- Спасибо.
Оливия улыбается, а Дэвид молча кивает. Когда мы входим в гостиную, я наблюдаю за ней - за реакцией и эмоциями, играющими на ее лице. Как взлетают ее ресницы, когда она поднимает голову, разглядывая огромную хрустальную люстру и расписанную вручную золотую фреску на потолке. Уголки ее губ приподнимаются от удивления при виде мебели и мраморных полов - признаков роскоши. Повернувшись к стеклянной стене, с которой открывается захватывающий вид на мерцающий огнями город, Оливия охает. И похоть захлестывает меня, будто удар молнии. Она скользит к окну, разглядывая улицу. И эта картина чертовски прекрасна: бледные, обнаженные руки, струящиеся длинные черные волосы, ниспадающие чуть выше идеальной, упругой попки. Мне нравится, как она смотрится здесь, в моих комнатах, среди моих вещей.
Вид мне понравился бы еще больше, если бы на ней не было платья.
- Мы можем выйти наружу? - спрашивает Оливия.
Я киваю и открываю дверь на большой каменный балкон. Она выходит, и я следую за ней. Температура сегодня ниже, и снег, конечно, убрали. Взгляд Оливии скользит по вечнозеленым растениям в горшках, украшающим бежевую мягкую мебель, а отблески горящих светильников в углах бросают теплый оранжевый свет.
- Так это что, твой тюремный двор? - дразнит она.
- Совершенно верно. Меня выпускают подышать свежим воздухом и позаниматься спортом, но только если я буду хорошо себя вести.
- Не так уж и плохо.
Мы идем бок о бок вдоль стены, держась за руки. И я вспоминаю о своем первом светском мероприятии - я весь взвинчен и взволнован, и в то же время немного боюсь облажаться.
- Ну и каково это, - тихо спрашивает она, - когда все готово, и ты точно знаешь, чем будешь заниматься всю оставшуюся жизнь?
- У тебя же есть кофейня. Это не так уж и отличается.
- Да, но моей семье было нужно, чтобы я ею управляла. Это был не мой выбор.
Я фыркаю.
- И не мой тоже.
Она задумывается, потом спрашивает:
- Но ты волнуешься? Как говорил Симба: «Просто не могу дождаться, чтобы стать королем»?
- Симба был дураком. А учитывая, что звание короля будет означать, что моя бабушка мертва, «взволнован» - не то слово. - Я перехожу в режим интервью. - Но я с нетерпением жду выполнения своего права по рождению и правления Вэсско с честью, достоинством и милостью.
Оливия тянет меня за руку, чтобы мы остановились. Ее глаза скользят по моему лицу, губы изгибаются.
- Я называю это чушью.
- Что?
- Полной чушью. «Честь, достоинство и милость», - передразнивает она, подключая акцент. - Красивые слова, но они ничего не значат. Каково это на самом деле?
Каково это на самом деле? Чувствую себя олененком, впервые встающим на ноги - шаткие и странные. Потому что никто никогда не копался в моем ответе. Никто никогда не спрашивал меня о большем. О настоящем и неподдельном. Не знаю, волновало ли кого-нибудь это на самом деле. Но Оливии нужны эти ответы - я вижу это по мягким чертам ее лица, когда она терпеливо ждет. Она хочет узнать меня.
И моя грудь отчаянно сжимается, потому что внезапно я хочу того же самого.
- Лучший способ описать это, думаю... - я облизываю губы. - Представь, что ты учишься в Медицинской школе на хирурга. Ты прочитал все книги, наблюдал за операциями, готовился. И всю свою жизнь все вокруг говорили, каким удивительным хирургом ты будешь. Что это твоя судьба. Твое призвание. – Ее глаза притягиваю мой взгляд. И я не знаю, что она видит в моих глазах, но в ее я нахожу утешение. Достаточное, чтобы продолжить. - Но потом наступает этот момент - день, когда твоя очередь идти одному. И они вкладывают тебе в руку скальпель и... все зависит от тебя. Это, полагаю, довольно охренительный момент.
- Уверена.
- Вот на что похожа идея стать королем. Охренительный момент.
Оливия делает шаг вперед, но теряет равновесие, спотыкаясь о высокий каблук, и я ее ловлю. Она сталкивается с моей грудью, я обнимают ее, и мои ладони оказываются на ее пояснице... и так там и остаются. Ее восхитительно мягкие груди прижимаются к моей твердой груди, мы замираем, глядя друг на друга, наше дыхание смешивается.
- Проклятые сапоги, - шепчет она так близко от моих губ. Ее улыбка притягивает меня.
- Мне нравятся эти проклятые сапоги. Увидеть их на тебе - и ничего кроме них - действительно сделало бы мой день.
А потом я опускаю голову, и Оливия тянется ко мне, и мы тянемся друг к другу. Ее шелковистые волосы скользят по моим пальцам, когда я касаюсь ладонью ее щеки. Моя улыбка исчезает, сменяясь чем-то более диким, более отчаянным. Жаром и голодом. Потому что сейчас я собираюсь ее поцеловать - и когда ее сердцебиение учащается возле моей груди, я знаю, что она это понимает. Хочет этого так же сильно, как и я. Мой нос касается ее носа, и эти темно-синие глаза медленно закрываются... а потом Логан громко откашливается. Многозначительно.
Проглатываю проклятие и смотрю вверх.
- Что?
- Вспышка камеры.
- Черт. Где?
Он вздергивает подбородок.
- Крыша высотки. Девять часов.
Поворачиваюсь спиной к городу, прижимая Оливию к груди.
- Нам нужно зайти внутрь.
Оливия выглядит восхитительно ошеломленной. Она смотрит через мое плечо на темное небо, затем позволяет мне завести ее внутрь.
- Такое часто случается?
- К сожалению. Объективы камер для дальней съемки точны, как снайперские винтовки.
Оказавшись в комнате, вижу губы Оливии, растянутые в длинный, широкий зевок, и стараюсь остановить череду непристойных мыслей. Черт, но ее рот прекрасен. Если я не попаду туда в ближайшее время, это может меня убить.
- Прости. - Она прикрывает рот. - Мне очень жаль.
- Не извиняйся. - Смотрю на часы - уже за полночь. Она провела на ногах весь день и ей снова вставать в четыре часа. - Мне следовало забрать тебя пораньше.
Она качает головой.
- Все было чудесно. Не помню, когда в последний раз мне было так весело. Думаю, прошла уже целая вечность.
Хочу попросить ее остаться. Ей будет так легко выскользнуть из этого платья и лечь в роскошную кровать, находящуюся в комнате в конце коридора. Но... она скажет «нет» - я это чувствую. Слишком рано. И она все равно не сомкнет глаз - я не дам ей спать всю ночь.
Указываю на дверь, как джентльмен, которым не являюсь.
- Тогда давай отвезем тебя домой.
Всю дорогу до дома Оливия прижимается головой к моей руке. Наши ноги касаются друг друга, наши руки переплетены на моем бедре. Слегка поворачиваю голову и вдыхаю жасминовый аромат ее волос.
По кабельному идет шоу «Моя странная зависимость» - одну из самых безумных вещей, которые я когда-либо видел, показали в эпизоде об одном онанисте, одержимом нюханием женских волос. Прости, что осуждал тебя, придурок. Теперь я понимаю.
- Ты фантастически пахнешь.
Она поднимает голову, ее глаза светятся озорством. Затем она прижимается лицом к моей груди - и вдыхает так глубоко, что практически втягивает в нос мою рубашку.
- Мне тоже нравится, как ты пахнешь, Николас.
Машина подъезжает к тротуару и останавливается. И я собираюсь спросить, могу ли я снова понюхать ее завтра, но из динамика доносится голос Логана.
- Оставайтесь в машине, Ваша Светлость. Возле двери мисс Хэммонд бродяга – мы с Томми позаботимся о нем.
Оливия резко отскакивает от меня, мгновенно напрягаясь. Смотрит в окно, сжимая подлокотник так, что костяшки пальцев белеют.
- О нет... - ее слова едва слышны, прежде чем она распахивает дверь и выбегает.
ГЛАВА 9
Оливия
- О нет...
Для маленьких девочек отцы - герои - по крайней мере, хорошие отцы. Высокие и красивые, сильные, но терпеливые, с глубоким голосом, произносящим самые мудрые истины.
Мой отец был хорошим человеком.
Охотником за монстрами под кроватью, специалистом по печенькам перед обедом, ободряющим, защищающим, примером того, каким должен быть настоящий мужчина. С большими и мозолистыми руками работяги - сильными, но нежными. Он держал маму за руку, будто та была драгоценным произведением искусства. О, как он любил маму. Это было в каждом его движении, в каждом слове. Его любовь к ней была светом в его глазах и дыханием в его легких.
Я похожа на него - его черные волосы, форма глаз, длинные руки и ноги. Я гордилась тем, что похожа на него, потому что, как и все маленькие девочки, считала своего отца непобедимым. Неодолимым. Стеной, которая никогда не рухнет.
Но я ошибалась.
Один ужасный день... один ужасный момент на платформе метро... и вся эта сила просто растворилась. Как тает свеча, превращаясь в кучу воска. Во что-то неузнаваемое.
- Папочка? - я опускаюсь на колени. Позади меня приближающиеся шаги Николаса спотыкаются и останавливаются. И унижение щиплет меня за пятки, когда я представляю, как это должно для него выглядеть.
Но сейчас у меня нет на это времени.
- Папа, что случилось? - его глаза пытаются отыскать мои, а пары виски обжигают мои ноздри. - Ливи... Привет, милая. Не могу... что-то не так с замком... не могу вставить ключ.
Он пытался воспользоваться входной дверью в нашу квартиру. Он мог просто пройти через кофейню, но не знал о сломанном замке, который я до сих пор не починила. Ключи выскальзывают у него из рук.
- Черт.
Я сгребаю их с холодного тротуара.
- Все в порядке, папа. Я помогу тебе.
С тяжелым вздохом я встаю, поворачиваюсь и смотрю на Николаса. И мой голос переходит прямо на автопилот.
- Тебе лучше уйти. Мне нужно об этом позаботиться.
Он бросает взгляд на моего отца, лежащего на земле, потом снова на меня.
- Уйти? Я не могу просто оставить тебя…
- Все в порядке, - выдыхаю я, скрипя зубами, и смущение ползет вверх по моей шее.
- Он в три раза больше тебя. Как ты собираешься поднять его наверх?
- Я уже делала это раньше.
За наносекунду он переходит от жалости к злости. И он снова использует этот голос - тот, которым он подчинил Боско своей воле, тот, который говорит, что будет либо по его, либо никак.
- Сейчас ты этого не сделаешь.
Знаю, что он пытается сделать, и ненавижу это. Он хочет быть благородным, полезным. Пытаться быть героем. Разве не так поступают принцы? Но от этого я чувствую себя еще хуже. Я уже давно сама себе герой - я знаю, как это делается.
- Это не твое дело. А мое.
- Если ты свалишься с этих ступенек, то сломаешь свою гребаную шею, - резко говорит Николас, наклоняясь. - Я не собираюсь рисковать только потому, что в тебе больше гордости, чем здравого смысла. Я помогаю тебе, Оливия. Смирись с этим.
А потом он проходит мимо меня. И присаживается на корточки. Его голос становится мягче.
- Мистер Хэммонд?
И мой отец невнятно говорит:
- Кто вы?
- Николас. Меня зовут Николас. Похоже, у вас небольшие проблемы, так что я помогу вам подняться наверх. Все в порядке?
- Да... чертовы ключи не слушаются.
Николас кивает, затем жестом приглашает Логана подойти. Они поднимают моего отца с обеих сторон, его руки лежат у них на плечах.
- Оливия, открой дверь, - говорит он мне.
Мы проходим через кофейню, потому что там больше места. И когда я смотрю, как они несут отца через кухню и вверх по лестнице - его голова свисает вперед, болтаясь на шее, как у новорожденного, ноги волочатся - я понимаю, что это очень, очень плохая ночь. Лучшее, что я смогла бы сделать, это затащить его внутрь, взять подушку и одеяло и провести с ним остаток ночи на полу.
Но даже знание этого не останавливает унижение, горящее у меня под кожей.
И пламя становится только жарче, когда они проходят через нашу обшарпанную гостиную, находящуюся в беспорядке из-за разбросанной обуви и оберточной бумаги, потому что у меня не было времени прибраться. Если бы все шло так, как я хотела, я бы заставила ее выглядеть красивой — затейливой — со свежими цветами и взбитыми подушками. Только не такой.
Они укладывают отца на кровать в его спальне. Я протискиваюсь мимо Николаса и снимаю темно-синее одеяло со стула в углу. Укрываю им отца, и укутываю его. Его глаза закрыты, а губы открыты, но он не храпит. Сейчас в густой щетине на его подбородке больше седины, чем черноты. Я медленно наклоняюсь и целую его в лоб, потому что, хоть он больше и не мой герой, он все еще мой отец. Мы втроем молча спускаемся вниз. Руками обхватываю себя за живот, жестко и крепко, такое чувство, что кожу покалывает — так она чувствительна. В голове у меня уже звучат слова, которые скажет Николас:
Я тебе позвоню.
Это было... мило.
Спасибо, но нет.
Должно быть, он испытал облегчение, увернувшись от пули — вероятно, задаваясь вопросом, о чем, черт возьми, он думал вначале. Единственный багаж, к которому такой парень привык, это Louis Vuitton.
- Я... я буду у машины, сэр, - говорит Логан, когда мы добираемся до обеденного зала кафе. Он кивает мне и направляется к двери.
Неловкое молчание. Неуютное. Я чувствую на себе его взгляд, но сосредотачиваюсь на полу. И съеживаюсь, когда он, наконец, нарушает тишину, этим ровным, совершенным голосом.
- Оливия.
Но я решаю сорвать пластырь первой. Опередить его в нанесении удара. Я жительница Нью-Йорка, и вот как мы поступаем — если кого-то пинком спихивают с бордюра, можете поспорить на свою задницу, что гребаная нога пинающего будет принадлежать нам.
- Тебе лучше уйти. - Я киваю, поднимая лицо, но все еще не встречаясь с ним взглядом. - Я хочу, чтобы ты ушел.
Его теплая рука касается моей обнаженной руки.
- Не сердись.
- Я не сержусь, - отрицаю я, быстро качая головой. - Я просто хочу, чтобы ты ушел.
У меня перехватывает горло. Потому что он мне очень нравится. Я зажмуриваюсь - последняя попытка сдержать гигантские, уродливые слезы, нависшие на моих ресницах.
- Пожалуйста, просто уходи.
Рука Николаса исчезает с моей руки. И я жду - прислушиваюсь - звука его шагов за дверью. Удаляющихся из моей жизни. Где его изначально не должно было быть. Но примерно через тридцать секунд я слышу совсем другое.
- Моя бабушка разговаривает с картинами.
Мои глаза распахиваются.
- Что?
- Когда я был моложе, то думал, что это смешно, своего рода чудаковато, но теперь я думаю, что это просто грустно. - В его глазах сквозит отчаяние. Серьезность, но ... уязвимость. Будто все это для него в новинку. Будто он рискует - идет ва-банк - но он должен заставить себя сделать это. Потому что не уверен, выдержит он или сломается. - Ей почти восемьдесят лет, и единственный человек, с которым она когда-либо могла поговорить, - это мой дедушка. Его нет уже десять лет, и он по-прежнему единственный, с кем она может поговорить.
На мгновение он замолкает, и хмурит брови. Когда он снова заговаривает, его голос звучит тише - будто это слова, о которых он не позволяет себе думать, не говоря уже о том, чтобы произносить их вслух.
- Мой брат последние два года провел на военной службе. Он освободился три месяца назад, и даже близко не подошел к дому. Но еще до этого, он перестал отвечать на мои звонки. Я не разговаривал с Генри шесть месяцев и понятия не имею почему.
Я думаю о видео - о том, как Николас обнял своего младшего брата, и крепко прижал к себе. Защищал его, так старался заставить улыбнуться. И я сразу же понимаю, как ему больно от этого молчания. Я почти чувствую их разрыв своим сердцем.
- Мои кузены ненавидят меня, - продолжает он более легким тоном. - Так, что, приходя в гости, думаю, они буквально попытались бы отравить меня, если бы думали, что им это сойдет с рук. - Его губы изгибаются в почти улыбке, а с моих почти срывается фырканье. - Они также ненавидели моего отца... и все оттого, что его мать родила его раньше них.
- Почему ты мне все это рассказываешь?
- Потому что если ты думаешь, что твоя семья - единственная с изъяном, ты ошибаешься. - Его рука пробегает по моим волосам, будто он ничего не может с собой поделать, убирая пряди за ухо. – В этом мы монополисты.
После этого он молчит. Ждет, что отвечу я - он этого не говорит, но я знаю. Он хочет, чтобы я вместе с ним заползла на эту хлипкую ветку. И если она сломается... по крайней мере, мы упадем вместе.