22
Больше никогда-никогда не буду пить. И влюбляться. Это все до добра не доводит. Я ругала себя последними словами всю дорогу до дома. Нет, это же надо было так низко пасть: расхаживать в одном лифчике ради того, чтобы понравиться парню. Идиотка!
Стоило мне войти в квартиру и снять куртку, в дверь позвонили. Да что ж такое-то? Сердце невольно ушло в пятки, а потом я с опаской посмотрела в глазок. Фух! Не Глеб. Алина. Но бледная и взволнованная. Накинув куртку снова, я быстро отперла дверь:
— Привет. Что случилось?
Мне почему-то сразу подумалось о самом страшном: у двойняшек опять те белые комочки в какашках, из-за которых у подруги совсем недавно случилась истерика.
— Это я у тебя должна спросить, что случилось, — сердито отозвалась Алина. — Глеб заспамил меня сообщениями. Пишет, ты ушла и на звонки не отвечаешь.
— Ой, у меня, наверное, что-то с телефоном! — пробормотала я, хотя на самом деле, мне просто не хотелось снимать трубку.
В глазах подруги отразился немой укор. Можно даже сказать, укорище. Я смутилась и невольно отвела взгляд:
— Как видишь со мной все нормально. Так Глебу и передай.
— Вы что, поссорились?
— Нет. С чего бы?
Алина резко подалась вперед и дернула вниз бегунок не до конца застегнутой молнии моей куртки. Вжик! Глаза подруги округлились.
— А где кофта?
— В смысле? — почти искренне удивилась я. Мне в голову, как назло, не приходило ни одного приличного объяснения своей неожиданной утрате.
Подруга прерывисто вздохнула, а потом с раздраженным видом сложила руки на груди:
— Почему у тебя под курткой один лифчик?
— А нужно два? — я продолжала тянуть время, потому что объяснение упорно не придумывалось.
Лицо Алины стремительно покраснело от нахлынувшего гнева.
— Ну хватит прикалываться! — зашипела она. — Почему ты не одета?
Я честно открыла рот, чтобы ответить. Потом закрыла. Щеки подруги из румяных моментально стали мертвецки бледными.
— Боже! Глеб тебя домогался?
Я покрутила пальцем у виска:
— Алин, ты нормальная, а? С чего ему меня домогаться? За ним такие девчонки классные бегают, на черта ему подкатывать к мыши вроде меня?
— Ты не мышь.
— Но все равно не в его вкусе.
— Да не скажи! — усмехнулась Алина. — На мой последний день рождения он тебя просто глазами ел. Я даже отвела его в сторону и сделала внушение.
У меня перехватило дыхание.
— Какое внушение?
Кажется, это прозвучало слишком эмоционально, потому что подруга посмотрела на меня с неприкрытым подозрением.
— Мне просто любопытно, — пробормотала я и украдкой стерла выступившую на лбу испарину.
— Я сказала ему, чтобы флиртовал с тобой, только если у него есть серьезные намерения. Что ты девушка привязчивая и к беспорядочным связям несклонная. Ну и вообще предупредила Глеба, что если он разобьет тебе сердце, закопаю его на бабушкиной даче.
— Всегда знала, что у вас теплые, нежные отношения! — ухмыльнулась я.
— Так ты объяснишь, куда делась кофта?
На лестнице послышались шаги, и я поспешно застегнула куртку снова:
— Кофта в стирке. Я бросила ее туда сразу, как пришла. Но не открывать же дверь голой — вот и накинула первое, что под руку подвернулось.
— Понятно, — растягивая гласные, произнесла Алина, но напоминать Собаку-подозреваку не перестала. — Ладно, я побегу. Мы с Антоном собираемся купать двойняшек.
— Хорошо, — кивнула я. — Антону — привет!
Потом как в тумане закрыла дверь и по стеночке сползла на пол. В груди бушевали смешанные чувства. Левая половинка сердца искрилось от радости: Глеб считает меня привлекательной! А правая явно позеленела от безнадеги, ведь на серьезные отношения с братом подруги рассчитывать не приходилось.
А может, меня и несерьезные отношения устроят? Может, Алинка жестоко заблуждается на мой счет? Я глубоко задумалась.
23
Следующим утром я проснулась в ужасном настроении. Глеб больше не звонил, а мне ужасно хотелось снова услышать его голос. Я больше не злилась, нет. Теперь меня трясло от страха при мысли о том, что брат подруги забьет на пари, и мы больше не увидимся. Пару раз я даже порывалась позвонить ему сама, но, к счастью, вовремя одумывалась.
Моя меланхолия, естественно, сказалась на моей работоспособности. Я блуждала по колледжу совершенно потерянная, то и дело натыкалась на людей и постоянно забывала, куда и зачем я иду. К счастью, Римма Федоровна заметила мое состояние и заботливо пожурила:
— Ксения Витальевна, вы почему без дела шарахаетесь? Вы отчет по профилактике бродяжничества сделали?
— Да.
— А по профилактике алкоголизации?
— Тоже.
Моя начальница удивленно нахмурилась:
— Хм… И когда успели? Впрочем, неважно: ваш отчет мне не нравится, переделывайте!
— А который? — мне с трудом, но удалось вынырнуть из своих мыслей. — По бродяжничеству или по алкоголизации?
Она сложила руки на груди и сурово покачала головой:
— Да оба!
Я виновато улыбнулась и тут же засела за свои бумажки, и уже минут через пять не только собралась, но даже немного повеселела. А потом в дверь нашего кабинета постучали.
— Да? — Римма Федоровна приосанилась и взбила волосы.
На пороге появился курьер с роскошным букетом из розовых роз.
— Здрасьте, — сказал он, заглядывая в какой-то листок. — Елочкина — кто?
Я покраснела и молча, как на уроке, подняла руку.
— Ну тогда это вам, — улыбнулся паренек и в то же мгновенье плюхнул букет прямо на мои графики и таблицы. — Распишитесь.
В нос мне ударил удивительно сильный розовый аромат. Я даже на секунду зажмурилась от удовольствия, но тут же смутилась и быстро поставила в ведомости курьера свою закорючку.
— А от кого эти цветы?
— Понятия не имею, — отозвался он и в тот же миг скрылся.
Я покосилась на букет и вздохнула: нет, разве можно так бездумно сорить деньгами? Цветочки явно тянут тысячи на три, а через пару дней уже засохнут. Лучше бы богатенький Буратинка мне эти тысячи так дал — я бы накупила для дома престарелых больше заварки и печенья.
— У вас завелся щедрый поклонник? — строго спросила моя начальница, и губы у нее почему-то побелели. — Повезло! Мне вот таких цветов отродясь не дарили.
Мною завладело странное чувство неловкости.
— Да это, наверное, какая-то ошибка, — пробормотала я. — Нет у меня никаких поклонников, тем более богатых. А хотите, возьмите эти цветы себе?
Я предложила это из вежливости, но начальница аж подпрыгнула:
— Правда можно?
— Конечно, — моя голова самопроизвольно дернулась. — Забирайте. Или я их выкину. Мне не нужны цветы от незнакомцев.
Римма Федоровна подхватила букет и запорхала с ним по кабинету:
— Ах, мои красивые! Мои дорогие! Сейчас мамочка о вас позаботится, напоит вас водичкой.
Мне с трудом удалось сдержать улыбку. Интересно все же, от кого цветы? Еще один несчастный польстился на мою блондинистую шевелюру? Кровь вдруг ударила мне в лицо. О боже! Надеюсь, они не от Ласточкина? Я только от Соколова отбилась, и вот опять…
Начальница выудила откуда-то аляповатую оранжево-синюю вазу и наполнила ее из кулера. Уже через секунду ваза и розы слились в счастливом экстазе лютого импрессионизма.
— Ну что, котики, нравится? — Римма Федоровна любовалась цветами с почти детской искренностью. — Конечно, нравится. Это хорошая вода. Артезианская.
Дверь нашего кабинета снова распахнулась, и на пороге появился директор.
— О, цветочки? — его лицо странно вытянулось, а глаза остекленели. — А по какому поводу, Римма Федоровна?
Моя начальница игриво хохотнула и пару раз качнулась на стуле:
— Знаете, Дмитрий Петрович, некоторым мужчинам не нужен повод, чтобы порадовать свою даму.
— Да что вы говорите! — процедил директор и подошел к букету вплотную. — Действительно, есть среди нас хлыщи, которых хлебом не корми — дай пустить пыль в глаза доверчивой женщине. Они еще горазды слова красивые говорить.
— А нам, знаете ли, именно таких слов очень и не хватает, — едко парировала начальница. — Да-да! Повторю! Нам, современным женщинам, ужасно не хватает красивых слов. Развелось, понимаешь ли, мужчин без воображения.
Директор побагровел:
— Значит, без воображения? Но вы учтите, Римма Федоровна, что те, кто складно чешет, часто непригодны для семейной жизни. Это чаще всего никчемные ловеласы, неспособные сделать женщин счастливыми. А вот мужчины с большим сердцем обычно косноязычны, им трудно говорить о чувствах.
— А мне вот на каблуках ходить трудно! — возмутилась его зам. — Но ведь ничего — хожу. По-настоящему влюбленный мужчина всегда найдет для своей дамы нужные слова.
Директор вдруг нагнулся к цветам и весьма оживился:
— Да вы поглядите, какой романтик: и записочку оставил. Замечательно! Сейчас поучимся у этого франта ораторскому искусству.
Мужчина ловко выудил из букета крохотную, незамеченную нами открытку. Внутри меня все обмерло.
— «Идея с раздеванием и правда была дурацкой. Прости!» — громко и с выражением прочел директор. — И что это значит? Римма Федоровна, вы что, давеча играли с кем-то на раздевание?
Он покачнулся и ухватился за стол. Моя начальница побледнела и с испуганным видом прижала руку к груди.
— Это моя записка! Моя! — заорала я, боясь, что все начальство сейчас разобьет паралич. — И букет мой! Я просто передарила его Римме Федоровне.
Директор повернулся ко мне, и в глазах его плеснулось недоверие.
— Это вы играете в карты на раздевание?
— О господи! Нет, конечно!
— А что же все это значит? О каком раздевании речь?
— Ой, тут такая долгая история! — пробубнила я, пытаясь сочинить на ходу что-нибудь убедительное. — Это от подруги цветы. Она занимается организацией девичника и решила заказать на него стриптиз. А я сказала, что против того, чтобы передо мной кто-то раздевался, пока я ем. Даже пригрозила, что не приду. Ну и мы поссорились немного…
Дмитрий Петрович не слишком натурально изобразил восхищение:
— Нет, Римма Федоровна, вы это видите? Видите, какая у нас смена растет? Всеми силами выгораживают начальство, подставляются под удар.
— Но я говорю правду!
Его губы чуть дрогнули.
— Извините, Ксения Витальевна, но врушка из вас так себе! — директор несколько секунд строго смотрел на свою заместительницу, а потом обреченно махнул рукой и ушел из кабинета.
— Простите, — пробормотала я, чувствуя себя ужасно виноватой.
Римма Федоровна покачала головой и еле уловимо улыбнулась. Потом она подкрасила губы, поправила волосы и куда-то ушла, а я достала телефон и набрала Глебу. Тот снял трубку почти сразу.
— Цветочки — это для слабаков, — заявила я вместо приветствия. — Мое прощение можно заслужить только поступками.
— И какими?
— Свози меня сегодня в одно место!
Повисла небольшая пауза, а потом Глеб замялся:
— А завтра никак? Сегодня у меня чертовски много дел — раньше полуночи точно не освобожусь.
Внутри меня все вскипело. Интересно, чем таким важным он занят в вечер пятницы? Уж не встречей ли с Вероникой? Я сделала глубокий вдох и заметила как можно спокойней:
— Меня вполне устроит, если ты заедешь за мной в половине восьмого.
— Ксюша, у меня работа, которая не может…
— А еще у тебя — пари, — прервала я, почему-то в красках представив, как Глеб опрокидывает Веронику на ту шикарную кровать, что стоит у него в спальне. — Пойми, тебе не выгодно со мной ссориться. Одно мое слово — и тебе не видать победы, как своих ушей. В общем, учись выкручиваться: работай быстрей, делегируй полномочия…
— Ладно, буду у твоего дома в восемь, — буркнул Глеб и сразу положил трубку.
24
И вот наступил вечер. Хоть руки у меня и дрожали от волнения, я сделала довольно приличный макияж, уложила волосы и нарядилась в одно из новых платьев. Мне очень хотелось порадовать Глеба. В конце концов, ради меня человек пошел на тяготы и лишения, а мы, женщины, существа благодарные.
В новом платье было страшно присесть, потому мне, такой расфуфыренной, приходилось просто слоняться по квартире. Время тянулось еле-еле. Наконец стрелки часов показали восемь. Потом восемь десять… Восемь пятнадцать…
В двадцать минут девятого нервы у меня сдали, и я схватилась за телефон.
Мне хотелось наговорить Глебу гадостей за то, что он так нагло меня «прокатил». Вот только телефон у Алининого брата оказался отключен. Я чуть было не расплакалась. Блин! Не стоило вообще с ним связываться.
— Ты чего нервничаешь? — спросила мама, которая хоть и корпела увлеченно над чертежами, все равно обратила внимание на мое рассерженное сопение.
Я вздохнула:
— Мне нужно купить угощение к завтрашнему чаепитию в доме престарелых. Договорилась со знакомым, что он свозит меня в «Ашан», а он, кажется, обо мне забыл.
— Сочувствую, — пробормотала мама.
Я кое-как собралась с мыслями и быстро стянула дурацкое платье:
— Ладно! Поеду на автобусе, пока супермаркет не закрылся.
Мама встрепенулась:
— А потом как дотащишь коробки? Хочешь, я с тобой поеду?
— Не надо, — отмахнулась я, — я же теперь само обаяние, так что на месте сниму себе какого-нибудь красавчика для переноски тяжестей.
— Чего? — глаза мамы округлились.
Я сделала невинное лицо:
— На такси раскошелюсь, говорю.
— Ты там осторожней, — между маминых бровей залегли морщинки. — Все же с деньгами едешь.
— Ага! — кивнула я. — Постараюсь не поддаться соблазну и не проиграть все в игровых автоматах.
А потом невольно вздохнула: сумму, которую мне выделили на застолье, и деньгами-то назвать трудно. Копейки. Буду опять добавлять из своих.
Через минуту я превратила модную укладку в пучок и нацепила джинсы и свитер. Так мне даже больше нравилось, только настроение упало к нулю. И даже предстоящий завтра концерт почему-то не радовал. Но это ничего. Сейчас выйду на улицу, и настроение сразу поднимется.
Я быстро чмокнула маму и, накинув куртку, побежала на остановку.
По закону подлости, автобуса долго не было. А потом вообще пошел дождь — такой приличный тропический ливень, с оглушительным громом и молнией. Я спряталась в остановочный павильон, но тот быстро превратилась в маленькое озерцо. В кедах у меня захлюпало. Противно так. Громко. А еще почему-то вокруг завоняло канализацией (наверное, ливневки забило мусором).
Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, я разговорилась с какой-то старушкой, но лучше б мне родиться социофобом. Зазевавшись, я пропустила придурка на «Гелендвагене». Тот со свистом промчался мимо нашей честной компании и поднял тысячу брызг. Примерно половина из них приземлилась на меня.
— Не три! Не три курточку! — завопила старушка-собеседница, когда я выудила из рюкзака пачку влажных салфеток. — Только хуже сделаешь. Сначала все просуши, а потом щеткой пройдешься.
Вид у нее был такой взволнованный, что чистить одежду я не рискнула. Терпеть не могу расстраивать незнакомых бабушек! Мои обе давно умерли, но до сих пор мерещатся мне в каждой пятой старушке. Вздохнув, я протерла только лицо, промокнула волосы. Зеркала у меня с собой не было — о том, во что превратился макияж, оставалось только догадываться.
Настроение из плохого стремительно превратилось в чудовищное. А ведь все это из-за Глеба! Если бы не он, я бы не была так взвинчена и догадалась захватить с собой зонт. Или вообще прямо с работы поехала в «Ашан» и не попала бы под дождь. Мне снова захотелось наговорить Алининому брату гнусностей. Я чертыхнулась и быстро набрала его номер. Один гудок, второй, третий. А потом мне вдруг ответил красивый женский голос: