По тому, как он переговаривался с ними, она поняла, что это его близкие друзья.
Было так рано, что солнце еще не начало пригревать, по долине веял легкий ветерок, и Хионе казалось, будто они пьют шампанское.
Бесспорно, все вокруг были в самом лучшем настроении, и, шагая так, чтобы не отставать от лошадей, они распевали песни, как не сомневалась Хиона, старинные, народные, знакомые им с младенчества.
Вскоре к ним начали присоединяться люди с полей, из деревушек, с речных берегов.
По мере приближения к столице число их все возрастало, и вскоре уже казалось, что толпы сторонников Миклоша заняли все пространство от горизонта и до горизонта.
И только ясно различив впереди шпили и крыши столицы, Хиона ощутила страх.
Она решила, что король Фердинанд, наверное, успел собрать свои войска, и если он намерен сражаться, на стенах столицы и крышах уже установлены пушки и лежат меткие стрелки, чтобы обрушить на Миклоша и его сторонников свинцовый град.
Совсем перепугавшись, она вложила руку в его пальцы, ощутила их спокойное ласковое пожатие и поняла, что он ничего не боится и уверен в надежности своего плана.
Пытаться заговорить с ним было бы бесполезно — вокруг гремели славонские песни и приветственные возгласы, словно лишь так шумно могли они выразить свое счастье.
Массивные городские ворота были уже совсем близко, и Хиона испуганно вглядывалась в них, ожидая увидеть солдат с винтовками на изготовку. А сколько их еще могло быть скрыто стенами?
Она видела в отдалении каких-то людей, но не могла разобрать, солдаты это или нет.
Затем, когда они были почти уже у самых ворот, лошади остановились, и она с тревогой посмотрела на Миклоша, стараясь понять, что происходит.
Он помог ей встать, и тут из ворот на черном жеребце появился капитан Дариус. Он осадил коня у ландо, отдал честь Миклошу и сказал:
— Добро пожаловать! Других слов нет.
Принц перевел дух, а капитан Дариус продолжал:
— Король Фердинанд с большинством своих приспешников уже бежал из столицы.
— Но куда?
— Для начала в Сербию, — ответил капитан Дариус, — но думаю, поезд довезет их до самой Вены, и нам можно забыть о них.
Миклош, казалось, на миг окаменел, словно не мог поверить, что это правда.
Но Хиона, внезапно освободившись от гнета страха — и не только страха за Миклоша, но и за себя, — услышав, что король бежал, невольно вскрикнула от радости.
И прильнула к принцу.
— Мы победили… мы победили! Ах, Миклош… мы… победили! Он… бежал, и нам больше… нечего опасаться.
Он обнял ее, посмотрел в ее сияющие глаза, услышал взволнованные бессвязные слова, наклонил голову, и его губы слились с ее губами в поцелуе.
На секунду ей показалось, что она грезит.
Но тут же поняла, как ждала этого поцелуя, как жаждала его, хотя и не подозревала ни о чем подобном.
Он обнял ее еще крепче, и ей показалось, что широкий солнечный луч, а может быть, и удар молнии, пронизал все ее существо.
Затем он чуть отодвинулся, и она заметила, что повсюду вокруг смотрящие на них люди радостно вопят, размахивают шляпами, носовыми платками, фуражками в неистовом восторге от того, что узнали.
Известие, привезенное капитаном Дариусом, передавалось из уст в уста, и бурное ликование накатывалось на них со всех сторон, точно волны на песок.
Хиона, держась за Миклоша, все еще не могла ни о чем думать, кроме чуда его поцелуя.
Тут она услышала, как он спросил спокойным голосом, хотя, конечно, был вне себя от счастья:
— Что ты еще устроил, Озо?
— Архиепископ ждет вас в соборе, — ответил капитан Дариус, — а твои ликующие подданные собрались на площади.
Миклош улыбнулся.
— Спасибо, Озо, — сказал он. — Я знал, что могу положиться на тебя.
— Это счастливейший день в моей жизни! — воскликнул капитан Дариус.
Он отдал честь, повернул коня и поехал впереди них. Миклош усадил Хиону рядом с собой, и она, держась за его руку, говорила:
— Так это правда… король… правда… уехал?
— Да, — ответил Миклош, — и больше он нам досаждать не будет. А теперь, моя красавица жена, нас ждет коронация. А потом нам предстоит нелегкий труд — вернуть стране счастье, которое она знала, когда ею правил мой отец.
— Я уверена, ты сумеешь это сделать, — прошептала Хиона.
— Только с твоей помощью, — нежно ответил Миклош.
На мгновение их взгляды встретились, и Хионе почудилось, что он снова ее целует.
Она смущенно отвела глаза и только теперь заметила, сколько людей смотрят на них и кричат до хрипоты, и, когда они въехали в ворота, сказала себе, что должна помнить о своем долге перед ними, какие бы чувства к Миклошу ни туманили ей голову.
А ландо уже почти все тонуло в цветах.
И словно по мановению волшебной палочки каждый ребенок по обеим сторонам улицы протягивал к ней ручонку с цветком, а матери бросали в ландо букетики полевых цветов или усыпали ими мостовую.
К тому времени, когда они подъехали к собору по ту сторону площади рядом со зданием парламента, Хиона начала опасаться, что утонет в цветах вместе с Миклошем.
На ступенях собора стоял капитан Дариус, рядом с ними — группа священнослужителей в полном облачении, а позади толпились нарядные дамы и господа. Члены парламента и их супруги, решила Хиона, и, может быть, титулованные особы, которых не было среди представленных ей.
Одно не оставляло сомнений — все они были славонцами и все безмерно радовались Миклошу.
Мужчины кланялись ему, дамы приседали, и следом за священнослужителями они прошли по центральному проходу собора, битком набитому людьми.
На верхней ступени алтаря их ждал архиепископ в полном облачении прелата греческой православной церкви. Хиона догадалась, что до этого дня архиепископ жил в затворничестве.
Кругом пылали свечи, но Хиона не увидела семи серебряных светильников и догадалась, что при короле Фердинанде в соборе совершались лютеранские богослужения.
Но задавать вопросы было не время: Миклош подвел ее к архиепископу, и коронация началась.
Хиона страшно боялась, что наделает ошибок, но священник рядом с ней подсказывал, что она должна делать, и после того как Миклош был коронован, она опустилась перед ним на колени, и он возложил на нее корону.
Затем он поднял ее, и они повернулись к собравшимся, и загремели приветственные возгласы, такие радостные и такие искренние, что у Хионы на глаза навернулись слезы.
После молитв был пропет гимн Славонии, и все еще в коронах они с Миклошем прошли по центральному проходу к дверям, за которыми их появления ждали толпы, запрудившие площадь.
Если бы король Миклош захотел обратиться к народу, это оказалось бы невозможным — оглушительные крики не затихли, даже когда они вернулись в собор, чтобы оставить там короны перед тем, как отправиться во дворец.
Кто-то снял корону с головы Хионы и надел на нее тиару, в которой она приехала в собор, а Миклош надел шляпу с плюмажем, очень ему шедшую.
И в нем, подумала Хиона, появилось какое-то новое властное достоинство.
Перед собором их ждал другой экипаж — запряженная шестеркой белых коней открытая карета с форейторами, резная, раззолоченная. Такие Хионе приходилось видеть только в торжественных королевских выездах.
По улицам они ехали медленно, и все толпившиеся по сторонам могли смотреть на них без помех, тем более что вдоль тротуаров не стояли шеренги солдат.
Рядом с каретой бежали люди, выкрикивая приветствия, бросая в нее цветы, и их счастье было таким заразительным, что Хиона еле удерживалась, чтобы не закричать вместе с ними.
— Они любят тебя, Миклош, они любят тебя! — сказала она, когда на секунду наступило затишье.
— И они любят тебя! — ответил он. — Видишь, сколько детишек держат в руках по розе? Ты завоевала их сердца, когда взяла розу у малыша у дверей парламента, а потом взяла его на руки и отнесла к матери.
— Ты слышал об этом?
— От многих и многих, — ответил он. — Но первым мне рассказал Озо Дариус.
— У меня было чувство, что он твой сторонник, — сказала Хиона, — и я не ошиблась.
Миклош засмеялся.
— Это далеко не все! Он взял на себя крайне рискованную и опасную роль, когда поступил на службу к Фердинанду только ради меня.
— Он очень храбр.
— Очень! — согласился Миклош. — Собственно говоря, он мой родственник, и на востоке страны ему принадлежит огромное поместье. Но только ему еще долго не придется там побывать.
— Но почему?
— Потому что он мне нужен здесь, — сказал Миклош. — Хотя он молод, я намерен поставить его во главе армии, и мне требуется его помощь в реформах, которые должны быть разработаны тут, в Дюрике, чтобы народ был счастлив и огражден в своих правах.
— И нужны школы, а также, я уверена, больницы.
— А вот это будет одной из твоих обязанностей.
— Ах, нет! — воскликнула Хиона. — Что, если я не справлюсь?
— Но я же буду рядом, — обещал Миклош. — В этом ты можешь не сомневаться.
И в глазах у него появилось такое выражение, что она смутилась.
Тут их разговор оборвался, потому что они подъехали к дворцу, где их опять уже ждал капитан Дариус и славонские сановники, которые, как Хиона узнала позже, отказывались служить королю Фердинанду, но теперь готовы были делать все, что могло от них потребоваться.
Им надо было многое сказать за торжественным завтраком, необыкновенно изысканным, но недолгим — речь произнес только король.
Он поблагодарил их за преданность и сообщил, что завтра же намерен приступить к подготовке реформ, по его мнению, слишком задержавшихся.
День склонялся к вечеру, когда Хиона смогла подняться к себе, чтобы снять тиару, от которой — хотя она не была тяжелой — у нее начала разбаливаться голова.
— Пойди и отдохни, — сказал ей Миклош. — Мизра ждет тебя и расскажет, что я придумал на вечер.
Хионе хотелось возразить, сказать, что она предпочла бы провести вечер с ним наедине, но она промолчала, боясь, что он не согласится и возникнет неловкость.
И она правда измучилась принимать и принимать поздравления, какими бы искренними и сердечными они ни были.
И почувствовала облегчение, когда наверху парадной лестницы ее встретила Мизра.
Камеристка вместо того, чтобы почтительно присесть, упала на колени и поцеловала ей руку со словами:
— Клянусь, ваше величество, служить вам не только преданно, но и с вечной любовью.
Хиона ответила почти с рыданием в голосе:
— Благодарю тебя, Мизра, но, боюсь, я очень устала.
— Знаю, ваше величество, и я уже все приготовила. Идемте!
Она повела Хиону по коридору, но не в направлении ее спальни, а в другую часть дворца, которая, как догадалась Хиона, при короле Фердинанде была заперта.
Там суетились горничные, снимая чехлы с мебели, подметая, вытирая пыль. И так в каждой комнате, через которые они проходили.
Когда она наконец вошла в свою новую спальню, то поняла, почему этими апартаментами не пользовались.
Все они были изумительно красивы, но совсем не в стиле, отвечавшем германизированным вкусам короля Фердинанда.
На потолках возлежали богини и резвились купидоны, мебель была старинной французской, а картины по большей части принадлежали кисти прославленных французских художников.
Мягкие ковры и светлые атласные драпировки ласкали взгляд нежностью пастельных тонов.
В спальне Хионы резную вызолоченную кровать украшали купидоны, голубки, чашечки роз и лилий, а полог был из небесно-голубого шелка.
Да, куда бы она ни бросила взгляд, всюду его встречали эмблемы любви.
Она инстинктивно поняла, что комната эта жила в памяти Миклоша с дней его детства, что это была комната его матери.
Потом, чувствуя себя неимоверно усталой, она позволила, чтобы Мизра раздела ее и облекла в одну из прелестных ночных рубашек, которые ее мать купила для нее в моднейшем магазине Лондона.
Она легла и заснула, едва ее голова коснулась подушки.
Когда Мизра ее разбудила, ей показалось, что проспала она долго — солнце уже закатилось, наступил вечер.
— Ванна готова, ваше величество, — сказала Мизра, — и его величество просил сказать вам…
Хиона сразу стряхнула с себя остатки сна.
— Что?
— Его величество распорядился, чтобы вы поужинали с ним в будуаре.
— Вдвоем?
— Вдвоем, ваше величество.
Хиона спрыгнула с кровати, забыв про усталость, полная радостного волнения, какого никогда прежде не испытывала.
Она так боялась, что в этот первый вечер царствования Миклоша будет устроен торжественный банкет и им не только не удастся поговорить, но они даже не будут сидеть рядом.
А теперь она сможет сказать ему все, что переполняло ей душу, и она тут же погрузилась в теплую душистую воду ванны.
Когда она вытерлась, то увидела, что Мизра приготовила для нее не изысканный вечерний туалет, как она ожидала, но другую ночную рубашку и пеньюар в тон ей.
— Но как же так? — растерянно спросила Хиона.
— Ваше величество будет чувствовать себя свободнее, а кроме его величества, вас никто не увидит.
Однако Хиона, выйдя из спальни и направляясь в будуар, где, по словам Мизры, ее ожидал король, испытывала застенчивую робость.
Миклош поднялся со стула, когда она вошла. Комната по элегантному изяществу не уступала спальне и была напоена благоуханием украшавших ее белых цветов.
Но она видела только того, кто был ее мужем, кого она поцеловала от восторга, узнав, что он одержал победу над врагом, причем никто не был убит или ранен.
— Ты отдохнула? — спросил Миклош своим глубоким бархатным голосом.
— Да, боюсь, я очень утомилась.
— Ну, конечно, — сказал он. — Садись же, я налью тебе шампанского.
Он вложил ей в руку бокал и продолжал:
— Я подумал, что весь день нас окружали люди, зато вечер мы проведем вместе, совсем одни. Сможем поговорить, сами служа себе за столом, а вернее, я буду служить тебе. И тогда нам никто не будет мешать, моя прекрасная королева.
Хиона этого не ждала, и ее глаза засияли, когда она сказала:
— Это будет очень… волнующе.
— Именно это я и надеялся от тебя услышать, — сказал Миклош. — И для начала позволь тебя уверить, что сейчас ты выглядишь даже еще красивее, чем сегодня в соборе, где, коронуя тебя, я подумал, что ни одна славонская королева не была столь прекрасна.
— Я чувствовала, что меня коронуют любовью, — ответила Хиона, вспоминая восторженные толпы внутри и снаружи собора.
— Ты прочитала мои мысли, — сказал Миклош бархатным голосом, — и я уверен, ни одна королева не была более достойна трона, чем ты.
— Ты меня совсем смутил, — ответила Хиона. — Я знаю, насколько я невежественна, но я полагаюсь на тебя… ты ведь… научишь меня… что я… должна делать.
— Непременно, — сказал Миклош, — и, правду говоря, я хочу научить тебя очень многому.
Он произнес это таким глубоким и нежным голосом, что Хиона потупила глаза.
После легкого колебания он встал и подошел к боковому столу, на котором, подогреваемые маленькими свечками, стояли серебряные блюда с кушаньями.
Какие это были кушанья, Хиона потом вспомнить не могла, хотя все они были удивительно вкусными. Но она не замечала ничего, кроме Миклоша, сидевшего напротив нее.
Свечи озаряли его красивое лицо и словно бы озаряли его глаза странным блеском, когда он смотрел на нее.
Когда они поужинали, Миклош дернул сонетку, и тотчас явившиеся лакеи менее чем за минуту унесли столы и все прочее.
Когда слуги закрыли за собой дверь, Миклош сел рядом с Хионой на низком диване и сказал:
— Наконец-то мы сможем поговорить!
— Я очень этого хотела, — ответила Хиона с улыбкой, — но слишком многим другим людям надо было рассказать тебе, что они думают и чувствуют.
— Но разве я мог твердо надеяться, что все пройдет гладко и именно так, как я задумал? — сказал он.
— Ты правда полагал, что король Фердинанд выберет бегство? — спросила Хиона.
— Я надеялся и молился, что он поступит именно так, когда солдаты самовольно покинут казармы, — ответил Миклош. — Но, как ты понимаешь, для меня было огромным облегчением узнать, что действительно все обошлось без боев, в которых погибло бы немало наших людей. Они и так достаточно настрадались.