыми руками.
— Есть, — пробормотала она, — правда, я ее не видела давно. С раннего детства, по-моему, в последний раз, когда мне было пять…
— А потом?
— А потом девочек и мальчиков вместе купать перестают, — Мари хрустнула пальцами и встала. — Так, я уберу это все, если ты больше не хочешь…
Я чуть в голос не заржал.