Р ози: У тебя есть травка?
Пытаясь – и безуспешно – не рассмеяться, мои пальцы скользили по сенсорному экрану.
Дин: А как же твои легкие? Они разве у тебя не повреждены или еще, какое-то дерьмо?
Р ози: Принеси свою заначку, юморист.
Потакать ей – было единственным выходом. Рози хотела проверить границы дозволенного. Неужели она не знает, что у меня их нет? Что ж, этот урок она скоро усвоит.
Интересный способ.
Р ози
Что заставляет тебя чувст вовать себя живой?
Игры с огнем. Ошибаться. Признаться им во всем. Признаться во всем самой себе. Брать то, что хочу, и называть это своим. Даже если это не так, даже если я знаю, что этого никогда не будет.
Военнопленных следует отправлять на пытки в руки моих родителей. К такому выводу я пришла, проведя восемь часов с мамой и папой.
Я была крутой девчонкой. Справлялась с долгосрочным, опасным для жизни заболеванием. Как тот бесцветный, завершающий слой лака для ногтей, который никто не видит. Так что тот факт, что я была на грани слез, застал меня врасплох.
У меня не было машины, поэтому я сидела на ступеньках парадного входа, ведущего к особняку, и ждала, когда Дин приедет, свесив голову между ног.
События ужина крутились в моей голове, борясь со слезами, которые грозили пролиться. Мы все сидели за столом, обслуживаемым персоналом Вишеса, ели брошенные в вино устрицы из Австралии (очевидно, американские устрицы уже не такие крутые), обсуждая последние приготовления к свадьбе.
Все было относительно терпимо… пока кое-что не произошло.
– Отлично, я думаю, нам пора обратиться к слону в комнате. – Папа поставил свой бокал на стол и поднял глаза , смотря на меня. — Когда ты планируешь вернуться сюда, Рози? Мы очень помогли тебе в Нью-Йорке. Ты была молодой и нуждалась в приключениях, но тебе пора двигаться дальше. Ты у же не ребенок, и твоей сестры больше нет рядом, чтобы держа ть тебя за руку.
– Папа, Рози сама себе хозяйка. Ты не можешь указывать ей, что д елать, – вмешалась Милли, ее голос был подобен успокаивающему баль заму на мои раскаленные нервы. Мама вздохнула, звякнуло столовое серебро. Я облизала губы, слишком ошеломленная, чтобы произнести хоть слово.
– Вы, ребята, всегда занимаетесь ее делом, папочка. Пап, Рози уже взрослая.
– Она не такая, как ты, милая. Она немного безрассудна. Мы лю бим нашу Рози-букашку именно такой, какая она есть, но вс е меняется. С каждым го дом она становится все слабее.
– Она больна! – проревела мама, вытирая нос льняной салфетк ой, прежде чем поднести ее к глазам. Я вздрогнула. Вы, ребята, всегда занимаетесь ее делом, папочка. – Посмотри на нее . – О на указала на меня пальцем. – Кожа да кости.
Милли виновато вздохнула и б росила на маму быстрый взгляд. – Она всегда была худой.
– С лишком худая, – заметила мама.
– По-твоему, мама, все слишком худые. Наша семейная кошка была по хожа на енота, потому что ты ее перекормила, – та самая кошка, которую им пришлось отдать, когда они узнали, что у меня муковисцидоз. Господи, со мной было так же весело, как с проказой.
– Ничего страшного . – Я фыркнула, ненавидя то, чт о Вишес наблюдал за всем этим. – Не то чтобы я была здесь или что-то в этом роде. Не позволяй мне по мешать тебе обсуждать мое будущее.
– Мы покупаем тебе билет домой. Ты должна проводить время с н ами, а не бегать по большому городу в поисках неприятностей . – М амин голос плясал на грани паники.
– Я о стаюсь в Нью-Йорке.
– Пол, – простонала она. – Скажи ей.
– Да, папочка . – Я улыбнулась. – Скажи мне.
Пол Леблан не собирался меня предавать. Он всегда заступался. Милл и пыталась защитить меня, но у нее не было такой власти.
Папа переводи л взгляд с мамы на меня.
– Прости, Рози-букашка . – О н покачал головой, и сначала я подумал а, что он извиняется за свою жену.
– Т воя мама права. Я тоже беспокоюсь за тебя . – О н поерза л на своем стуле. – Но у тебя теперь есть Даррен . – П апа почесал свою призрачную щетину, обдумывая это в своей голове. – Похо же, он хорошо о ней заботится. Как ты думаешь, Ш арлин?
«Твой отец не женон енавистник» – убеждала я себя. Он только что говорил так же, как секунду назад.
– Кстати, об этом. – Я закашлялась, чувствуя, как вспотели ладони, а сердце заколотилось, как у безнадежного пьяницы, вываливаясь из тела к ближайшей тарелк е. Может быть, кто-нибудь будет достаточно добр, чтобы заколоть его. – Мы с Дарреном расстались.
– Что?! – взревел папа, вскакивая со своего места и хлопая ладонью по деревянному столу. Он выглядел таким же потрясенным, как и я. Неужели он забыл, что моя личная жизнь – это, в конечном счете, мое личное дело? Я нахмурилась, наблюдая, ка к Милли положила свою руку на мамину, безмолвно прося ее успокоиться. Когда я подняла глаза, то поняла, что она плачет так с ильно, что все ее тело дрожит.
– У нее там никого нет. Никого. И она слабеет, умира я .
Ага. Моя семья была чем-то вроде группы драматических лам.
Папины глаза все еще сверкали, угрожая опалит ь мою кожу уродливыми шрамами.
– Он съехал несколько недель назад, – я старалась говорить нейтральным тоном, прижима я ладонь к белой салфетке, которой д аже не успела воспользоваться. – Он хотел жениться. Даже дошел до предложения руки и сердца, с ко льцом и всем прочим. Но, как вы знаете, я не заинтересована в браке. Особенно учитывая мои недавние осложнения . – О ни точно знали, что доктор Хастинг, эксперт, нанятый Вишесом, ск азал а мне в прошлом году , после того как провела несколько тщательных тестов . – С ним все будет хорошо. – Я обнаружил а , что утешаю их, а не наоборот. – Со мной тоже. Он заслуживает лучшей жизни, чем эта .
Воцарилось молчание. Такое молчание, которое капает в твое тело и грызет кости. Я задержала дыхание, готовая к физическому удару, который отправил б ы меня в другой конец комнаты.
Вишес откинулся на спинку стул а и поиграл с волосами Эмилии. – Давай уйдем. Похоже, твоим родителям и сестре есть о чем поговорить.
Вопросительный взгляд Милли нашел меня через стол. Я отрицате льно покачала головой.
– Это наш единственный семейный ужин п еред репетицией. Все остаются.
Мама плакала еще сильнее и все повторяла, что я умираю. Весел ое вре мяпрепровождение в доме Леблан . Оставайтесь с нами после вечеринки.
– Мама . – Я усмехнулась, чувствуя, как мое лицо горит от смущения. – Я не умираю. И очень хорошо забочусь о себе.
– Господи Иисусе, Рози, что за вздор! ! – П апа фыркнул и с нова хлопнул ладонью по столу. От меня также не ускользнуло, что он больше не называл меня Рози-букашкой. Он указал на меня, и его лицо исказилось от отвращения. – Ты говоришь о нашей семье так, словно тебе наплевать на свою сестру. Это был твой шанс не быть обузой для нас с мамой. Твой шанс наконец-то отблагодарить сестру за то, что она заботил ась о тебе. И, в классическом стиле Рози, ты все испортила , – упрекнул он меня.
Моя вилка упала на пол, и глаза вспыхнули, смесь удивления и ярост и расширила мои зрачки. Я не могла поверить своим ушам. Папа никогда раньше так со мной не разговаривал. Черт возьми, он почти никогда не говорил мне «нет», даже к огда я хотела проклятого пони. Вот тут-то он и подвел черту, но только потому, что не мог себе этого позволить. Если не считать пони – и держаться подальше от мальчиков, конечно, – я была почти в шоколаде .
Именно он сказал маме, что она должна отпустить меня в Нью-Йорк, и даже купил мне билет в один конец.
Именно он велел мне следовать за своими мечтами, д аже если они приведут меня в противоположном направлении от того, куда он хотел меня направить.
Он был родителем, который искренне верил, что я могу это сделать . Жить как нормальный человек.
И он лгал. Все это время.
– Я не сваливала свои проблемы со здоровьем ни на кого-то за этим столом, – процедила я сквозь зубы. – Я живу на другом конце этой долбаной страны . Откуда вы вс е это берете?
– Тебе нужно вернуться. Ты должна вернуться, тебе нездоровится . – М ама шмыгнула носом, бросая салфетку на свое блюдо, тарелка все еще была переполнена едой. – Твоя сестра сломала себе спину, работая на двух работах, чтобы ты могла жить в Нью-Йорке. Прежде чем уехать из города, она подарила тебе первоклассную квартиру, за которую уже заплатили, и даже оплатила обучение в твоей школе медсестер. И что же ты делаешь со всем этим добром? Готовишь кофе!
– Эй . – Т еперь была моя очередь стукнуть кулаком по столу, и, черт возьми, это было больно. – С каких это пор ты так говоришь , не одобря я некоторые виды работы ? Ты была поваром в течение сорока лет.
– У меня не было выбора! – закричала мама.
– У меня тоже! Я бросила школу, потому что доктор Хастинг заставил а меня!
Она встала и стремительно вышла из столовой , оставив меня безмолвной .
Папа, Вишес и Эмилия уставились на меня. Мужчины – с разочарованием, моя сестра – с жалостью. Слезы кололи в глаза, выпрашивая пролиться. Я никогда не плакала, и терпеть не могла показывать свою слабость. Я делала вс е , чтобы доказать моей семье, что могу сделать вс е сама. Что мне не нужна помощь. Что мои лепестки падают, но я все еще в цвету.
– Рози… – тихо произнесла Милли. – Дай маме немного времени.
– Перестань защищать свою сестру . – П апа провел рукой по лицу. Каждый произнесенный им слог распространялся во мне, как лесной пожар. Он прищурился, глядя на картину балкона Джульетты за моей спиной, не в силах даже взглянуть на меня . – Ты убиваешь свою маму и себя саму. У тебя был бойфренд-врач. Человек, который мог дать тебе все, что нужно.
– Он был ортопедом. Это как бы наполовину доктор. Это такой же врач, как и Росс Геллер.
Да. Я защищалась словечками из эпизодов «Друзей». Подайте на меня в суд.
Папе мое замечание не показалось смешным. На самом деле он вообще не обращал на это внимания, медленно забирая свой телефон и пачку табака, которую жевал после каждого обеда, тоже собираясь уходить.
– Ты порвала с ним, потому что ты эгоистка. Потому что не можешь ни на что положиться, вот почему ты бросила школу медсестер, живешь в платной квартире и работаешь официанткой в двадцать восемь лет. Твоя сестра выходит замуж через неделю . – О н глубоко вздохнул и закрыл глаза, как будто ему нужны были силы, чтобы закончить фразу. – И вот ты снова заставляешь нас волноваться за тебя. Твоей маме не нужно время. Ей нужна здоровая дочь.
– А что случилось с «делай, что хочешь», папочка? – Я вскочила со св оего места, каждый мускул на моем лице дрожал от гнева. У меня никого не было. Никого, кроме Милли. Некому было оценить, кто я такая, не навесив на меня ярлык «больная» и «слабачка». – А что случилось с фразой «ты можешь делать все, что угодно , лишь бы тебе это нравилось»?
Он покачал головой. Мой отец был невысоким человеком с худощавы м, мускулистым телом, потому что весь день занимался тяжелой работой, но в этот момент он выг лядел таким большим и внушительным.
– Тебе было восемнадцать, когда ты переехала, Рози. Тебе уже двад цать восемь лет. Большинство мужчин уже хотят остепениться и обзавестись семьей. К ак ты могла бросить того, кто не только пожертвовал бы всем этим, чтобы быть с тобой, но и мог бы позаботиться о тебе ? – О н повернулся к моей сестре, у которой был широко открыт рот. – Она должна была это услышать. Она не может позволить себе быть разборчивой .
С этими словами он тоже вышел из комнаты.
– Я полагаю, что это мой сигнал, чтобы позволить тебе собрать ос колки, – пробормотал мрачный голос Вишеса, прижимаяс ь поцелуем к макушке Милли. Он вышел вслед за папой. Двери закрылись с тихим стуком, от которого у меня забилось сердце.
Моя сестра опустила глаза в тарелку, потирая бедра, как делала всегда, к огда нервничала. Ее красивое, усыпанное серебряными звездами платье кол ыхалось вверх и вниз по ногам.
– Мне очень жаль, – только и сказала она. По крайней мере, она не говорила обычную чушь, которы е люди говорят, чтобы утешить.