Я не ответила. Уже лежа в постели, думала об этом. Будто не о чем больше... Просто изо всех щелей полезли разные мысли и воспоминания в тему.
Не конченых алкоголиков, а пьяниц, в армии, как правило, терпят долго. Делают внушения, находят способы ударить рублем, перебрасывают на такие должности, чтобы не маячили, но не увольняют до последнего. Этот предел наступает тогда, когда запои начинают угрожать службе непосредственно, а значит и толерантно настроенному до сих пор начальству, которое несет ответственность за исполнение этой службы.
Почему держат? По разным причинам… Таким человеком легко управлять, манипулируя его чувством вины и страха перед увольнением. Зависит от личности, конечно, но пьяницы иногда становятся ушами и глазами начальства. С таким можно не церемониться и излагать самыми крепкими словами свое мнение о нем – пьяной скотине, и о такой службе в целом, а может и жизни заодно. Однажды Виктор устроил мне экскурсию на лодку и я невольно стала свидетелем... Он жестом показал мне, чтобы прикрыла уши, а сам поспешил остановить беснующегося командира. Но я успела услышать:
– Вы – скот, мичман. Пьяная курва! Не тряситесь мошонкой! Отвеча-ать!!! Смотреть мне в глаза...!
И да – всегда на "вы". В любом случае. На флоте принято так – уважительно.
Но в основном не увольняют потому, что где-то таких пьющих понимают, а где-то еще и сочувствуют. А еще, наверное, подсознательно допускают для себя вероятность в будущем оказаться в такой же безрадостной позиции. Я вообще не помнила среди знакомых мне мужчин трезвенников по убеждению. Потому что, к сожалению, вовремя выпить иногда означало еще и вовремя снять стресс, а этого добра на службе было выше крыши.
Вспомнилось, как люто, совсем не пьянея, пили Виктор, его командир и зам по воспитательной работе, когда у них погибли два матроса. Это было неосторожное обращение с оружием – один нечаянно застрелил другого и сразу же застрелился сам. Они были земляками и друзьями.
Тогда на флоте существовало такое понятие, как «недофинансирование». Продавались за бугор авианосцы и утилизировались подводные лодки, распродавались здания и территории… Усольцев долго потом вспоминал «Золотую рыбку». Золотую потому, что если бы лодка была сделана из чистого золота, то все равно стоила бы дешевле. Корпус из титана в будущем мог прослужить в десятки раз дольше стального, но… металл этот можно было выгодно продать – лодку распилили.
И в это же самое время средств на лампы в фонарях охраняемого периметра то ли у флота, то ли у министерства не хватало категорически. А мальчишки в карауле боялись… непонятно чего, но боялись. И в темноте скрипели по снегу вдоль колючки с досланным в ствол патроном, что было строжайше запрещено инструкцией. Перед сменой они разряжали автомат под единственным горящим фонарем, но там в тот день тоже перегорело… Зимой, в морозы, лампы наружного освещения вообще перегорают быстрее. И в темноте наощупь получилось так, как получилось…
Виктор говорил тогда, что больше никогда не видел за один раз такого количества генералов – из Москвы приехали разбираться. В армии и на флоте всегда было негласное, но всем известное правило: если виноватого нет по определению или он по какой-то причине не найден, то его назначают.
Командир, замполит и Виктор – это были его подчиненные, которых выделили в наряд на охрану порта. Эти трое целыми днями писали объяснительные, а еще их опрашивали, их собеседовали, составляя свое личное мнение, все проверяющие по очереди. А вечером после всего этого они заваливались пить почему-то именно в нашу квартиру. Не к командиру и не к замполиту, у которых были более-менее просторные квартиры, а к нам с Усольцевым в крохотную семейную общагу. Я с беспокойством смотрела на осунувшееся лицо и воспаленные глаза мужа и молча накрывала на стол. Потом уходила из кухни, чтобы не мешать им. Они не шумели и не мешали спать детям, там было тихо, только слышался негромкий разговор.
В третий такой вечер, ближе к двум часам ночи я вошла к ним и миролюбиво спросила:
– Мальчики, может уже хватит?
– Зоенька! – подхватился замполит облобызать ручку. А командир мотнул головой, и Виктор достал еще одну рюмку и поставил ее на стол. Мне вежливо предложили:
– Вы с нами, Зоя?
– И сразу расходимся, – согласилась я, опрокидывая в себя коньяк, – царствие небесное…
– Сегодня мы пьем не за царствие, – хмыкнул замполит, – мы, собственно… за состоявшееся уже оскотинивание. Вынужденное, принудительное… как? Или же это врожденное и просто вылезло нежданчиком.
– Спорный вопрос, – задумчиво протянул командир, – всегда зависит от человеческой натуры.
– Зой, – поднял покрасневшие от недосыпа и алкоголя глаза мой муж, – тут такое…, а мы трясемся за свои шкуры, потому что там, – взглянул он в потолок, – нужна кровь. Все равно – чья, но ее нужно много. Чувствуешь себя скотом, матери их завтра приедут… что скажешь, родная?
Заговорил командир:
– Пацаны боялись… Я не знаю чего, но с патроном в стволе точно ничего не страшно. Лампы теперь дадут. А завтра решится, кого из нас троих грамотно оприходуют, Зоя. Ну, это так… на злобу дня, а вот что по нашему вопросу? Вы как считаете? Вынужденное оскотинивание существует? Или скотство в крови?
– Не знаю… вы слишком резко, наверное. Я бы выбрала другое слово, но думаю – нет позора, если человек переживает за благополучие своей семьи и опасается незаслуженного наказания, которое угробит его будущее, – наскоро определилась я, – а теперь хватит философии – по домам! Выспитесь. Вить… иди уже мойся, я провожу гостей.
– Да не то, чтобы так уж… но мерзко все это. Хорошо, – поднялся Виктор из-за стола, – выполняйте, товарищ командир – все моя Зоя говорит правильно.
Тогда уволили замполита. Наверное, все же командир лодки и боевой специалист были более ценными кадрами, чем он. Уволили со сложной формулировкой, и было не так важно – что там написано. В те вечера они даже не пьянели толком, хотя выпито было немало – стресс сжирал градус, но будь на их месте кто послабее…
Может, именно в связи с такими вот случаями – далеко не единичными, пьяниц в войсках не оправдывали и не любили, но понимали и терпели до последнего – знали, что не застрахован никто. И может статься, что когда-нибудь единственный доступный способ не сойти с ума будет – напиться в хлам. А тебя в свою очередь поймут. Ну, это больше мои соображения... Но они очень похожи на правду.
В роду Усольцева не было алкоголиков, сам он до нашей свадьбы не светился передо мной в пьяном виде, и последнее чего я боялась, выходя замуж, это его алкоголизма. Но когда мы только прибыли к первому месту службы, началось что-то непонятное…
Мой муж регулярно, пару раз в неделю – точно, стал приходить со службы поздно и пьяным. Пили господа офицеры коллективно и культурно – в офицерском ресторане «Белые ночи». Потом – утром, Усольцев мучился головной болью, молчал и смотрел виновато, а вечером перед этим невнятно блеял, что отказаться он никак не мог – это был почти приказ и отрываться от коллектива это… и что он вливается в него… и что – просто никак, потому что…
Разные люди в пьяном состоянии выглядят по-разному. На лице моего молодого тогда мужа в сильном подпитии рисовалось особенное выражение – блаженно-идиотское. Для себя я категорически отрицала его в таком состоянии. Это был не он – мой Витя, а совершенно чужой мне и не очень умный на вид человек. Когда он падал в кровать, я молча спихивала его ногами, и он валился на пол. Ворчал, ловил подушку и засыпал там.
Пару недель я еще пыталась понять и терпела все это, но потом Усольцев получил ультиматум – или он находит в себе решимость отказать коллективу и вливается в него как-то иначе, или я сегодня же записываюсь на прием к адмиралу. И рассказываю, как командование одной лодки делает все для того, чтобы разрушилась молодая семья. А она бы разрушилась. И – как отрезало. Оказалось, что отказаться можно было. И неизвестно – чем все могло закончиться… может и ничем страшным, но мне казалось тогда, что остановила я его вовремя.
Чуть позже я кое-что узнала и даже немного поняла его, хотя и не оправдывала – когда лодку с Севера отправляли в длительный ремонт, на нее списывали со всех экипажей самые, что ни на есть… сливки общества. Ненадежные офицеры сливались туда так же, как и дурные срочники. Относительно вменяемой оставалась только верхушка экипажа, но и эти ребята, поставленные перед фактом такой подставы, оказывались под прессом обстоятельств. Виктору не повезло – он сразу попал в такой экипаж. Но не сломался, не возненавидел службу во всех ее проявлениях, не спился, в конце концов. Я тогда помогла, но это был единичный случай, а еще имелась общая закономерность. Он справился.
Когда оборзевшие старослужащие отказались стать в строй по сигналу тревоги, они были смыты Усольцевым с коек струей воды из брандспойта.
Пьяный бунт годков тоже был подавлен силами младшего офицерского состава. Цель была – утихомирить, но не покалечить. А еще приходилось уворачиваться от топора, снятого с пожарного щита на пирсе. Свой авторитет в этой ситуации Усольцев не завоевывал, он его насаждал силой. И скоро уже говорили – летеха е…тый, лучше с ним не связываться.
Теперь же… Паша намекал на то, что Усольцев сильно жалеет, и если это правда… И когда он вернется, а я вот так уехала… Не острую тревогу, но какое-то мучительно-беспокойное чувство эти мысли вызывали. Взгляд нечаянно упал на комод – оттуда на меня смотрел Николай Чудотворец. Я поползла с кровати… и застыла.
Я все сделала неправильно. Неопределенность наших отношений сейчас, их незавершенность и недосказанность… все это оставляло иллюзию того, что между нами все еще протянута если не стальная струна, как раньше, то ниточка – точно.
Так же, как и пьяного когда-то, сейчас я будто бы и отрицала для себя его вот такого – незнакомого, чужого, предавшего меня Усольцева. Но в то же время еще чувствовала своим. Иначе, почему мне так неспокойно на душе из-за того, что он сейчас в море? Почему сжимается все внутри при одном только намеке на мысль, что он может спиться к чертям?! Или просто одноразово ужраться и отчебучить что-то непоправимое?
Поэтому все неправильно. Душой я была все еще там – с ним. Хотя физически здесь – рядом с мамой… и коровой. Господи… Я же всегда чувствовала свою причастность к большому делу, которым занимался муж, чувствовала себя живой частичкой флота и всей той значимой, напряженной и очень важной жизни, которой жил военный север. И что теперь, здесь? Справлюсь я? Если бы еще не эта злополучная корова…
Тоска пронзила неожиданно остро, холодной гадюкой зашевелилась в груди, скрутилась там тяжелым клубком… Я встала, выщелкнула из облатки таблетку снотворного, проглотила ее и потянулась к иконке… Это казалось очень нужно, просто жизненно необходимо. Я обещала Розе Давлятовне, просто обещала. Или не просто…
Глава 10
Назавтра я проспала почти до обеда. И первый раз, наверное, за все это время выспалась по-настоящему. Никто не будил меня на уколы и завтраки с обедами, никто не заглядывал поминутно в комнату и не топтался рядом. Там я почти все время спала, но это был сон кусками, урывками, и состояние между тоже было похоже на сон – вялое и потерянное.
А тут я проснулась и, несмотря на всю ту хрень, что была передумана вчера вечером, чувствовала себя не так и плохо. Все воспринималось чуть иначе, даже наличие этой самой коровы, будь она неладна! Почему-то именно факт ее существования стал самым ярким впечатлением за вчера, как ни странно. А сейчас стало любопытно, и я даже уже готова была знакомиться.
Мама нашлась на кухне, и я снова удивилась тому, как она изменилась. Пока я и сама не определилась – в какую из сторон? Я не видела ее после развода. Она просто проинформировала меня в общих чертах (а что там было неясного?) и поставила перед фактом, что они разводятся по инициативе папы. Моему предложению приехать и поддержать ее сильно удивилась. Оказалось, что у нее уже куплена путевка и уезжают они в Турцию вдвоем с подругой.
Но именно то, что изменения получились такими основательными, и говорило о том, что перенесла она все это дело совсем не так легко, как старалась тогда показать. Да я и так сейчас все понимала.
– Мам…?
– Встала? Сейчас будем овсянку, а на обед куриный супчик и творожную запеканку. Аппарат на столе, проверь давление.
– Вот так сразу, с кавалерийского наскоку, да? – деланно возмутилась я.
– Если нужно постоянно контролировать, значит, мы будемконтролировать. Умывайся, сейчас я расскажу тебе свою новость.
Ванная комната в этом доме была именно что комнатой. После квартиры в старой панельке вообще все площади здесь воспринимались, как что-то запредельное. Хотя к чему здесь было привыкать? Этот дом был родным для меня, здесь я провела почти все сознательное детство – с десяти лет жила вместе с дедушкой и бабушкой – мамиными.
Родители отца были живы до сих пор, но жили на Кубе. Мой второй дед был темнокожим кубинцем. Я не видела его ни разу – не пришлось, только фото. Он учился в Москве на врача, они с бабушкой женились, и родился папа. Потом дед уехал, а за бабушкой вернулся только через двадцать два года. Почему она потом поехала за ним – я не имела понятия.
В том, что я не жила с родителями, виноваты были склады. В начале девяностых папа работал научным сотрудником среднего звена в известном НИИ, а мама – фармацевтом в рядовой аптеке. Однажды папу вызвал кто-то из высокого начальства и в приказном порядке на него были оформлены те самые склады, раньше принадлежавшие институту, а потом оказавшиеся приватизированными на его имя. Само собой – временно, с последующей передачей тому самому начальству в более удобное для этого время.
Сначала все было тихо. А потом начальство куда-то тихо исчезло. Прошли еще месяцы, и папа поехал посмотреть на свою фиктивную собственность – она прилежно охранялась и пока никак не использовалась. Через некоторое время пришла пора что-то решать, и мама предложила помочь в этом уже через свое начальство. Склады, удобно расположенные в черте города, были сданы в аренду большой фармацевтической компании и на счет нашей семьи стали капать деньги и это были хорошие деньги.
Насколько я знаю, от наездов и попыток вторичной прихватизации мои родители отбивались вместе с той компанией. За мою безопасность испугались и поэтому из города увезли. А потом я прижилась здесь, привыкла к школе и увлеклась танцами, а потом еще и влюбилась со всей дури, и уезжать обратно отказалась категорически.
Дом был каменно-деревянным. Первый этаж был сложен из камня, а позже был надстроен второй – из бруса. Со временем все это состарилось и даже немного обветшало, хотя нигде будто бы пока не текло и не рушилось. Дедушки и бабушки не стало пять лет назад и дом с участком в почти гектар земли, доставшейся после развала колхоза, собирались продать. Но не хотелось задешево – место было уж больно козырным. Тогда тянули бумажки с номерами участков и деду вместе с еще одним мужиком случайно достались самые роскошные – вдоль реки напротив санатория на том берегу.
После развода мама вернулась сюда. Насколько я знала, сейчас она нигде не работала, занимаясь собой… и коровой теперь. Нет, нужно было закрыть этот вопрос! Пойти и, наконец, познакомиться, что ли? Я шла на кухню и тихо улыбалась.
Мама предложила собраться, взять с собой медицинские документы и прямо сейчас купить курс лечения в санатории. Покупать полную путевку не было надобности, только лечение.
– Паша еще не звонил, – не согласилась я, – он обещал поговорить со своим знакомым и перезвонить мне сам.
При упоминании о Пашке что-то послушно отозвалось внутри, щелкнуло и включило не те эмоции. Наползало болезненно-тошнотное… неконтролируемо – снова тоска, похоже. Не только по Пашке, само собой, но и по всему тому, что осталось там. Плечи сами собой опустились, я ссутулилась над столом и быстро заработала ложкой.
– Одно другому не мешает. Или он и путевку для тебя купит?