Последствия необдуманных действий. Попытка призвать Нордана к ответственности. И не является ли забота Дрэйка обо мне принятием этой ответственности на себя?
Стук двери, распахнувшейся неожиданно, резко, заставил вздрогнуть. Нордан ворвался в гостиную стремительно, словно внезапно налетевшая вьюга.
— Котенок, у меня к тебе деловое предложение.
Я отшатнулась инстинктивно, уткнулась в столик позади, прижав к груди последнюю снятую с полки книгу. Мужчина приблизился, едва уловимым движением забрал у меня томик в обложке черной, с потертой позолотой.
— «Тропинки за грань» Гаэрта, — вслух зачитал он название. — Познавательная книга. Удивлен, что ты интересуешься подобного рода литературой. — И положил том на столешницу. Уперся обеими руками в ее край, заключая меня в капкан, склонился к моему лицу.
Дрэйк давно уехал. И вероятность, что кто-то войдет, крайне мала. Ничтожна даже.
И сминать остается только несчастный палантин.
— Как я полагаю, ты решила повторить дарение себя на бис, но, судя по вашему утреннему общению, а вернее, отсутствию такового и запаху, получила тот же результат. Не знаю, огорчает меня твой провал или нет… Но видишь ли в чем дело, котенок. Этот твой запах с каждым днем становится все сильнее. Он сводит с ума, рождая желания, которые не нравятся мне, и провоцируя на действия, которые не понравятся тебе, а Дрэйк, подозреваю, и дальше намерен носиться с тобой, как мамаша с единственной дочкой на выданье, не собираясь облегчать нам задачу. А нам еще надо как-то уживаться под одной крышей в течение неизвестного количества времени. Поэтому вот мое предложение: нет девственности, нет запаха, нет проблем. Мы решим нашу маленькую проблему сегодня, сейчас и по взаимному согласию и разойдемся. Твой запах перестанет меня преследовать, тебе будет спокойнее, и ты сможешь с чистой совестью продолжить охоту на Дрэйка. Или дождаться, пока он придумает, куда тебя пристроить, это уже на твое усмотрение. Так как, принимаешь?
В попытке выиграть кусочек свободного пространства между нами я присела на край столика, комкая складки ткани на груди.
Удивлена, что Нордан спрашивает. Что мешает ему сразу опрокинуть меня на эту столешницу, как в то утро в столовой? Или на диван? Мои крики, возможное сопротивление, преодолеть которое не столь уж и трудно?
— Я… могу подумать? — прошептала я.
— Думай, — полуулыбка, милостивая, великодушная.
И моя непроизвольная дрожь — склонившись ниже, мужчина коснулся губами моей шеи. Раз, другой, спускаясь к плечу. Стянул палантин с плеча, смахнув небрежно вместе с шифоном бретельки платья и нижней сорочки. Другая рука, будто не желая отставать, легла на мое бедро. Я отклонилась назад, остро осознавая рискованность своего положения, но рука передвинулась на спину, удерживая меня на месте.
— Что… что вы делаете?
— Думай, не отвлекайся. И не выкай — раздражает.
Дорожка из легких поцелуев по плечу и обратно. Я повернула голову, понимая, что слишком открываю шею, разве что не подставляю ее, но эта часть тела вдруг показалась более безопасной, более невинной, нежели плечо. Ладонь надавила несильно на спину, прижала меня к мужскому телу, сняв с края столика. Мои руки единственным барьером между нами, не считая одежды, чересчур тонкой, малочисленной, чтобы стать сколько-нибудь серьезной преградой.
— А если я… откажусь? — с трудом верю, что предположила подобный вариант вслух.
Нужен ли ему на самом деле мой ответ, отрицательный ли, положительный ли?
— Значит, останемся здесь до тех пор, пока не согласишься. До вечера времени полно.
— Зачем? Вы же…
— Котенок. — Рука погладила по спине, осторожно, точно я и впрямь кошка, дикая, не прирученная, не доверяющая заискивающему человеческому «кис-кис».
— Ты же можешь… не спрашивая…
— Могу. Но не хочу. Или, — Нордан посмотрел мне в лицо, пристально, насмешливо, — ты хочешь так?
Не хочу. Но с момента захвата Сина я знала, что все должно сложиться именно так. Нас, не принявших яд послушниц и молодых жриц, ждала участь неизбежного насилия, рано или поздно, так или иначе, и единственный выбор, что оставался еще в нашей власти, — смириться, уменьшив боль, позволив использовать свое тело беспрепятственно, по желанию владельца, либо же сопротивляться до последнего момента, покуда хватит сил физических и моральных, покуда не сломают.
— Нет… — выдохнула я.
Пальцы на моей шее. Странно ощущать ласку, когда жива еще память о руке на моем горле. Странно даже представить, что Нордан способен на ласку.
— Я в тебе не сомневался. Так что у нас с ответом?
— Вы же… — новая насмешливая полуулыбка и я спешно поправилась, чувствуя, как пылают щеки: — Ты же разрешил мне подумать…
— Разрешил. Теперь жду твоего ответа.
Три минуты на размышление? Много как.
— Нет, — не ответ — жалкий мышиный писк. И малодушно закрыла глаза, ожидая удара, грубого толчка к столику, любого наказания за несогласие.
Пальцы скользнули к подбородку, приподняли. Прикосновение губ к моим губам, легкое, короткое, как ночью в каморке. Следующее чуть настойчивее, сбило дыхание, оставляя теряться в догадках. И рука на спине медленно стягивала палантин.
— Уверена?
— Д-да…
Оттенок поцелуя изменился, перетек из невесомо золотистого в яркий, апельсиново-рыжий. Я лишь дернулась слабо, пытаясь привыкнуть к ощущению чужого языка, по-хозяйски уверенно исследующего мой рот. В пансионе поцелуи обсуждались живо и часто и девушки, которым довелось испытать их на себе, пользовались определенной популярностью и вызывали восхищение своими смелостью и, несомненно, «серьезным» опытом. Многие, и я в том числе, завидовали втайне этим счастливицам, однако в храме я потеряла всякий интерес к возможным плотским утехам. В теории я знаю, как надо целоваться, но на практике…
На практике суматошно билось сердце. Путались мысли, не знающие, как реагировать на неожиданное поведение мужчины. Окутывал аромат тумана, лесного мха, мягкого, бархатно-зеленого, и ягод.
Нордан отстранился, сдернул рывком палантин. Я открыла глаза, отметив краем зрения, как шифоновый отрез улетел на пол.
— Запах говорит другое, — негромко, хрипло произнес мужчина и вдруг подхватил меня на руки.
Я не удержалась от вскрика, вцепилась в плечи Нордана. Он собирается нести меня на руках через весь… почти через весь дом? А если кто-то увидит?
Собирается. Мужчина вышел из гостиной, и я зажмурилась, по-детски надеясь, что если я никого не вижу, то и меня никто не увидит. Знаю, глупо. Прислуге, как правило, известно обо всем, что происходит в доме, и работающие здесь люди прекрасно осведомлены, кто я и для чего меня купили. Не сомневаюсь, я и мое положение уже не раз и не два обсуждалось по укромным уголкам, в относительном уединении кухни, пока хозяева не слышат, и будет обсуждаться и впредь.
Стремительный подъем по лестнице, коридор, распахнутая пинком и им же закрытая дверь. Только здесь я решилась приоткрыть осторожно глаза. Небольшая гостиная с прошлого моего визита не изменилась. Спальня, обстановкой не особо отличающаяся от комнаты Дрэйка.
Нордан аккуратно уложил меня на кровать, начал резко, рваными движениями расстегивать черную рубашку, не сводя с меня пристального, тяжелого взгляда. Я застыла, не смея шелохнуться.
Это неизбежно. И если все складывается как складывается, значит, пусть будет так. Кричать и сопротивляться слишком поздно. Да и, если задуматься, зачем? Избавиться поскорее от «проблемы» и забыть, словно о страшном сне. И разве прошлым вечером я пришла в комнату Дрэйка не ради избавления? Не этого хотела от Дрэйка?
Всего лишь полежать немного спокойно. Перетерпеть. Как прежде.
Ничего сложного или нового.
Отшвырнув рубашку, Нордан присел на край постели, медленно поднял подол моего длинного платья. Тонкая ткань скользила по коже, неспешно обнажая ноги. За ней последовали ладони, столь же неторопливо провели от щиколоток до бедер под складками подола. Погладили бедра, подцепили и потянули вниз трусики. Я пыталась дышать ровно, лежать спокойно, как намеревалась, но прикосновения вызывали дрожь, непривычную, волнующую, тревожащую смутно ожиданием чего-то непонятного. Шипучая смесь страха и пугающего желания, чтобы мужчина не останавливался.
Нордан встал, и я опять зажмурилась. В пансионе анатомия изучалась довольно поверхностно, в храме — более углубленно, жрицы Серебряной должны владеть хотя бы основами искусства исцеления. У Шадора я привыкла к полуобнаженным мужчинам-рабам вокруг и после первого дня в стеклянной витрине мужские торсы, какими бы идеальными они ни были, интересовали в последнюю очередь. И сейчас дело не в полураздетом мужчине рядом. Каждую минуту я ждала грубого напора и терялась, видя иное.
Я почувствовала, как развели мои ноги, как прогнулся под двойным весом матрас. Мужское тело прижалось к моему, рождая тепло, усиливая дрожь под кожей.
— Открой глаза, котенок. — Скулы коснулись губы, слишком горячие, слишком обжигающие, чтобы принадлежать ледяному существу.
Я мотнула отрицательно головой. Согнутой в колене ногой я ощущала плотную ткань штанов — значит, не стал раздеваться полностью. Почему он тянет, почему не сделает побыстрее то, что собирался, и не оставит меня в покое?
— Как хочешь, маленькая упрямица, — щекочущий смешок, и губы накрыли мои.
Поцелуй долгий, сладковатый. И снова. На сей раз я сама приоткрыла рот, желая и повторить поцелуй в гостиной, и ответить, робко, неумело. Было бы проще, если бы сразу, без прикрас, как в столовой, чем вот так. Медленно. Нежно. До странной судороги внизу живота. До растекающегося по телу жара.
Поцелуи цепочкой по шее, плечам, ямке между ключицами. Нордан потянул бретельки и лиф платья и сорочки вниз, открывая грудь. Нельзя было выбирать для завтрака платье со столь низким, почти на грани привычных мне приличий, вырезом, но мне так хотелось надеть этот летящий светло-розовый наряд, порадовать себя пусть бы и мелочью. И палантин в тон казался вполне уместным разрешением маленького затруднения.
До этого момента.
Прикосновения, поглаживания, сменяющиеся поцелуями, то бережными, то чересчур откровенными на мой неискушенный взгляд. Дыхание сбилось, все чаще срываясь громкими вздохами. Тело словно само собой выгибалось навстречу, пальцы сжимали покрывало, запах тумана ложился сетью тонкой, незримой.
Ощущение ладони на внутренней стороне бедра вырвало вдруг из зыбкого туманного плена. Я вздрогнула, открыла глаза и, приподнявшись, попыталась перехватить мужскую руку. Он же не собирается проверять, действительно ли я невинна?
На запястье сомкнулись пальцы, и Нордан осторожно отвел мою руку, уложил меня обратно на покрывало. Несколько секунд всматривался в мое лицо и неожиданно нахмурился.
— Найду — убью.
— К-кого? — не Шадора же он имеет в виду?
— Ты прекрасно поняла, кого, — дыхание на моих губах и смягчившийся голос. — Тише, котенок, тише.
Ладонь вернулась на прежнее место, продолжая прерванное было движение. Мой удивленный вскрик Нордан заглушил поцелуем, продолжая касаться там и так, как я раньше и предположить не могла. Заставляя с каждым ударом сердца все отчаяннее желать запретного, неизведанного. Усиливая многократно томление в теле и жар внизу живота.
Я подняла руки, скользнула нерешительно подушечками пальцев по мужским плечам, спине, впервые позволив себе прикоснуться самой. Появившийся кисло-сладкий привкус нетерпения в ответ на мои неловкие действия не испугал. Не знаю, где остался страх, в какой момент я забыла о необходимости бояться. И когда Нордан чуть отстранился, всколыхнулось разочарование.
— Придется потерпеть. — Мужчина перехватил мои руки, прижал за запястья к подушке над головой.
Я давно ждала. Готовилась, пусть бы и мысленно. Но все равно вспышка боли стала неожиданностью, вынудившей забарахтаться бессильно в сетях тумана и мужских руках. Нордан замер. Наверное, сейчас вполне допустимо уже в который раз закрыть глаза, однако я не смогла отвести взгляда от темной льдистой глубины, пристально следивший за выражением моего лица. Движение вперед, и я закусила губу. Ритмичное, неспешное поначалу. Ладонь, сжимающая мое бедро, иногда чуть сильнее, чем следовало бы, рискуя оставить отпечаток на коже. Ускоряющийся темп. Теперь почти по плану. И даже терпимо. Думала, будет хуже.
Ожидание, тянущее, неизвестное. Чего именно — я и сама не могла сказать точно. Возможно, вернуться обратно в туман, укрыться пуховым снежным одеялом, прячущим столько тепла под холодной толщей. Раствориться в забытьи темных глаз.
А потом все закончилось, сразу и вдруг. Для меня, по крайней мере.
Хриплый полустон-полурык возле моего уха. Минуту-другую Нордан, не двигаясь, держал меня в объятиях, прижавшись щекой к моей щеке, дыша тяжело, прерывисто, затем откатился. Я сосредоточила взгляд на потолке, пытаясь осознать произошедшее.
Я была с мужчиной. И Серебряная отвернулась от меня, как отворачивалась от других падших жриц. А я… мне нравилось. Не все, но многое. Я отвечала — даже с моей неопытностью очевидно, что совершенно неумело и несерьезно, однако не лежала неподвижно вопреки собственному решению. Получала удовольствие от поцелуев и ласк мужчины, который несколько дней назад едва не изнасиловал меня в столовой. Который оскорблял меня, угрожал, передаривал как ненужную вещь, укусил, в конце концов. Который предоставил мне иллюзорный выбор и не принял моего отказа. Я бы поняла, если бы мне понравилось с Дрэйком, но с Норданом?!
Я села, поправила лиф платья, натягивая бретельки на плечи. От осознания содеянного руки тряслись сильнее, чем после приснопамятной столовой. На внутренней стороне бедер кровь, на подоле сорочки тоже. Не удивлюсь, если и платье испачкалось. Я встала с кровати, избегая смотреть на мужчину, но остро чувствуя спиной его взгляд, напряженный, выжидающий, колючий. Одернула платье, морщась от неприятных саднящих ощущений, и направилась к выходу. По пути наступила на что-то мягкое, глянула себе под ноги. Черная рубашка. И мое белье. А мне казалось, что ниже падать уже некуда.
Быстро наклонившись, с горящим от смущения лицом, схватила кружевной комок, вышла из спальни.
— Ванная вообще-то там, — полетело мне в спину.
Благодарю, но я лучше своей воспользуюсь.
Гостиную я пересекла торопливо, выскочила за дверь, радуясь, что не заперто. Поднялась на третий этаж, проскользнула в свою комнату и повернула ключ в замке. Постояла перед створкой, с тревогой прислушиваясь к тишине в коридоре. И лишь затем прошла в ванную. Привела себя в порядок, переоделась в штаны и длинную тунику — Лиссет говорила, что в империи сейчас это модно. Платье испорчено, неизвестно, получится ли вывести пятно обычными средствами, а сияние…
Надо привыкать, что дара богини больше нет. Или забыть. Постараться забыть. Я хотела попробовать, чтобы убедиться наверняка, но не смогла. Несколько раз поднимала руки, смотрела на собственные дрожащие пальцы и опускала. Страшно даже думать, жутко до холода внутри представлять, что сияния нет, а попытаться и осознать потерю окончательно казалось последним шагом в пустоту, вынесением смертного приговора.
Усидеть в комнате я не смогла. Спустилась вниз, вышла из дома и направилась в сад. День в разгаре и в саду я еще ни разу не была. Задерживать меня некому — встретившаяся в холле горничная лишь посмотрела с любопытством и отвела глаза, торопясь поскорее уйти по своим делам.
Садовник в штат обслуживающего персонала определенно не входил. Небольшой сад за домом зарос и одичал, усыпав мощеные серой плиткой дорожки старой листвой и сухими ветками, протянувшись давно не видевшими стрижки кустами жимолости, барбариса и жасмина, раскинувшись клумбами с сорняками. В глубине сад скрывал беседку, квадратную, деревянную, потемневшую от времени и непогоды. Я поднялась по двум ступенькам внутрь, села на узкую скамейку. Напротив вторая и маленький круглый стол посередине. За деревьями виднелась черная ограда особняка.
Не знаю, сколько времени я просидела, глядя в пустоту перед собой. Стараясь не думать ни о чем важном, тревожном, только о незначительном. Вспоминала мой старый дом в кольце ухоженного садика — мама любила цветы. Кота, серого в черную полоску, с белыми лапами, животом и манишкой. Библиотеку. Папу, иногда допоздна засиживающегося в своей лаборатории, работающего то над новым заказом, то над своими исследованиями. Бабушку со стороны папы, приезжающую нечасто, но неизменно неодобрительно поджимающую губы при виде мамы. Обрывки фраз за закрытыми дверями.