Было далеко за полдень, когда они наконец остановились у перрона вокзала в Дюрике.
Повсюду флаги, флаги, флаги — славонские бок о бок с Юнион Джеком, и повсюду цветочные гирлянды.
На красном ковре против того места, где должен был остановиться вагон Хионы, толпились сановники и офицеры в мундирах, увешанных орденами. В центре она увидела человека в шляпе с плюмажем и не усомнилась, что это король.
Она вдруг почувствовала, что не в силах взглянуть на него, но тут же одернула себя и приготовилась держаться так, как от нее ждала бы ее мать. Тем не менее ее охватило сумасшедшее желание убежать, спрятаться, положить конец этому фарсу с браком.
Но она вздернула подбородок и сказала себе, что не станет никого бояться, даже пятидесятидвухлетнего короля, и сумеет скрыть свои чувства, как подобает принцессе.
Некоторым утешением ей служило платье, которое ее мать предназначила для этого случая, — очень красивое, очень дорогое, нежно-голубого цвета, отделанное кружевом с голубыми лентами и украшенное миниатюрными розочками.
Когда она спустилась из вагона на устланный красным ковром перрон, Хиона выглядела очень юной и обворожительно прелестной.
— Разрешите мне приветствовать вас в мой стране, — произнес король по-английски с заметным немецким акцентом, довольно хриплым голосом. — Мы приветствуем вас от всего сердца. Я и мой народ постараемся сделать вас счастливой.
Хиона подумала, что речь эту кто-то написал для короля — он спотыкался на некоторых словах и явно напрягал память, а не говорил свободно.
Но этого и следовало ожидать. И тут, глядя на него, она поняла, что отталкивает ее не столько его возраст, сколько жестокость в очертании узкогубого рта и холодный взвешивающий взгляд.
Она быстро произнесла по-немецки ответную речь, которую сочинила еще дома, показала матери, а получив ее одобрение, выучила наизусть.
— Благодарю ваше величество за ваш любезнейший милостивейший прием. Я счастлива, что я здесь, в вашей прекрасной стране, и уверена, что полюблю ее так же, как люблю Англию.
Если король и был доволен ее ответом, он ничего не сказал, а только несколько раздраженно представил ей стоящих рядом с ним на платформе.
Женщин среди них не было, как сразу заметила Хиона, зато Имелся премьер-министр, другие члены кабинета, а также полдюжины генералов и городских советников с тяжелыми золотыми цепями на шее, под тяжестью которых они словно пригибались.
Все они хотели приветствовать Хиону, но король нетерпеливо на них поглядывал.
— Идемте, идемте! — сказал он по-немецки и повел ее вперед. — Вы опоздали и, хотя помешать этому было невозможно, теперь мы должны наверстать упущенное время.
Хиона не понимала, откуда такая спешка, но она не успела и рта открыть, как очутилась в открытом ландо рядом с королем, и оно покатило по улице под приветственные крики горожан, толпившихся на тротуарах.
Она махала им, хотя заметила, что король ни разу даже руки не приподнял.
Он сидел, выпрямившись, и смотрел на толпы так, словно в любую секунду ожидал появления наемного убийцы.
И действительно, вдоль всего пути следования ландо стояли цепи солдат, а лошади бежали быстрой рысью, и Хиона почувствовала, что это — непростительное невнимание к людям, которые простояли тут несколько часов, чтобы увидеть ее:
Однако она не решилась попросить короля приказать кучеру ехать медленнее, но только принялась махать особенно усердно, лелея надежду, что они все-таки сумеют понять по ее улыбке, как она им благодарна за такую восторженную встречу.
Когда впереди показался дворец, король впервые нарушил молчание, которое царило между ними всю дорогу.
— Не стоит столько махать. Они хотели королеву-англичанку, вот и получили ее!
Хиона посмотрела на него с удивлением, и спросила:
— А вы не хотели?
— Да нет же, нет! — резко сказал король. — И я очень рад видеть вас тут.
Она, однако, подумала, что особого восторга он не изъявил, и решила, что, может быть, он стесняется, как иона.
Огромный дворец, воздвигнутый несколько столетий назад, стоял высоко над городом и, как знала Лиона, был окружен прекрасными садами.
К. дверям вела длинная лестница, устланная красным ковром, и, поднимаясь по ней, Хиона недоумевала, почему молча идущий с ней рядом король не предложил ей опереться на его руку, как, казалось бы, требовали обстоятельства.
В вестибюле у дверей их ждала еще одна толпа придворных, которых король представил ей с небрежной поспешностью, явно не желая тратить время на церемонии.
Затем они вошли в великолепный зал, за которым находилась столовая.
— На пустяки у нас нет времени, — быстро сказал король. — Из-за задержки в два часа вы будете есть в дорожном костюме.
Его властный тон чуть было не толкнул Хиону сказать, что она все-таки предпочла бы сначала снять шляпу и вымыть руки.
Но она не сомневалась, что он выйдет из себя, если она это скажет.
Едва подъехали встречавшие ее на вокзале, как они все поспешили в столовую, где уже ждали другие приглашенные.
Их Хионе не представили, но они встретили ее рукоплесканиями.
Торопливо шагая рядом с королем к их месту во главе стола, Хиона пыталась улыбаться и любезно наклонять голову.
Они сели, епископ прочитал молитву, и тогда король спросил:
— Так что же произошло вчера ночью? Я намерен сурово покарать виновных, а также тех, чьей обязанностью было обеспечить безопасность поезда на перевале. Просто позор, что с вами произошло подобное, едва вы пересекли границу этой страны.
— Но все обошлось, — ответила Хиона, — и я думаю, лучше было бы просто забыть об этом.
— Забыть? — резко переспросил король. — Абсолютный вздор! Дайте этим людям палец, и они отхватят всю руку! Последнее время они ведут себя возмутительно, и я не намерен терпеть! Пусть знают, что я не собираюсь мириться с их бунтовщическими замашками! Он говорил грубым, властным голосом, и на мгновение все вокруг испуганно замерли, а король продолжал:
— Только Богу известно, что произойдет, раз дело уже дошло до того, что мы не можем сделать и нескольких шагов, чтобы на нас не нападали и не швыряли в нас бомбы! А ведь обязанность тех, кто нас охраняет, — предотвращать подобное.
Он свирепо взглянул на генерала, сидевшего через три человека от него, и, хотя выглядел генерал весьма внушительно, Хионе почудилось, что он совсем сник под взглядом короля и его багровое лицо побледнело.
— Вы слушаете, что я говорю, генерал? — грозно спросил король.
— Заверяю ваше величество, что будет сделано все, чтобы эти преступники предстали перед судом.
— Надеюсь, очень надеюсь, — сказал король. — Это же просто позор! Не говоря обо всем прочем, мы опоздали к завтраку!
Когда подали этот завтрак, кушанья оказались очень тяжелыми — немецкой кухни, решила Хиона.
Всевозможные мясные блюда, которые король и его гости поглощали с большим аппетитом, как и рыбу в кляре, поданную раньше, как и кремовые пудинги, поданные на десерт.
Хионе очень понравилась рыба, пойманная, как она решила, в серебряной реке, а также овощи, совсем не похожие на те, какие она ела в Англии.
От вина она отказалась, так как дома ей не разрешалось пить ничего, кроме воды, исключая рюмочку на Рождество или в какой-нибудь другой такой же праздник.
Она заметила, что вина подавались самые разные, а гости пили с наслаждением — их рюмки наполнялись снова и снова.
Завтрак тянулся очень долго — одно блюдо сменяло другое, выпитые бутылки сменялись полными, и Хионе казалось, что скоро настанет время пить чай.
Не говоря уж о приветственных, адресованных ей речах — премьер-министра, верховного судьи и других удивительно скучных сановников, которые, видимо, понятия не имели, когда следует замолчать и сесть.
Конечно, говорили за столом только по-немецки, и Хиона была рада, что знает этот язык, хотя он ей никогда не нравился.
Она предпочла бы славонский, который, как ей рассказывал капитан Дариус, отличался мягкостью и музыкальностью, а некоторые слова и выражения сами по себе были чистой поэзией.
Когда завтрак наконец подошел к концу, она чувствовала себя совсем измученной. Но тут к ней подошла леди Боуден, чтобы представить ей присутствовавших на завтраке дам, хотя их было немного.
В конце концов, когда, по мнению Хионы, все было сказано, ей разрешили удалиться к себе в спальню, где, к большому ее облегчению, ее ждала Мизра.
— Вы, наверное, очень устали, ваше высочество, — сочувственно сказала камеристка.
— Очень, — ответила Хиона. — Никогда еще я не выслушивала столько длиннейших речей и столько одних и тех же слов, повторяемых снова и снова.
Она засмеялась, а Мизра сказала:
— Так уж всегда: австрийцы и немцы — они говорят, говорят, пьют и пьют. А иногда распевают песни, но только не во дворце.
Хиона оглядела спальню, решила, что она безобразна, но затем подумала, что она тут временно: после венчания ей предстоит поселиться в парадных покоях.
Словно угадывая ее мысли, Мизра сказала:
— Прежде, говорят, во дворце было очень красиво, но теперь занавесы с кроватей сняли, а много чудесных картин убрано на чердак.
— Но почему? — спросила Хиона.
— Его величество считает, что все это ненужные пустяки и напрасная трата времени.
Хиона засмеялась.
Она уже успела догадаться, какую важность король придает времени.
Она медленно сняла шляпу и платье, в котором приехала, и Мизра посоветовала ей отдохнуть перед обедом.
Хиона поймала себя на том, что она думает о короле как о человеке и ее муже, и поняла, что находит его отталкивающим, причем не только из-за возраста.
С того момента, когда она спустилась на перрон, он не нашел для нее ни одного доброго слова, а только торопился поскорее закончить церемонию встречи с ней.
Ей пришло в голову, что он зол, так как его принуждают жениться, и испытывает такое же нежелание вступить в брак с ней, как она — с ним.
— Быть может, мы пойдем каждый своим путем, — сказала она себе, глядя на свое отражение в зеркале.
И словно опять увидела жестокую складку узких губ короля, его враждебный, как она думала, взгляд, и ей стало страшно.
Страшно не только от мысли, что он будет ее мужем, но и от чего-то еще, хотя от чего именно, выразить словами она не сумела бы.
Но это нечто было таким ощутимым, что ее охватил ужас.
Глава 5
Хиона посмотрела на себя в зеркало и решила, что никто не сможет поставить ей в вину, будто она не постаралась выглядеть привлекательной при первом своем официальном выезде.
Мать выбрала это светло-желтое платье цвета весенних солнечных лучей, оно подчеркивало мягкую золотистость ее волос и придавало ее глазам даже еще большую таинственность.
Шляпа была отделана желтыми розанами, и, когда Мизра подала ей перчатки и маленький атласный ридикюль, она решила, что даже король должен будет признать ее элегантность.
Она уже собралась спуститься вниз, когда в дверь постучали и лакей доложил:
— Сэр Эдвард Боуден просит ее высочество поговорить с ним, прежде чем ее высочество присоединится к его величеству, и я должен проводить ее высочество в гостиную, где он ее ожидает.
Хиона тотчас направилась к двери со словами:
— Я готова.
Лакей был человек в годах и, видимо, служил во дворце давно, а потому она его спросила:
— Вам довелось видеть здесь много перемен?
Спросила она по-славонски и медленно. После паузы он ответил:
— Я поступил сюда на службу еще молодым человеком, ваше высочество, при прежнем короле. В те дни дворец был счастливым местом.
Тон его был таким, что ему не нужно было ничего добавлять, и Хиона пошла рядом с ним по длинным коридорам, а затем по великолепной двойной лестнице спустилась в мраморный зал.
Оттуда лакей проводил ее в небольшую, скудно обставленную комнату. Тут, предположила она, ждали те, кому король назначил аудиенцию.
— Доброе утро, ваше превосходительство, — сказала Хиона. — Вы будете сопровождать меня в парламент, где, как я поняла, его члены намерены преподнести его величеству и мне какой-то замечательный свадебный подарок?
— Я буду сопровождать ваше высочество, — ответил сэр Эдвард — но прежде мне необходимо сообщить вам нечто важное.
— Что именно? — не без опасений осведомилась Хиона.
— Вчера вечером его величество и его советники поставили меня в известность, что было бы лучше, если бы вы взяли другое имя.
— Другое имя?! — удивленно воскликнула Хиона.
Этого она никак не ожидала. Сэр Эдвард был, видимо, смущен.
— Его величество полагает, что вам как царствующей королеве подошло бы более обычное имя.
Хиона молча посмотрела на него, а потом сказала:
— Мне кажется, его величество подразумевает, что я ношу греческое имя, которое будет более по вкусу славонцам, чем немцам.
Сказала она это резко, и сэр Эдвард оглянулся через плечо, прежде чем ответить:
— Я боялся, что ваше высочество может огорчиться, но его величество желает, чтобы вы венчались с ним, нося имя, более ему привычное.
Хиона промолчала, и сэр Эдвард продолжал:
— Он порекомендовал несколько. Матильда — это имя его матери, Вильгельмина — имя ему особенно приятное, или, может быть, Гертруда.
Хиона перевела дух и ответила:
— Имя для меня выбрали мои родители при моем крещении. И я им горжусь, потому что мой отец был греком. Будьте добры, сообщите его величеству, что я не изменю своего имени. Будь мой отец жив, он этого не одобрил бы.
Сэр Эдвард вздохнул.
— Его величество будет очень… огорчен.
Запинка перед последним словом убедила Хиону, что он намеревался сказать «недоволен».
В ней внезапно проснулась гордость, какой она в себе и не подозревала. Нет, она не позволит королю помыкать ею, а эта смена имени — первый шаг в задуманном им плане сломить ее, уничтожить как личность.
— Мое имя Хиона, — сказала она твердо, — и замуж я выйду, не меняя его. Если король против него, я убеждена, что славонцам оно понравится.
Выражение на лице сэра Эдварда сказало ей, что последнее совершенно короля не интересует.
Хиона не намеревалась спорить дальше, а потому направилась к двери со словами:
— Полагаю, его величество ждет меня, и, как известно вашему превосходительству, мне не следует опаздывать.
Прежде чем сэр Эдвард успел ответить, она вышла в зал, где, как она и полагала, их уже ждал адъютант, чтобы проводить к королю.
Хиона сделала королю реверанс, и он сказал почти добродушно:
— Доброе утро! Вы пунктуальны, что весьма похвально, так как нам предстоит много дел, и карета уже ждет.
Не дожидаясь ее ответа, он направился в вестибюль и вышел в парадную дверь.
Она не могла не признать, что при всей его грубости он хотя бы выглядел очень величественно в мундире, сверкающем орденами, с голубой лентой через плечо и в той же шляпе с плюмажем, в которой он был на вокзале.
Заметила она и шеренги солдат по сторонам дороги от дворца к воротам, и кавалерийский эскадрон, который должен был эскортировать их карету.
Однако в карете она не оказалась наедине с королем. Напротив них сидел офицер, почти не уступавший королю великолепием мундира, и дородная неуклюжая немка, которая была накануне представлена Хионе как одна из двух ее фрейлин, баронессы и графини. Обе они были седовласы, обеим было под пятьдесят, и ей невольно пришло в голову, что кто-то мог бы позаботиться, чтобы хотя бы одна из них была ближе ей по годам.
Однако король дал ясно понять, что баронесса и графиня будут обучать ее дворцовому этикету, и Хиона не сомневалась, что они уподобятся гувернанткам и будут придираться к ней по всяким мелочам.
Ехала с ними баронесса, и король явно внушал ей такой ужас, что она отвечала что-то невнятное, когда Хиона любезно пожелала ей доброго утра, а затем сказала, что поездка в парламент, вероятно, будет очень приятной.
Поэтому Хиона все свое внимание сосредоточила на толпах, запрудивших улицы, по которым они проезжали. Едва они выехали из дворцовых ворот, как раздались приветственные крики.