Всё-таки женщинам важно слышать слова, не только видеть поступки. Надо бы запомнить.
Инга поднимает на меня взгляд, растирает ладонями щёки, утирает остатки слёз, а в уголках губ дрожит улыбка. Ещё несмелая, но это лучше рыданий.
— Я вообще так себе романтик, — усмехаюсь и заправляю короткие тёмные пряди Инги за уши.
— Ты пещерный человек, — смеётся. Наверняка вспоминает наше первое знакомство, за которое мне — о, ужас! — не стыдно. Потому что я всё сделал для того, чтобы исправить мнение о себе.
— На плечо и в пещеру? Есть такое дело. Но скажи мне, если бы я к тебе подкатил с цветами, романтическими ужинами, подарками и комплиментами…
— То есть, если бы повёл себя как нормальный влюблённый мужчина?
— Типа того, — киваю и покрываю быстрыми поцелуями её лоб, щёки. — Ну вот, если бы я так поступил, а ты ещё не успела в Павлике разочароваться и вся такая из себя верная и примерная жена… разве что-то у нас вышло? Ты бы просто испугалась и убежала, и ничего у нас не вышло.
— А если бы я никогда в Павлике не разочаровалась? — заглядывает мне в глаза, ищет ответы.
— Если бы, если бы… что-то бы придумал. Но я с первого взгляда решил, что ты станешь моей. Рано или поздно.
— Ты всегда добиваешься, чего хочешь?
Чтобы ответить на этот вопрос, мне не нужно раздумывать долго.
— Не мытьём так катаньем, — киваю и целую Ингу в кончик носа. — В этой жизни для меня нет ничего невозможного, ведь даже нищие мальчики из предместий, если у них есть мозги в голове и зверское желание пробраться наверх, могут чего-то добиться. Но лучше моих подвигов не повторять.
— Почему?
— Потому что не у всех такая толстая шкура и хитрая задница.
А ещё потому, что путь наверх усеян предательствами и щедро полит чужими слезами, но об этом я молчу. Есть вещи, которые лучше хоронить в памяти, зато теперь со мной мало кто связывается, разве что тупица Павлик решил, что самый умный. Впрочем, теперь у него будет дохрена времени подумать над своим поведением и сделать правильные выводы. Ну, или сдохнуть — его проблемы.
Этот говнюк перестал для меня существовать в тот момент, когда я увидел его жену. Честно признаться, тогда для меня многое потеряло смысл. И я бы мог в любой момент сделать так, чтобы на него посыпались все шишки, мог подставить его на раз-два, только он и сам справился, а я давно уже не играю в грязные игры. Разве что чуть-чуть.
Да, не мытьём так катаньем.
— Максим, о чём ты думаешь?
— О твоём муже.
Чуть сощуриваюсь, наблюдаю за реакцией. Вдруг она всё-таки любит его ещё? Не то чтобы во мне была неуверенность, но мало ли.
Но Инга морщится, словно я вслух сказал слово «говно», или вовсе подсунул ей его под нос огромной кучей.
— Даже я о нём почти не думаю, — фыркает и в раздражении поводит плечами.
— Почти?
— Ну, он всё-таки восемь лет был моим мужем, совсем не думать о нём у меня не получится ни за какие коврижки, — задумчиво, а я мысленно ликую. Ну не идиот ли? — Слишком много общих воспоминаний, куда от них деваться? Ну и плюс развод, вся эта судебная волокита, допрос недавний… Павлика ещё очень много в моей жизни.
Она замолкает и выпутывается из моих объятий. Обходит, становится рядом и смотрит в окно. Задумчиво ковыряет вилкой салат, о чём-то думает, но молчит, а я снова её хочу. Всегда и постоянно.
— Максим, а что если я тебе надоем? Ну вот, поженимся, я усыновлю Ярика, а потом ты поймёшь всё-таки какая я скучная и глупая, и что? Чем это закончится? Опять развод, а Ярик? Он как?
Инга всё ещё не смотрит на меня, лишь трёт ладони друг о друга, снова наращивая в себе эту волну неуверенности, которая буквально сбивает меня с ног. Комплексы, вбитые в неё с раннего детства, поднимают голову, заслоняя собой всё, что только можно.
— То есть вариант, что именно я могу тебе осточёртить, ты вообще не рассматриваешь? Инга…
Я становлюсь за её спиной и кладу руки на талию. Сжимаю пальцами кожу сквозь ткань тонкого кашемирового платья и наклоняюсь к уху:
— Хватит нести чушь, — я сам не ожидал, сколько злости будет в моём голосе. — Ты можешь наворачивать себе, сколько хочешь ереси, — выдыхаю, задирая до самой талии её платье. — Можешь громоздить её, заваливать ею всё, что мы пытаемся построить. Но я знаю, как ты смотришь на меня, я чувствую, как бурно ты кончаешь подо мной, и слышу, чьё имя ты выкрикиваешь во время оргазма. Я нужен тебе не меньше, чем ты мне. Да, быстро. Да, может, поспешно, но мы уже не выживем друг без друга.
На ней слишком много одежды, и больше всего меня убивают плотные колготки. Приятные наощупь, дорогие, но абсолютно лишние.
Меня переполняет ярость. Не на Ингу, а на всех тех уродов, сделавших её такой. Твари. Спалить на хуй их дом, уничтожить.
Я беру лежащий рядом нож и разрезаю эластичную ткань. Рвануть в разные стороны, стянуть резко вниз, и вот мне открывается гладкая кожа.
— Максим, — взвизгивает, но всё-таки помогает мне освободить себя от одежды.
Теперь платье, и его настигает та же участь, что и капрон. Трусы тоже отправляются в помойку, как и тонкий кружевной лифчик. На хуй, всё на хуй, как и мои боксеры.
Инга гортанно стонет, когда мой палец находит клитор, а член скользит вверх-вниз между ягодицами. Второй рукой я обхватываю Ингу за горло и прижимаю к своей груди. Целую скулу, обвожу языком ухо, снова погибаю от её аромата, а трепещущие ресницы и протяжные стоны — мой личный наркотик.
— Я буду трахать тебя сегодня, чтобы забыла нахрен всю эту чушь. Ты самая охуенная женщина за всю мою чёртову жизнь. Помни это, когда будешь кончать.
— Макс… Макс, пожалуйста, — просит, когда я обвожу клитор по контуру и надавливаю на влажную горячую точку. — Ты грубый…
Но в голосе лишь ошеломительная страсть, от которой я завожусь ещё сильнее.
— Я жестокий, но я говорю правду. Ты моя женщина, и больше мне никто не нужен. Только ты.
— Максим, — протяжно, когда надавливаю на клитор сильнее, и её влага увлажняет мои пальцы.
— Что, Инга? Скажи, чего ты хочешь? Прикажи мне. Почувствуй власть надо мной. Ну же!
Я ввожу один палец, и когда она снова стонет, покидаю её. Член ноет, яйца болят, но я мучаю себя фальшивыми фрикциями, хотя больше всего на свете мне хочется оказаться в ней.
— Максим…
— Чего ты хочешь? — я снова толкаюсь членом, задеваю пылающий вход, скольжу выше, где так туго и влажно. Девственно.
— Тебя! Максим, я хочу тебя, — выкрикивает и накрывает мою ладонь своей, удерживает на месте.
— Скажи: трахни меня, Максим.
— Боже мой, нет, я не смогу. Это слишком, у меня не получится.
Она практически задыхается и дрожит в моих руках, а внутри так мокро и влажно, так порочно, что я практически схожу с ума.
— Скажи! — рычу на ухо и прикусываю мочку. — Только три слова, и я весь твой. Будь смелее, наплюй на всё. Просто. Три. Слова.
— Тра… трахни меня, Максим.
О боже, да.
— Хорошая девочка, — хрипло смеюсь и спускаюсь поцелуем от уха, вниз по шее к ключице.
Всё ниже и ниже, языком по позвоночнику, укусами под лопатками, до талии и к ягодицам.
— У тебя самая красивая в мире задница, — говорю, и от сдавленного всхлипа в ответ и неразборчивого бормотания член снова дёргается. Ничего, приятель, подождёшь. — А ещё у тебя самая красивая на свете душа.
Чёрт, какая сентиментальная чушь, но сейчас я не властен над собой.
Сжимаю руками ягодицы, провожу между ними языком раз-второй, раскрываю для себя, обнажаю пульсирующую плоть. Смотрю вверх, а Инга оборачивается, и наши глаза встречаются. Честное слово, я никогда не видел настолько красивых женщин. Чистый секс.
— Упрись ладонями в стекло, — приказываю и, когда слушается, поддеваю её бёдра и, выровнявшись, вхожу на предельной скорости, держа Ингу на весу. Раз и я в ней, и это лучшее ощущение.
Её тело, словно слеплено специально по моей мерке, и находиться внутри — самое сладкое, что могло со мной случиться.
Мы меняем позы, поверхности, углы проникновения. Инга окончательно забывает о скромности, превращается в дикую кошку, срывает горло в криках и умоляет не останавливаться. Она наконец отпускает себя целиком и полностью, раскрывается мне навстречу, просит ещё и даже требует. Я вручил ей на эту ночь власть над собой, я позволил ей приказывать и похоже не зря.
А когда рассвет занимается над городом, и мы полностью обессиленные лежим на матраце, она целует меня в подбородок, забирается сверху и внимательно смотрит в глаза. Мокрые волосы облепляют лоб, глаза горят, а на подбородке красные пятнышки — следы от моей щетины.
— Максим, спасибо тебе, — произносит осипшим голосом и целует мои глаза. — Ты лучший психотерапевт в мире.
— Ха, у меня много талантов.
— Нет, правда. Ты невероятный. И к чёрту, пусть всё будет быстро, неважно.
— Это значит что? — усмехаюсь и провожу пальцем по её припухшей нижней губе.
— Это значит, что я согласна.
31. Инга
Я сижу на заднем сиденьи машины, и в моей руке лежат ключи. В самом начале, когда Максим только привёз мне сумку, я сознательно их игнорировала, потому что буквально тошнило от возможности вернуться в старую жизнь, где каждая деталь будет напоминать о предательстве Павлика. Но сейчас я держу ключи в руке, они кажутся невероятно тяжёлыми, и смотрю на подъезд, в котором провела несколько, в общем-то, неплохих лет и даже была счастлива. Временами.
— Сергей, зачем вы со мной поехали? — перевожу взгляд на высокого мрачного мужчину, сидящего на переднем пассажирском.
Мы провели вместе в машине больше часа, но я только сейчас сподобилась об этом спросить. Просто… всю дорогу было не до того.
— Приказ Максима Викторовича, — равнодушно пожимает плечищами, но всё-таки, коротко хохотнув, добавляет:
— Привыкайте, Инга, вам с Пожарским и его паранойей всю жизнь мириться. Я почти привык и у вас получится.
Я знаю, что помимо деловых, Макса с Сергеем связывают и дружеские отношения, потому последний уже в курсе нашего решения. Он и держится со мной уже свободнее, хотя, уверена, присматривается.
— Ох, уж эта паранойя, — бурчу, перевожу на затылок Егора тоскливый взгляд и ловлю ободряющую улыбку в зеркале дальнего вида.
— Сергей, не надо со мной ходить, подождите в машине, — настаиваю, протянув вперёд руку и касаясь широкого плеча, обтянутого дорогой костюмной тканью. О да, за время, проведённое рядом с Максимом, я научилась немного разбираться хороших вещах и комфорте. Даже привыкнуть слегка успела.
Сергей кивает, а я выхожу из машины. Отряхиваю подол светлой юбки, смотрю на носки замшевых ботильонов и смахиваю невидимые пылинки с рукава укороченного кашемирового пальто. Я выгляжу хорошо, намного лучше, чем когда бы то ни было в своей жизни, и в этом дворе кажусь себе инородным телом, как и большая машина, на которой меня сюда привезли. Но я должна была сюда вернуться и забрать те немногие вещи, по которым в новой жизни очень скучаю.
Потому что их ни за какие деньги не купишь, даже при очень большом желании.
Тороплюсь к подъезду, не оглядываясь. Тяну на себя дверь, попадаю в полумрак и извечный запах сырости. Замечаю, что за месяц кто-то выкрасил почтовые ящики в ядрёный зелёный, но в общем-то всё стало ещё более унылым. Этот дом мне никогда не был родным, но сейчас он кажется совсем чужим.
Вот и квартира, и я касаюсь пальцами двери, провожу рукой, пытаюсь найти внутреннюю гармонию. Давай, Инга, нужно всего лишь вставить ключ в замочную скважину и войти. Всего лишь шаг, но что-то мешает.
Наверное, я боюсь тех воспоминаний, которые могут нахлынуть на меня, стоит переступить порог. Их слишком много живёт внутри, но всё-таки я хоть немного, но стала сильнее, благодаря Максиму, потому решаюсь.
В квартире пыльно, а в прихожей сохранились следы нашей с Максимом борьбы. Ну, как борьбы? Моего слабого сопротивления и безотчётного страха. Принюхиваюсь, но конечно же аромат Макса выветрился, а жаль.
Прохожу дальше, в комнату, где в старом скрипящем при каждом прикосновении комоде хранятся фотоальбомы.
Нащупываю под стопкой посудных полотенец тонкую книжицу в потёртой кожаной обложке, а в ней всего двадцать фотографий. Мои родители, та жизнь, которая могла бы у меня быть, но не случилось. Этот альбом — самая дорогая моему сердцу память и потерять её совсем не хочется.
Держа под мышкой альбом, нащупываю ещё кое-что. Кольцо. Мамино обручальное, которое каким-то чудом сохранила тётка, не продала и не выбросила мне на зло. Его я кладу во внутренний карман пальто, ближе к сердцу. Вот, собственно, и всё. Вещи мне не нужны и не только потому, что Максим меня балует, а потому, что то старое тряпьё пусть хоть в костре сожгут, не надену больше никогда. Лучше голой ходить, чем в этом.
Немного подумав, всё-таки забираю и наш с Павликом альбом. Нерв на челюсти начинает пульсировать, но идея быстро оформляется в голове. Что ж, будет весело.
Больше мне нечего делать в этой квартире, и я могу без сожаления оставить её позади, вот только… Почти выйдя за порог, вспоминаю ещё кое о чём. Визитка! Мне вручили её однажды почти случайно, и я сто раз хотела выкинуть бесполезную картонку, но что-то останавливало.
На белом прямоугольнике с золотым уголком читаю: "Кризисный центр психологической помощи "Адаптация". Индивидуальные и групповые занятия, помощь жертвам сексуального, бытового и психологического насилия".
Хорошо, что не выкинула.
Потому что я меньше всего хочу тащить в новую жизнь с мужчиной, который мне вдруг стал очень дорог, к Ярику ворох своих детских страхов, обид и комплексов.
А ещё я нахожу записанный на рваном листочке номер троюродной тётки уже почти бывшего мужа.
— Алло-алло! — бодро чирикает в трубку эта вечно оптимистичная женщина, которой, впрочем, плевать практически на всех, кроме себя. — Кто это? Алло! Говорите, я не слышу вас.
— Анна Петровна, это Инга. Я вам звоню…
— О! Инга! Чего это ты? Что-то случилось? — и вдруг испуганно: — С моей квартирой что-то? Пожар? Потоп? Если так, не посмотрю, что родня, придётся за ремонт платить.
Ну вот, видите?
— Я вас с Павликом и так по доброй воле пустила, почти бесплатно. А квартирка ведь хорошая, район отличный.
— Ну, допустим, платили мы в месяц достаточно, так что так себе доброта у вас, Анна Петровна.
— Инга, а чего это ты мне хамить вздумала? Не нравится что-то, так выметайтесь, я завтра же хороших жильцов найду и ещё больше с них получу.
До меня доходит наконец, что я совершенно не обязана сносить безропотно чужую агрессию.
— Да целы ваши хоромы, господи! — не выдерживаю, и маленькая запуганная девочка внутри меня ликует.
На том конце провода облегчённый выдох и шум улицы.
— Я просто хочу сказать вам, что съезжаю.
— Что, квартиру всё-таки купили? — в Анне Петровне оживает сплетница, но я повторяю:
— Я съезжаю, одна, без Павлика.
— Разводитесь, что ли? — жадно впитывает информацию. — Впрочем, неудивительно.
Я не мазохистка и уточнять, почему именно её это не удивляет, не буду. Я и без этого прекрасно знаю, что родня Павлика не так чтобы и рада была нищей невестке без волосатых лап в анамнезе. Сами лаптем щи хлебают, прости Господи, а туда же, связи им подавай.
— Да, мы разводимся, — добавляю в голос равнодушия.
— Что так? Нового хахаля себе нашла? — тьфу ты, ну что за вредная противная баба?
Да к чёрту.
— Да, нашла. Очень богатого и красивого, чтобы вы понимали. А Павлик всё равно лет пять в тюрьме проведёт, а я и так всю молодость на него потратила.
В трубке оглушительная тишина. С этой тёткой мы практически не общались, но она из тех людей, которые любят выражать своё экспертное мнение по любому вопросу, даже если его не спрашиваешь. А тут такая бомба, сенсация и мимо неё прошла.
— А вы что, не знали? — впервые в жизни я злорадствую, но визитка в моей руке странным образом придаёт мне сил и дарит странный кураж. — Представляете, какой конфуз? — притворно сокрушаюсь. — Украл деньги у своего работодателя, хотел с любовницей за границу сбежать, но не получилось. Вот такие пироги, потому, да, я с ним развожусь.