— Она имеет право рожать. Никто не может ее заставить сделать аборт. Это ее желание, понимаете Олег Михайлович, только ее.
— Они сделают. Можешь не сомневаться. Твой муж принципиальный, а они найдут другого. Который за деньги на что угодно пойдет. И чем это кончится для девочки, никто не знает. Может потом Саше действительно придется ее с того света вытаскивать.
— Страшно это.
— Страшно, но у каждого свой путь. Она, как и другие ее подруги, хотела красивой жизни, и им было наплевать на мораль. Им были нужны деньги любой ценой. Вот чем их красивая жизнь оборачивается.
— Каждая встает на этот путь по своим причинам. И о каждой из этих девушек можно роман писать, о несчастной жизни. Все сложно, Олег Михайлович.
— Наплетут они тебе с три короба, а ты уши развешиваешь.
— Я умею правду от лжи отличать. И где их счастье? В чем? В шубах этих, что ли? Вы ее глаза видели? Сколько страха там? Так таких, как они, не бьют, чтобы товар не портить, а те, что завтра подойдут, все в синяках разной степени зрелости. Вы среди них счастливые лица видели? Я – нет. Спившиеся видела, опустившиеся видела, а вот счастливых не наблюдала.
— И все же их путь – это их выбор. Да, глупый и неправильный, но их.
Прошла неделя. Вера выписала двух девочек, находившихся на дневном стационаре. Когда они получили свои выписки и она озвучила рекомендации, не удержалась и спросила про ту в чернобурке.
— А Вы не знаете, Вера Юрьевна?
— Нет. Прервали беременность? Да?
— Нет. Она сбежала и легла в гинекологию на сохранение. А там врач грозный такой. Он Алика запугал. Представляете, нашего Алика!
Они переглянулись и расхохотались.
А Вера еле дождалась вечера. Домой бежала сломя голову, надо бы поговорить, но не с кем. Саши дома не было. Позвонила в отделение, сказали давно ушел.
И тут мысли понеслись… Как и о чем ей думалось, лучше умолчать, но в ее голове родилась совершенно ужасная и страшная детективная история, одним из участников которой был ее Саша, а вторым – тот самый сутенер Алик. Она уже бегала от окна к окну и прислушивалась к каждому шороху.
Ужин давно остыл, а его все не было. Она уже собралась идти искать мужа, только куда идти? Но тут раздался звук поворачивающегося ключа в замке. Она выскочила в коридор со слезами на глазах, перед ней был муж. В его руках красовались два огромных пакета.
— Вераш, я тут по магазинам, примерь, если не подойдет, я поменяю.
— Я так волновалась…
— С чего?
— Эта на сохранении у тебя лежит?
— У меня. Я ее мать вызвал, она приехала с отцом вместе. Они сказали, что рады ребенку, и обещают забрать дочь с внуком домой в Жезказган. Так что у нее все как бы образовалось. Думаю, что больше она по кривой дорожке не пойдет. Зато она мне в подробностях рассказала, как у тебя глаза горели при виде ее шубы. Вот я и подумал. Надевай давай.
Он занес пакеты в комнату и вытащил содержимое. В одном из пакетов лежало песочного цвета австрийское пальто с ламой и огромным воротником из меха ламы, а в другом – сапоги, черные на каблуке, правда, не на шпильке, а на обычном каблуке.
Вера разрыдалась и целовала его, а он сопротивлялся и сквозь смех кричал, что уж больно мокро.
Ей все подошло, как будто прямо на нее было пошито, и даже сапоги идеально сели.
Вот в своих обновках она и отправилась назавтра на работу и всем рассказывала, что муж купил сам, без нее даже.
====== Бабушка. ======
— Ну наконец-то. Я заждалась. О, а куры откуда?
Вера смотрела на куриные лапы с когтями, торчащие из сумки.
— Значит так. Позвонила твоя мама с работы, что купила девять кур по рубль шестьдесят, но поднять их, чтобы донести до дома, не может, спина болит. Позвонила мне на работу. Я просил ее подождать и рванул туда. Вот принес, часть ей, часть брату ее, а это нам. Займись разделкой кур или оставь, я сам, только сейчас схожу к твоей бабушке, у нее пролежни, надо глянуть и обработать.
Вера смотрела ему в глаза. Они поняли друг друга без слов. Пролежни были не к добру. Бабушке становилось все хуже. Неделю назад началась пневмония, нет, не застойная, как можно было ожидать, а настоящая – бактериальная или вирусная – с ней почти справились антибиотиками, но иммунитет упал. А если учесть, что речь шла о человеке с тетраплегией в течение семи лет. И в возрасте восьмидесяти семи, то все было понятно без слов.
Конечно, у мамы болела спина, потаскай-ка на себе взрослого человека! То поверни, то приподними, то протри, то подмой, то искупай.
Нет, купали они ее в ванне, теперь Саша на руках заносил ее в ванну, а раньше это делала Ирина вдвоем с Верой на простыни. Но купали регулярно.
Вера занялась курами, ждала возвращение мужа. Его не было долго. Куры уже были разложены по пакетам, так, чтобы взял пакет, разморозил, и можно было готовить. А Саша все не возвращался. Засунула она кур в морозильник и пошла в квартиру мамы, благо в соседний подъезд войти.
Саша слушал легкие, рядом валялся тонометр. Мама плакала. Вера все поняла без слов. Мария Михайловна умирала.
Только вот отпустить бабушку Вера не могла. Не могла, и все. И хоть понимала, что срок настал, что человек столько лет недвижим и в полном сознании. Но ей казалось, что ближе-то никого нет и не было никогда…
С самого-самого детства всегда была только бабушка.
И в детский сад Вера не ходила, ее поднимала Мария Михайловна, и читать учила, и считать, и когда болела Вера, всегда она с ней была. А мама вечно работала. Ни разу больничный не брала. Болела же Вера много и долго. Ангина за ангиной, температура за температурой. И все с бабушкой. А тут сейчас…
— Саша, надо что-то сделать. Надо реанимацию вызывать. Давай звонить.
Он взял ее за руку и вывел в другую комнату.
— Ты это серьезно?
— Да. Она же умирает… — Вера смотрела на мужа огромными глазами, полными мольбы и ужаса.
— Я знаю. И ты хочешь спасать человека, последние семь лет находящегося в недвижимом состоянии? Ей почти девяносто лет… Вера, у нее терминальное состояние, не сходи с ума, прими все, как есть. Она достаточно настрадалась, и мать твоя тоже намучилась по самое не хочу.
— Саша!!!
— Вера, будь человеком, дай ей уйти.
В комнату вошла Ирина. Невероятно бледная и расстроенная.
— Твой муж прав, дочь. На этот раз он прав.
Саша ухмыльнулся, но Вера не могла сидеть сложа руки, она вызвала скорую.
Ехать они не торопились. В дом вошли минут через сорок. Врач со скорой поздоровался с Сашей, они явно были знакомы, и Вере это не нравилось.
Они ничего не стали делать, просто посмотрев на больную. А дальше началась естественная борьба жизни со смертью. Дыхание становилось патологическим, затем восстанавливалось, давление падало и поднималось.
Она хотела жить. Вот хотела, и все.
После полуночи Вера попросила Сашу отправляться спать, завтра ему на работу. Но он остался.
Мария Михайловна ушла в четыре утра.
Плакала только Вера. Мама ее не могла, ничего не могла. Саша же понимал, что смерть матери стала для нее избавлением. Она тоже хотела жить…
А разве можно назвать жизнью то существование, которое она влачила между работой и уходом за лежачей больной. Пусть собственной мамой, пусть самой родной, но недвижимой. И так почти восемь лет.
Кто мог осуждать ее за отсутствие слез? Никто! Саша так точно не осуждал. Все сложнее было с Верой.
Бабушка вырастила ее. Водила за ручку в школу до шестого класса. Пока ходила. Лечила, учила, воспитывала. Была мозговым центром, была самим воздухом. И Вера, которая жила рядом, но все-таки отдельно, боготворила ее. Ей тоже доставалась часть ухода за ней, но несравнимо меньшая, чем матери.
Ирина понимала, что у Веры семья. А женщина должна быть при муже. Обязательно при муже! Тем более, что муж у Веры не из плохих. Со своими недостатками, конечно, но не из плохих. За такого держаться надо. И она делала все, чтобы сохранить семью дочери.
А именно почти все проблемы с бабушкой взяла на себя. Трудно ли ей было? Она не жаловалась. Молча и безропотно несла свой крест, и все.
Может, и молила Бога о прекращении мучений для матери и освобождения для себя. Ведь все имеет свои пределы и границы: и терпение, и сострадание, и любовь, и да, и силы человеческие имеют предел.
И теперь она стала свободна…
Она и на похоронах не плакала. И после похорон тоже.
А через несколько дней зашла в квартиру к дочери и попросила Веру с зятем пойти с ней по магазинам, купить ей что-то из одежды. Сказала, что сама не справится — разучилась…
Саша обещал.
— Вераш, мать похудела очень, с нее все просто падает.
— Вижу, но она столько вынесла.
На том разговор прекратился. Только оставил неприятный осадок. Они подумали и отправили Ирину в санаторий, ванны и массажи должны помочь ей окрепнуть.
Комментарий к Бабушка. тетраплегия- (tetraplegia; тетра- + греч. plege удар. поражение; син. квадриплегия) паралич всех четырех конечностей.
====== Мама ======
В санатории Ирина немного ожила, правда, совсем не поправилась. Просто взбодрилась душой, получила заряд энергии и стала пинать дочь и зятя по поводу внуков. Саша отшутился, что они в процессе, а Вера сказала, что ничего не получается. Что он ее уже даже обследовал, но она здорова, и он здоров и тоже обследовался, хотя у него есть дочь.
Тема зависла. Просто зависла, и все.
Начался учебный год, Ирина вышла на работу, но проработала совсем недолго. Откуда ни возьмись случился радикулит, да такой, что встать она уже не могла, на ногу правую наступить тоже. Пришлось положить ее в неврологию. Там подлечили, но снимки позвоночника показали протрузию диска L4-L5.
Вера собралась ехать в нейрохирургию. Да, отделение давно переехало в другую больницу, там создали крупный центр, но знакомые-то остались, должны остаться. Тот же Юрий Нилович должен. Саша поехал с ней.
Именно Юрий Нилович был первым, кого она увидела, войдя в отделение.
— Вера! Рад тебя видеть.
— Добрый день, Юрий Нилович.
— В гости? Или проблемы? И познакомь с молодым человеком.
— Муж Саша.
— Очень приятно! И в какой отрасли трудитесь?
— В той же, в скорой. У нас тут с мамой проблемы, с мамой Веры.
А дальше он все изложил очень-очень подробно, с демонстрацией снимков и томограммы позвоночника.
— Оперировать надо. Привозите завтра. Обследую и возьму, — Вера знала сосредоточенное выражение лица Юрия Ниловича. Он уже планировал, что зачем.
— Вы будете?
— Я, Верочка. Сама —то где?
— В кожвене. В институте.
— Правильно, для женщины самое то, что надо. А вы в каком отделении? — он обращался к Саше.
— В гинекологии.
— Романов, что ли?
— Да.
— Наслышан. Приятно познакомиться. И у меня к Вам дело…
Прооперировали Ирину через день. И все по словам врача прошло как надо, и придраться вроде как не к чему, а потому все надеялись, что через пару дней встанет Ирина, и боли пройдут.
Пока обезболивали, так все казалось хорошо: и поднялась она, и курс массажа начали, и есть вроде стала получше. Вера моталась в больницу и домой: больничное мама не ела, а значит надо приготовить и принести. А добираться туда ужас сколько по времени, больница за городом, до границы города автобус, а потом трамвай, он один до больницы идет. Утром еще доехать можно. А вот вечером… Если чуть припозднится, то трамвай уже не ходит, и приходится идти пешком по шпалам, до автобусной остановки. Автобусы хоть ходят допоздна.
А потом надо готовить, утром теплое положить в баночку и ехать к маме.
Радовало то, что трудности временные, вот поправится Ирина, и все будет хорошо, ведь совсем чуть-чуть осталось, ведь вот-вот поправится.
Так и шел один день за другим, и этот настал.
Саша ушел на работу к восьми, как обычно. А Вера отварила вчера налепленные пельмени, завернула банку в полотенце и поехала в седьмую горбольницу. Маме лучше не становилось, массажистка разрабатывала ногу, но боли не прекращались. Почему — непонятно.
Вот сейчас она накормит маму и пойдет со всеми своими вопросами к Юрию Ниловичу.
Мама оказалась не в духе. Она ждала облегчения после операции, а сегодня от боли вообще подняться не смогла с постели. От еды отказалась. Вера выслушала все ее претензии и отправилась в ординаторскую. Вошла и изумилась, там был Саша. Ее Саша.
— Что ты тут…
— По делам, на консультации был. Верочка, хорошо, что зашла, снимки глянь.
Он включил негатоскоп. Вера подошла и увидела…
— Саша, тут саркома, судя по форме. Миосаркома. Тебя из-за нее вызвали?
— Да.
— Ты ей уже сказал? — в ординаторской появился Юрий Нилович.
— В процессе.
— Что сказал? Что тут происходит?
— Сядь. Это снимки твоей матери.
Вера просто сползла на стул.
— Миосаркома?
— Нет. Это метастаз. Мы сейчас говорили с твоим мужем, поражены печень и легкие. Он считает, что стрельнуло из молочной железы. Не знаю. Не уверен. Но все плохо. Сегодня мы взяли биопсию из метастаза. Будет видно, хотя, Вера, это все равно приговор. Можно немного облегчить боль и продлить жизнь, и все. Можно провести лучевую и химиотерапию. Я направлю в институт онкологии. Прости, Верочка. Я не хотел.
— Да, в институт онкологии. Саша, мы же можем бороться? Да?
Ответа она не услышала и повторила свой вопрос, а они смотрели в ее глаза, полные слез, и понимали, что она знает правду, только принять ее не может и цепляется за соломинку, хотя и той тоже нет. Ничего нет, кроме правды, ужасной, пугающей, нет, просто страшной, потому что без вариантов.
— Мы с Юрием Ниловичем звонили в институт онкологии, они не хотят брать, — Саша запинался, но говорил.
— Лучевую терапию надо? — Вера обращалась к Юрию Ниловичу.
— Надо, но…
— Никаких но. Я сейчас позвоню.
Она действительно позвонила своей директрисе, а потом перезвонила минут через двадцать. Место в онкологии для ее мамы было. Даже скорую с носилками институтскую ей дали и двух санитаров.
Вот так Ирину перевели в Институт онкологии. Положили и начали лучевую терапию
Результаты биопсии оказались совсем неутешительными. Даже установить источник опухоли не представлялось возможным. А она росла несмотря на лучевую терапию. Вот эта в мышце росла, а узлы в печени начали уменьшаться, нет, не регрессировать, а распадаться… А еще появился кашель.
Но Вера верила, непонятно во что, верила и молилась…
Только ее молитвы никто не слышал, кроме мужа, который был рядом и помогал, как мог.
Еще надо было работать. Вера использовала оба отпуска, и даже брала за свой счет. Но деньги с неба не падают, они имеют особенность заканчиваться, причем в самый неподходящий момент. Саша, казалось, просто жил на работе и в частном центре, где получал тридцать процентов от того, что зарабатывал, зато все легально. Он терпеть не мог всю нелегальную медицину, в его понятиях главным был закон, и Веру ругал, но там другая область и другие отношения. Хотя за время отпусков и болезни мамы клиентура у нее поубавилась, и очень значимо.
Просто работать было сложно. Настроение не то, внешность не та, глаза заплаканные, с мешками и синяками. Похудела так, что все просто падало, но это не радовало, вот совсем не радовало. И в зеркало смотреть не хотелось, и жить не хотелось… Потому что зачем жить одной, без самых дорогих и близких людей. Она еще не пережила смерть бабушки, а тут мама угасает на глазах, она уже весит тридцать шесть килограмм. Выглядит как скелет, обтянутый кожей, и только опухоль выпирает на бедре.
А еще атмосфера в палате, в той самой, где лежит мама. Эта гнетущая и мрачная атмосфера ожидания конца… И разговоры — кто что не успел сделать… И уже никогда не успеет… Один день — они казались живыми и даже строили планы… А другой — все лежали отвернувшись друг от друга, лицом к стенкам, чтобы не видеть чужую боль, ведь своей за глаза хватает…