Но, странное дело, шлюхой себя не чувствую. Максим оказался прав: в желании нет ничего стыдного. Надо же…
Максим… он гладит меня по бедру, молчит, и в тишине комнаты так отчётливо слышится его тяжёлое хриплое дыхание. Он хочет меня, он одержимый, но Макс подарил мне такое удовольствие, о каком и не знала раньше. Не догадывалась никогда.
— Спасибо, — вырывается из меня, и пальцы Максима крепче сжимают моё бедро. До боли, словно пытается сказать: нельзя так, за это не благодарят. Словно напомнить хочет, что во всём, что только что случилось, нет ничего эдакого.
Но для меня это что-то новое. Неизведанное. Порочное и сладкое одновременно. Нереально прекрасное.
Пытаюсь подняться и у меня даже немного получается. Упираюсь локтями в столешницу, смотрю на Максима, а он шипит что-то неразборчивое сквозь зубы, обжигает взглядом и подтягивает меня к себе. Я, что та безвольная кукла, с расплавленными костями, стучащим в висках пульсом, не могу сопротивляться. Как заворожённая слежу за его движениями, ловлю каждый оттенок эмоции, пытаюсь угадать его желания.
Нежная кожа бёдер трётся о грубую ткань одежды Максима, и этот контраст между моей наготой и его бронёй будоражит. Есть в этом что-то порочное — то, что я никогда не чувствовала. Лишь фантазировала тёмными ночами. И каждый раз это казалось чем-то постыдным, неправильным, мерзким. Недостойным. Недопустимым.
— Понравилось? — жаром в шею, а руки на моей заднице. Пальцы впиваются в кожу, причиняют сладкую боль, от которой хочется лишь выгнуться, тереться грудью о мужскую рубашку.
Быть ближе. Рядом.
— Куда мы? — выдыхаю, когда комната перед глазами плывёт, и мы всё ближе к выходу.
— В спальню, — приговор, а я ёрзаю в объятиях, обвиваю торс Максима ногами, хватаюсь за шею, пытаюсь остановить.
— Не надо, — сама себе удивляюсь. — Не хочу.
Глаза Максима совсем чёрные. Исследуют моё лицо, пытаются влезть поглубже, под саму кожу. Испытывают. Приговаривают к пожизненному сроку, распинают на кресте.
— Я… я всё время только в спальне это… не надо в спальню!
Господи, что я несу? Но я действительно хочу попробовать то, что не знала раньше. Хочу освободиться от груза прошлого. Стать кем-то другим — собой настоящей. Пусть потом пожалею об этом, сейчас хочу получить всё и сразу.
Максим усмехается, а в тёмных, ставших почти чёрными, глазах — вызов. Макс такой красивый сейчас — сильный, мощный, подавляющий. Властный. Только мой на эту ночь.
— Где ты хочешь? — вопрос, от которого кровь приливает к коже, и щёки пылают, горят огнём. — Говори, Инга.
Чёрт, я же не умею о таких вещах говорить, не научена. Стыдно.
Но Максим провоцирует меня на что-то тёмное, выводит из зоны комфорта, а пальцы гуляют по коже: сжимают, гладят, массируют. Доводят до черты, за которой лишь пропасть. И я хочу сама там оказаться. Хочу рухнуть, несмотря на похмелье, которое обязательно придёт утром. Обязательно. Но сейчас ночь, и я хочу получить от неё всё.
— Здесь. Сейчас.
Это всё, на что меня хватает. Честное слово, больше ни на что не способна. Максим словно бы чувствует это: движется к креслу, аккуратно укладывает меня на кожаную прохладность обивки, распластывает, нависает сверху. Похватывает пальцами резинку мокрых насквозь трусиков, тянет и выбрасывает их себе под ноги.
Всё, теперь я полностью голая и это… заводит, чёрт возьми.
— Разденься, — прошу, хотя казалось, что не смогу хоть что-то сказать. Но вышло.
— Зачем? — заламывает бровь, взгляд чёрных глаз подчиняющий, требовательный, ищущий.
— Хочу… хочу увидеть тебя.
Максим снова усмехается, и в любой другой ситуации меня бы это раздражало, но сейчас всё кажется органичным и правильным. Сегодня можно всё, сегодня не страшно.
Максим отстраняется. Выравнивается во весь свой немаленький рост, медленно растёгивает пуговицы. Одну за другой, скидывает рубашку, обнажает тренированное сильное тело, а я любуюсь им. Действительно красивый… как я этого раньше не замечала?
Следом за рубашкой улетают штаны, трусы, и я сглатываю, заметив, насколько его член… большой. У Павлика был меньше.
Намного меньше!
— Я буду аккуратным, — словно читает мои мысли Максим, а я упираюсь руками в подлокотники, напрягаюсь.
Боюсь боли, которую могу испытать сегодня. Внутри зарождается паника, я неосознанно отползаю дальше, как можно дальше. Нет, я не трусиха, но, чёрт возьми, страшно! Но Максим подхватывает меня на руки, перекидывает через себя, и вот я уже сижу на его коленях.
— Ты…
— Большой? — проводит рукой по моему бедру, спускается ниже и обхватывает свой член у основания.
Он у него увитый венами, с тёмной кожей, крепкий, действительно большой. Или, может быть, у меня просто совсем другой опыт? Ведь никого кроме Павлика я не видела, а его орган был раза в два точно меньше.
Чёрт, Павлик! Уйди из моей головы! Не хочу о тебе думать, не могу больше. Уйди!
— Потрогай, — просит Максим, отвлекая от безрадостных мыслей, и его взгляд рождает тысячи колючих мурашек на моей коже. И больше не хочется ни о чём думать, хочется только в чёрные глаза смотреть. — Не бойся, он не укусит.
Действительно…
— А что если я сделаю тебе больно?
— Я большой мальчик, переживу.
И я касаюсь. Просто дотрагиваюсь до головки, осторожно спускаюсь ниже, сжимаю член у основания, провожу немного вверх, потом вниз, и Максим глухо стонет. Это… вдохновляет. Хочется сделать ему что-то в ответ, поблагодарить за то, что сотворил со мной.
— Инга, я же не железный… взорвусь сейчас.
Чёрные глаза, устремлённые на меня, прожигают в коже дыру, пытают, мучают. Рождаю ответную реакцию.
— Там где-то лежат мои брюки, — говорит, указывая рукой куда-то в сторону. — Найди их. В кармане презервативы.
Оглядываюсь вокруг, и правда — рядом с креслом лежат штаны Максима. Нащупываю рукой шелестящий пакетик, достаю его из кармана и протягиваю. На, бери, делай с этим, что хочешь.
— Надень на меня, — Максим кажется настоящим искусителем, смущает своими просьбами, обжигает словами и взглядом.
На моих глазах разрывает яркий пакетик, достаёт из него латексный кружок и вкладывает его в мою руку.
— Не бойся. Смелее!
И правда. Господи, ребёнок я, что ли? Нет, конечно же. Взрослая женщина! Мои руки дрожат, когда я раскатываю презерватив по члену, а Максим стонет, когда задеваю пальцами напряжённые тугие яйца. Мне нравится его реакция, и я, на этот раз намеренно, ласкаю тонкую кожу.
— Иди сюда, — Максим поддевает меня под ягодицы, а я замираю, когда головка упирается во вход… где всё ещё воспалено после поцелуев, где ноет каждая клетка, жаждет прикосновений и ласк.
Господи, вот сейчас, сейчас всё случится.
— Смотри мне в глаза, — приказ, и я ничего больше не вижу, кроме чёрных омутов напротив. А после… ох…
— Максим… — царапаю его плечи, цепляюсь. Пугаюсь, что не выдержу такого напора, не смогу, не справлюсь.
— Тихо, Инга, тихо… я аккуратно, — Максим целует меня жарко, снова врывается языком в мой рот, берёт его в плен, подчиняет своей власти.
Опускает на себя медленно, растягивает под немаленький размер, заполняет собой. Через миллиард мгновений он полностью во мне, до упора, до последнего миллиметра.
— Ох, — выдыхаю, а Максим прикусывает мою нижнюю губу, обводить её языком, посасывает, облизывает.
Двигает меня на себе: подбрасывает вверх, с силой опускает вниз, наращивает темп, пока я не нахожу ту самую точку опоры, не беру контроль в свои руки. Упираюсь руками в плечи, пальцы скользят по влаге на коже, и это лучшее доказательство, что Максиму хорошо.
Павлик никогда не потел во время секста. Господи, уйди из моих мыслей! Павлик, сгинь!
Вверх-вниз, пока не начинает кружиться голова, пока мир не темнеет перед глазами. Дыхание срывается, смешивается с хриплыми выдохами Максима. Царапаю широкие плечи, прохожусь по коже ногтями, царапаю.
Вверх-вниз, до судорог внизу живота, до сладкой истомы в каждой клетке кожи, до разрыва души, до дрожи под коленями.
— Ещё, пожалуйста, Максим, ещё, — умоляю, ловлю его губы, сама целую неистово, мечтаю быть ближе и отдалиться одновременно.
— Инга, смелее, — хриплое в рот, и после болезненные укусы. Его пальцы касаются щёк, шеи. Пытка и мука.
Внизу живота пожар, мышцы сокращаются, сладкая судорога проходится по позвоночнику. Что-то тёплое выливается, а Максим подхватывает меня вверх и с силой опускает на свой член до упора, до моих вскриков и своих хриплых стонов. Внутри пульсирует, жжётся, обжигает. Дыхание спирает, грудь теснит что-то новое, непонятное, странное. Хватаю ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег.
— Я… я сейчас…
— Давай, девочка, кончай.
И эта фраза, как приказ, прошивает меня насквозь пулемётной очередью, впивается в сердце, стекается огненным ручьём ниже, выстреливает искрами внизу живота.
В глазах темнеет. На мгновение тёмная пелена скрывает от меня всё, обволакивает. Судорога проходит по ногам, подгибаю пальцы, тянусь к Максиму. Его грудь покрыта бисеринами пота, я трусь об неё воспалёнными сосками, хочу большего.
— Макс, — выкрикиваю. Рука Максима на моём затылке, как маячок в тумане, и стон тонет в поцелуе. Жарком, неистовом, невероятном. — Что ты со мной делаешь?
Падаю лбом на его плечо, дышу надсадно, до боли в рёбрах. Максим прижимает меня к себе, берёт в плен своих рук, а член пульсирует внутри, добавляет удовольствия.
Растекаюсь киселём по сильному телу. Превращаюсь в безвольный кусочек желе, а сердце грохочет так, что вот-вот выпрыгнет через горло
— Блядь, — в ухо, но впервые меня не коробят маты. Это же не тётка, это же Максим. Это не то, не со зла, не в мою сторону. Не обо мне. Не про меня.
20. Инга
Я варю кофе, а за окном рассвет. Через несколько часов нужно ехать за Яриком, и я не хочу уснуть в самый неподходящий момент. Потому кофе и покрепче.
Перебираю босыми ступнями, прохладный воздух кондиционера касается голых бёдер, они покрываются пупырышками, но это здорово освежает. После секса, который, стыдно признаться, слишком мне понравился, кожа горит огнём, и кровь до сих пор бурлит в венах. Вот только мне неспокойно. Какое-то дурное предчувствие царапает сердце. В кухне тишина, а я украдкой поглядываю на Максима, но не решаюсь заговорить.
Максим стоит у окна, из одежды на нём только белое махровое полотенце, на коже после душа ещё остались влажные капли. Они поблёскивают в ярком свете десятка потолочных лампочек, искрят, кажутся чем-то волшебным. Только Максим на меня внимания не обращает — смотрит на осенний сад сквозь тройной стеклопакет и курит. Тихий, задумчивый, немного странный, он втягивает табачный дым и медленно выпускает его вверх. Свободной от сигареты рукой упирается в стену, и мышцы на предплечье слишком уж напряжены.
А говорят, что секс мужчин расслабляет, но тут какой-то особенный случай. Не к добру это, пятой точкой чувствую.
Максим сейчас мрачнее обычного, а брови сведены к переносице, хмурые. О чём ты думаешь? Что гложет?
Наверное, я всё-таки сделала что-то не так. Максим, получил от меня то, что хотел, и теперь всем своим видом даёт понять, что не стоила овчинка выделки. Вон, паспорт мне вернул, сумку. Надо тогда уходить. Зачем эта тягостная тишина?
— Я предупреждала, — срывается с языка то, о чём я даже думать секунду назад не хотела. Наверное, подсознание взыграло, выдало этот финт.
Вглядываюсь в зарождающуюся на кофейной поверхностью янтарную пенку. Всматриваюсь в пузырьки, мысленно их пересчитываю, а ладони потеют. Вытираю их бумажным полотенцем, а внутри всё клокочет. Главное, чтобы кофе не сбежал — эта мысль безопасная, от неё не ползёт по коже холодок. По кухне плывёт густой аромат, я считаю про себя до десяти и выключаю плиту.
— О чём ты? — чувствую, что смотрит на меня, но я не хочу видеть его глаза сейчас. — Инга, я жду ответа.
— Я предупреждала, что плохая любовница, — выдыхаю на каком-то щемящем сердце нерве. — Убедился?
Максим останавливается за моей спиной, кладёт руки на талию и разворачивает к лицом себе резко, поддевает пальцами подбородок, заглядывает в глаза. Всё происходит так быстро, что ойкнуть не успеваю, не то что увернуться. Приходится выносить эту пытку — его взглядом. Тяжёлым и требовательным, проникающим в самые глубины.
— То есть ты считаешь, что я переживаю о том, что ты не заглотнула по самые яйца и не закрутилась во время секса морским узлом? — напирает, а в воздухе грозовой фронт и стылый ветер.
Конечно, это всего лишь ощущение и мы всё ещё в просторной кухне лишь вдвоём, но мне упорно кажется, что вот-вот прольётся кислотный дождь и сожжёт тут всё напрочь. И меня в первую очередь.
— Хватит выдумывать всякую ересь, — словно из ведра с ног до головы обливает своей уверенностью, заряжает ею. И мне хочется верить, и я позволяю себе эту вольность. — Если бы я хотел только секса, если бы ожидал чудес камасутры, точно не с тобой в постель ложился. Нахрена мне этот стресс, возня вся с твоими комплексами, если хотелось просто за сиську подержаться? Думаешь, я каждую проходяющую через мой член бабу готов к сыну подпустить?
Максим упирается своим лбом в мой, и хватка жёстких пальцев на подбородке слабеет. А я касаюсь влажных волос на затылке, перебираю короткие пряди, они щекочут ладонь, и это действие странным образом успокаивает.
— Я… я не знаю, — вздыхаю, но больше мне не хочется молчать и держать всё в себе. Мне хочется говорить о том, что волнует, что болит где-то там внутри. — Я не знаю, почему ты такой мрачный, молчаливый. От кофе отказался, думаешь о чём-то, хмуришься. Это странно, понимаешь?
— Думаешь? — в уголках губ дрожит усмешка, придаёт мне сил нести чушь дальше.
— Пусть я не очень опытная по части мужской психологии, не всегда понимаю, как правильно… но мне кажется, если мужчине всё понравилось, если он остался доволен, если секс был хорошим, то мужчина не молчит и не кажется злее чёрта.
— Понимаю, — неожиданно легко соглашается и касается губами моей шеи. Его руки ложатся на талию, опускаются ниже, оглаживают бёдра, ласкают.
И вдруг мне становится так стыдно, неловко. Нелепая, глупая. Права была, наверное, тётка: я тупая. Отмороженная и недоразвитая.
— Ты прости меня, я такая дурочка, — обхватываю лицо Максима ладонями, потираю щетину, ловлю тёмный взгляд, в котором утонуть можно, настолько глубокими кажутся сейчас его глаза. — У тебя сын в больнице, проблемы из-за Павлика. Ты об этом беспокоишься, да? А тут я со своими глупыми эмоциями и страхами. Извини, Максим… пожалуйста.
Он затыкает мне рот поцелуем. Жёстким, немилосердным, напористым и колючим. Отросшая щетина царапает подбородок, губы, причиняет боль, но мне больше не хочется говорить всякие глупости. Стыдно быть такой дурой, Инга, стыдно.
Руки Максима на моей попе, гладят медленно. Пальцы крепко впиваются в кожу, мнут. Словно Максим что-то хочет этим сказать, а неприятное предчувствие всё сильнее.
Сознание никак не хочет сложить два и два. Его руки на моих ягодицах, гладят именно те места, где у меня… мамочки!
— С Яриком всё будет хорошо, я не беспокоюсь об этом, — убеждённо, властно, с долей присущего Максиму прагматизма. — С Павликом тоже всё почти решено, хотя нервы эта ситуация вымотает знатно. Тебе в том числе, потому что будут допросы, будут показания. Обязательно будут, и ты должна это чётко понимать.
— Ты потому мне паспорт вернул?
— Поэтому тоже, — кивает, становясь вдруг очень серьёзным. — Инга, просто знай, что, несмотря на мою некоторую жёсткость, горячность и наше оригинальное знакомство, невзирая на мой поступок, ты здесь не пленница.
— Я почти сразу перестала себя ею чувствовать. Когда к Ярику в комнату попала.
— Тогда всё пошло не по плану, — усмехается, а в тёмных глазах мелькает нежность. Беззащитность даже, и я становлюсь на носочки и целую его в щёку. Очень по-детски, но мне так хочется. Так, чувствую, сейчас нужно. Нам обоим.