Стараюсь не шуметь, играю с волшебным стёклышком, ловлю лучи, пускаю зайчиков и это самая лучшая игра на свете. Но тётка, наверное, чувствует, что что-то не так: меня хватают больно за ухо, выкручивают его, снова и снова напоминая, что весёлость — это страшный грех, и если я не перестану так себя вести, черти выползут из-под моей кровати и утащат за собой в ад. «Вот там и похихикаешь, дура!» — шипит и трясёт меня. Я роняю стёклышко, и оно укатывается куда-то в кусты.
Меня снова заставляют молиться, и я ненавижу это также сильно, как и тех, кто рядом в этот момент: своих братьев. Их у меня трое, они похожи между собой, словно близнецы: унылые, злые, жадные. Мне хочется, чтобы они все пропали, и я прошу об этом бога. Про себя прошу, мысленно, но к моим молитвам невидимый бог равнодушен. Он такой же злой, как и все, кто меня окружают — это единственное, наверное, во что я верю.
Я рассказываю о многом, очень многом, и, закончив, понимаю, что прошло больше трёх часов. Вера Павловна что-то записывает в свой блокнот, а я делаю глоток ставшего ледяным кофе, но совсем не чувствую вкуса — сплошная горечь на губах, на языке, в сердце.
— Вы же понимаете, что ни в чём не были виноваты? — спрашивает Вера Павловна, и тепло её глаз согревает меня. — Вы были ребёнком, одинокой девочкой, вас некому было защитить.
Я действительно это понимаю, и ещё некоторое время Вера Павловна задаёт вопросы, я отвечаю на них, снова что-то рассказываю: что забыть пыталась, всё глубже загоняя внутрь себя память, обрастая комплексами, неуверенностью в себе и обидами.
— Вы ведь на самом деле очень сильная женщина, — говорит Вера Павловна, постукивая кончиком ручки по листам блокнота. — Столько пережить и не сломаться, найти в себе силы говорить об этом, прощать.
Я ухожу из центра будто вылетаю, окрылённая тем, что получилось, пусть и не до конца, но вытравить из себя эту гниль. Не знаю, сколько ещё бесед потребуется, на сколько вопросов нужно будет ответить, чтобы полностью освободиться (и возможно ли это), но пытаться буду.
Такси ждёт меня у входа, и на этот раз на меня не косятся, а просто везут вперёд, на встречу со следователем — на “просто беседу”. Не знаю, что от меня хотят, но тревоги на сердце больше нет.
Максим звонит, когда до конечной точки путешествия остаётся с десяток километров.
— Инга, невероятная новость: я освободился раньше, — голос уставший, а в тихом смехе облегчение.
— И что мне с этой невероятностью делать? — беззлобно подшучиваю, кокетничаю, а Максим называет меня хитрой лисой.
— Ну, например, надеть плащ на голое тело, накрасить губы алым и приехать спасать от переутомления своего будущего мужа.
— Слушай, а заманчивое ведь предложение, только…
Чёрт, я же так и не сказала Максиму, куда еду и с кем встречаюсь. Но сейчас, после посещения «Адаптации» это кажется какой-то дурью. Нельзя же за спиной Макса встречаться в неформальной обстановке с чужим мужчиной, кем бы он там не работал. Да и не факт, что это вообще хорошая идея — разговаривать с ним.
— Что “только”? У тебя дела? — Максима не злят мои «дела», ему просто любопытно.
— Макс, мне следователь звонил.
— Хм… зачем? На допрос вызывал, что ли? Так ты же всё сказала, что ему ещё нужно от тебя?
— Я так поняла, что с Павлом что-то. Я… я не знаю, веришь? Но это не допрос, беседа не для протокола.
— Ещё лучше, — Максим явно не очень счастлив, но скорее задумчив, чем разозлён. — Когда у вас там встреча?
— Через полчаса, я как раз еду, — называю адрес кафе, и идея туда идти мне всё меньше нравится.
Но что-то не даёт позвонить следователю и отказаться. То ли, в общем-то, неплохое впечатление, сложившееся о нём, то ли женское любопытство, а может, непонимание, как себя правильно вести в подобных ситуациях — так-то с полицией я дел не имела никогда.
— Понял, принял, — и вешает трубку, а я больше чем уверена, что увидимся с ним буквально через полчаса.
35. Максим
— Может, кого из парней с собой возьмёшь? — предлагает Сергей, следя за моими нервными попытками попасть ладонью в рукав пальто. — Ты взвинченный.
— Слабо сказано, Серёжа, слабо сказано. Скажу тебе, как другу, по секрету: я в ярости.
Всё-таки с третьего раза противный кусок дорогого кашемира садится на меня как надо, и хоть глупая тряпка перестаёт меня бесить.
Выхожу из кабинета, останавливаюсь в приёмной, чтобы отдать последние распоряжения секретарю. Прошу переключать на меня, только если случится что-то действительно грандиозное, а если будут беспокоить по мелочам, уволю нахрен всех. Марина послушно кивает, становясь похожей на заклинившего болванчика, поспешным жестом поправляет съехавшие на кончик носа очки в крупной оправе, и даже тёмные кудри, вьющиеся мелким бесом, кажется, торчат ещё сильнее.
От меня волнами расходится электричество, и воздух вот-вот загорится. Сергей становится сзади, чуть слышно откашливается, и я решаю, что пора прекратить срывать зло на ни в чём не повинных сотрудниках.
— Марина, можете собираться и ехать домой, — сменяю гнев на милость, а секретарь, кажется, одномоментно решила разрыдаться и кинуться меня обнимать на радостях.
По дороге на внутреннюю служебную парковку я успеваю всыпать парочку профилактических пиздюлей отважным и закалённым в работе со мной сотрудникам “Византии”. Главное, что каждый получил за дело — слава богу, у меня всегда есть повод сорваться на ком-то по вескому поводу.
Сергей следует за мной, точно его приклеили, будто мне нужна нянька.
— Максим Викторович, Макс… — в голосе предупреждение, но я отмахиваюсь от него.
— Сергей Петрович, вернитесь, пожалуйста, к своим прямым обязанностям, — направляю его мысли в рабочее русло и распахиваю дверцу машины.
Оказавшись за тонированными стёклами, делаю знак Егору, чтобы не торопился газовать, и достаю из кармана телефон. Номер следователя я знаю наизусть, потому уже через несколько секунд слышу длинные гудки.
Феликс Робертович — мужик адекватный, грамотный и уж точно не продажный, но его странное желание пообщаться с Ингой меня тревожит. Не могу понять, для чего ему это, если она и так всё рассказала? А если я чего-то не понимаю, мне становится физически неуютно.
— Максим Викторович? — сухой шелест на том конце провода.
— Феликс Робертович, нужно увидеться. Я подъеду?
Он позволяет себе лишь секундную паузу, но мне её хватает, чтобы сделать вывод: что-то не в порядке.
— Хорошо, через час в моём кабинете. Нам действительно есть, что обсудить. Пока что у меня… одно важное дело.
Знаю я твои важные дела. Собственно, по его поводу и звоню.
— Феликс, давай так: либо ты Ингу Олеговну вызываешь официальной повесткой, соблюдая все формальности, либо…
Я не собираюсь ему угрожать, хотя со стороны всё, наверное, именно так и выглядит. Но мы сто лет с Феликсом знакомы, и мне отлично известно, как необходимо ему это дело Павлика, чтобы продвинуться вверх по службе. Да, в каком-то роде своими проблемами я смазываю несколько ступенек его карьерной лестницы.
И он это понимает, потому что говорит:
— Хорошо, отложу своё дело. Приезжай хоть сейчас.
— Через двадцать минут буду.
Вот так. Нечего Ингу тревожить, она только-только из своего болота выбираться начала. Я знаю, куда она сегодня ездила, и, честно признаться, гордость распирает. Она решилась на это! Всё-таки не каждый сможет переступить порог кабинета психолога. Это за бугром люди давно привыкли обращаться за помощью к специалистам, нам же проще или соседке пожаловаться, либо вообще загнать свою проблему глубже некуда, делая себе только хуже.
Ну и ко всему прочему мне не хочется, чтобы она хоть как-то касалась истории с Павликом. Чем дальше он от неё будет, тем лучше.
Растерянная Инга звонит минут через пять, чтобы сообщить: следователь отменил встречу. Не отложил, а именно отменил. Ну, кто бы сомневался.
— Хорошо, я доехать ещё не успела, — радуется, а я слежу, как на стекло падают крупные капли дождя. — На улице так погода испортилась. Так что я тогда домой?
— Тогда домой, я тоже скоро буду.
Я не планирую тратить слишком много времени на беседы с Феликсом, но чует моя задница — что-то случилось. И я намерен в этом разобраться сейчас.
***
— Откуда такая забота об Инге Олеговне? — промежду прочим интересуется Феликс.
Я сижу напротив, закинув ногу на ногу, пью паршивый кофе из автомата, молчу. Намеренно тяну время, скольжу взглядом по пыльному кабинету, в котором сколько не убирай, уютнее не станет. Несколько высоких стеллажей до отказа забиты разноцветными папками, широкий стол тоже ими заставлен, и даже чахлый фикус, стоящий на подоконнике, едва выглядывает из-за вороха чьих-то дел и поломанных судеб, подробно описанных сухим языком протоколов.
— Ты с какой целью интересуешься, Феликс Робертович? — сминаю пластиковый стаканчик в кулаке, забрасываю его в урну, а в ответ получаю короткий смешок.
Феликс на время сбрасывает маску извечного вежливого равнодушия и лёгкой мизантропии, и в глазах мелькает жгучий интерес. Мы несколько мгновений смотрим друг на друга, и вдруг он начинает смеяться. Не громко, но убедительно.
— Максим Викторович, не ожидал от тебя… впрочем, не моё дело.
— И правда. Но на будущее запомни: они разводятся, он ей никто и никакие его дела волновать Ингу не должны.
— Ты его ненавидишь, — замечает Феликс и что-то в его взгляде неуловимо меняется. — Я-то думал, что лишь финансовый вопрос встал между вами, а тут оказывается, ещё и женщина.
Он что-то быстро записывает на листке бумаги, а мне это вовсе не по душе. Ощущение, словно кто-то за твоей спиной шепчется, а ты ни одного слова не понимаешь.
— Феликс Робертович, я же сюда не для протокола пришёл и уж точно не ради твоих намёков.
— Да нет никаких намёков, — пожимает плечами, отбрасывает в сторону карандаш и закидывает руки за голову. — Всё довольно прозрачно: Краснов решил поменять тактику поведения.
Вот, чувствовала моя задница, что Павел так просто не стастся.
— И адвоката. Знаешь, кто теперь его защищает? — Феликс следит за мной, полуприкрыв глаза, а я качаю головой. — Золотницкий.
Если бы челюсть действительно умела падать на пол, моя бы в этот момент наверняка разбилась о истёртый паркет.
Золотницкий — товарищ в городе известный. Да что там в городе, в стране! Ни единого промаха, рвёт любые улики в клочья, дерётся в судах, точно лев, причём злой и голодный. А ещё он скользкий и невыносимо напыщенный индюк.
— Откуда у Краснова такие деньги? — задаю самый очевидный вопрос, который родился первым, стоило услышать фамилию Золотницкого. — Там же час работы не просто золотой, он бриллиантовый.
Феликс смотрит на меня мрачно, тяжело вздыхает. Он точно знает ответ, но не всякой информацией торопится поделиться. У него это профессиональное — выматывать нервы.
— Это тайна следствия?
— Это тайна загадочной бабской души, — хлопает ладонью по столу, а по лицу тень проходит. Продаётся назад, со скрипом отодвигает один из ящиков, достает листок бумаги и, нахмурившись, пробегает по нему глазами. — Ты знаешь Кочегарову Юлию Сергеевну двадцати четырёх лет?
— Впервые слышу.
Феликс складывает руки перед собой на столе. Крупные пальцы с узловатыми костяшками отстукивают задорный ритм.
— Это та, с которой он уехать собирался. Она наняла для него Золотницкого.
— Почку, что ли, продала?
— Хуже, — кривится, словно его насильно лимонами накормили. — Квартиру. Неисповедимы пути бабской глупости.
— Да ты шовинист.
— Есть немного, — усмехается, а я поднимаюсь и начинаю расхаживать по кабинету от стены к стене. — Золотницкий носом землю вспашет, но кровь нам испортит. Краснов теперь ушёл в отказную, мол, ничего не видел, ничего не брал, а всё это — гнусная клевета и наговоры, и вообще, послушать его сейчас, то Пожарский Максим Викторович силой его заставил дать признательные показания.
Я останавливаюсь, медленно поворачиваюсь к Феликсу, а тот кивает. Да, мне не послышалось.
— Макс, тех доказательств, что мы собрали, хватит с головой, — довольно оптимистично заявляет Феликс, но вдруг отводит взгляд. — Но ты должен понимать, что его показания придётся проверить.
— Какие? О чём ты?
— О том, что ты на него давил. Жди повестку, — как-то виновато смотрит на меня и снова вздыхает.
— А от Инги ты что хотел? Скажи, да я пойду уже… боюсь тут сломать тебе что-то.
Феликс молчит, я подхожу к его столу, упираюсь кулаками в поверхность и нависаю сверху:
— Она моя женщина, понимаешь?
— Ладно, — соглашается и достаёт из стола небольшой конверт. — Это Золотницкий мне передал. Привет для неё от Краснова. Максим, всё очень запуталось, я хотел, чтобы Инга Олеговна, как жена, пришла на свидание к Краснову, пообщалась с ним…
— Ты хотел из неё засланного казачка сделать? — удивляюсь, хотя, наверное, чего-то такого и ожидал.
— Макс, я не хочу, чтобы это дело рассыпалось, понимаешь? Оно мне нужно, и оно уже было в кулаке, если бы не Золотницкий. Ты же слышал о деле депутата Ромашкина?
— Золотницкий вытащил его, хотя там все доказательства были на руках, — вспоминаю подробности громкого дела о проворовавшемся депутате.
— Тогда ключевые свидетели круто изменили свои показания, посыпались некоторые головы там, — пальцем в потолок и многозначительный взгляд. — Я не знаю, как ему это удаётся, но Золотницкий гений. Говорят, у него нет ни одного слабого места.
Я отталкиваюсь от стола, подхожу к вешалке за пальто, медленно одеваюсь. Сую дурацкий конверт в карман, подхожу к двери и распахиваю её. Мне больше нечего здесь делать, мне нужно домой, и вот там подумать обо всём хорошенько.
Но уже практически выйдя, я оборачиваюсь и говорю:
— Жду повестку, Феликс Робертович. И да, слабости есть у всех, просто их обычно ищут не в тех местах.
36. Инга
Максим возвращается к семи и первое, что я слышу: он кричит на кого-то по телефону. Кутаюсь в тёплую накидку, пытаюсь не вслушиваться в его громкие слова, но всё равно до слуха долетают обрывки фраз.
Максим просит найти хоть что-то на какого-то там Золотова — или Золотухина? — мечет молнии, вокруг собираются грозовые тучи, а я снова ухожу в кухню.
Я не очень любопытная и в чужие дела предпочитаю не лезть, но когда слышу фамилию “Краснов”, меня передёргивает.
Это же о Павлике?
Руки дрожат, и цитрусовая заправка для овощного салата разлетается вокруг крупными янтарными каплями. Да что же такое? Сначала этот очень странный звонок следователя, потом его же сообщение, в котором он отменил нашу встречу, а теперь Максим возвращается не в духе намного позже запланированного.
— Папа злится, — охает Ярик и закрывает ладошками округлившийся от удивления рот.
— Да нет, просто работает, — успокаиваю ребёнка и пододвигаю к нему стакан с яблочным соком. — Пей, крошка, набирайся витаминов. Нога не болит?
— Нет! Прошла совсем! — улыбается, но всё-таки громкий голос Максима оттягивает на себя его внимание. — Что с папой?
— Не знаю, — пожимаю плечами и выхожу за порог кухни.
Максим находится в гостинной, злой, что тысяча чертей, бледный. Он не сразу замечает меня, а когда видит, пытается улыбнуться, но выходит лишь гримаса. Или звериный оскал. Я даже в первый день знакомства его таким не видела.
— Макс… всё хорошо? — спрашиваю осторожно, потому что такой Пожарский меня снова пугает.
И хоть умом понимаю, что гнев его направлен не на меня, внутри сжимается тугая пружина, готовая лопнуть в любой момент. Моё шаткое равновесие снова даёт крен, но я беру себя в руки.
— Всё хорошо, — натянуто улыбается Максим и подзывает меня. — Иди сюда, просто подойди, мне нужно тебя обнять.
Я ныряю в его объятия, глажу по напряжённым плечам, а Максим утыкается лбом в моё плечо и тяжело дышит.
— Ярик в кухне остался, — шёпотом и целую Максима в колючий подбородок. — Пойдём ужинать?
— Ничего не хочется, но пойдём, — говорит, и низкий голос с характерной хрипотцой обволакивает. — Корми меня, женщина. А потом люби и успокаивай.